Читать книгу Крушение надежд. Серия: ВРЕМЯ ТЛЕТЬ И ВРЕМЯ ЦВЕСТИ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 4

За проведение торжественных мероприятий в роддоме отвечал Игорь Иванович Колпин, совмещавший должность заместителя главврача с работой в профсоюзном комитете. С середины апреля у него обычно не оставалось ни одной свободной минутки – нужно было готовиться к первомайским праздникам, потом организовывать торжества в честь Дня Победы, а 1989 год выдался особенно напряженным – в конце июня главврачу Евгению Семеновичу Баженову исполнялось восемьдесят лет.

К юбилею в роддоме начали готовиться за два месяца – шутка ли, такое событие! Колпин суетился с утра до вечера, втайне лелея надежду, что, отметив свое восьмидесятилетие, главный врач решится наконец уйти на пенсию. Считалось, что от самого юбиляра все приготовления держатся в строжайшем секрете, но скрыть что-либо от умудренного жизнью старика было нелегко. За несколько дней до майских праздников он пригласил к себе в кабинет Колпина и сказал ему мягко, но твердо:

– Игорь Иванович, голубчик, я вас очень прошу: не нужно разных там сборов денег. Знаю, что сейчас это принято, но вы же понимаете, что у нас работает много малообеспеченных сотрудников. Конечно, у вас по профсоюзной линии обязанности и прочее, так я приготовил деньги, вот, – главврач протянул Колпину несколько сотен.

– Евгений Семенович, – с досадой возразил Колпин, считавший подобный разговор в высшей степени нелепым, – вам вообще об этом не следует думать. На проведение торжества деньги у нас есть – профком выделил, город выделил, Совет ветеранов выделил, Андрей Пантелеймонович договорился в горкоме, они предоставят зал для банкета. А то, что ваши коллеги вас любят и хотят сделать небольшой подарок к столь знаменательной дате, так это вы никому не можете запретить, а только обидите людей. Раз уж вы сами начали этот разговор, то скажите лучше, какой подарок вам желательней всего получить. Людям хочется, чтобы и приятно, и полезно было.

– Вы что, не поняли?! – Баженов даже побагровел от возмущения. – Никаких подарков, слышите?! Раздайте обратно деньги, которые собрали!

Колпин махнул рукой и поспешил прочь из его кабинета. Вызвав к себе несколько членов профкома и старейших работников, он описал им ситуацию.

– Опять Семеныч чудит, – грустно проговорила совсем одряхлевшая, но прекрасно соображавшая Анна Игоревна и потрясла седенькой головой, – это уж который раз он с подарками вытворяет – и на семидесятилетие, и на семьдесят пять то же самое было. Другие сотнями берут и с больных деньги тянут, а наш примет разве только пачку чая, если кто угостит, и то сердится – интеллигентный. Помрет, и не останется таких.

– Вы, Анна Игоревна, посоветуйте лучше, что делать, – недовольно буркнул Колпин – он был слегка обижен тем, что его не относят к интеллигентным, но решил не обращать внимания на бестактность старушки.

– А что тут советовать? Тут единственно, если Антошка Муромцев сходит к нему домой и объяснится – Антошка говорить умеет, и Семеныч его любит. Потихонечку, да помаленечку – вот и уладим.

Профком признал мысль Анны Игоревны разумной. Когда вечером того же дня командированный общественностью Антон явился к Баженову домой, тот суетился и бегал по квартире со светившимся от радости лицом.

– Сын приехал, – счастливым голосом тихо сообщил он гостю, – сейчас отдохнуть прилег, а я тут, видишь, забегался и чаю забыл купить. Ты посиди, Антоша, если не торопишься, а я пока в магазин сбегаю.

– Да вы что, Евгений Семенович, я сам схожу. Вы какой чай любите? Сейчас у вас в гастрономе очередь стояла – индийский привезли, к Первому мая решили народ побаловать. Если подождете немного, я постою в очереди и куплю, я никуда не тороплюсь.

– Антошенька, если не трудно, милый, Максим любит индийский. А то у меня гречка варится, я надолго отойти не могу.

Антон не стал бы стоять в очереди для себя, но для старика Баженова простоял около полутора часов, не испытывая никакого неудовольствия. Он никогда не видел профессора Баженова – тот бывал в Москве нечасто. Антон знал, что у профессора жена год назад умерла от рака, и Евгений Семенович ездил на похороны в Ленинград, но там почувствовал себя плохо и вернулся вместе с внучкой Катей, не отпустившей деда одного.

С этой вертлявой девчонкой в больших очках – студенткой института киноискусства – Антон познакомился, когда заходил проведать больного главврача. Она с первого же взгляда в него влюбилась – откровенно и ничуть не скрывая своих чувств. Потом, когда приезжала в Москву, тайком от деда звонила ему с милой просьбой сходить вдвоем в театр или картинную галерею, но Антон всякий раз ухитрялся вежливо отговориться недостатком времени – ему совершенно не улыбалось связываться с этой молокосоской, да еще и внучкой главврача. Стоя в очереди, он вспоминал свои телефонные беседы с назойливой Катькой, и с трудом подавлял желание расхохотаться.

К его возвращению профессор уже проснулся, и они со стариком о чем-то беседовали на кухне. Дверь квартиры была приоткрыта, поэтому Антон не стал звонить – скинул в прихожей туфли и в носках понес Евгению Семеновичу купленный чай.

– Спасибо, Антоша, посиди, поешь моей каши. Максим, ты знаком с Антоном?

– Так вот ты какой, Антон! – пророкотал профессор и встряхнул юноше руку. – Давно хотел на тебя посмотреть!

Евгений Семенович отвел глаза и неожиданно закашлялся – ему не хотелось, чтобы они увидели выступившие на его глазах слезы.

– Спасибо, я недавно обедал, – Антону стало неловко, – я пойду уже, Евгений Семенович, мне только два слова нужно сказать – меня общественность откомандировала. Может быть, вы поможете? – повернулся он к профессору.

Тот выслушал Антона и поморщился.

– Папа, что за ерунда, ты что на принцип идешь, не пойму?

– Причем здесь принцип, у нас много малообеспеченных и…

– Хочешь сделать людям хорошее? А в действительности только создаешь им проблемы. Скажи, чего бы ты хотел, получи свой подарок, и пусть все спят спокойно. Никто не обнищает из-за этого, поверь.

– Как скажешь, Максимушка, – вздохнул старик и повернулся к Антону, – мне, Антоша, веничек на кухню нужен, а так все есть. Метелочку какую-нибудь антикварную.

– Ладно, Евгений Семенович, – засмеялся Антон, – мне важно было получить ваше принципиальное согласие, а дальше я сам придумаю.

Когда он ушел, профессор покачал головой:

– Так вот он какой – этот знаменитый Антон. Приятный молодой человек, ничего не скажешь. Катька мне про него все уши прожужжала – интересный, обаятельный, элегантный, умный. Влюбилась в него по уши. У нас уже целый год все разговоры про этого Антона. И еще что выдумала, говорит: «Не представляешь, папа, как он на тебя похож! Я всю жизнь мечтала найти себе мужа, чтобы на тебя был похож». Папа, что с тобой, папа?

Взявшись за сердце, старик откинулся на спинку кухонного стула. Испуганный профессор накапал ему сердечных капель.

– У них что-то было? – слабым голосом спросил старик, приходя в себя.

– У кого? Ах, у Катьки с Антоном этим? Да что ты, папа, кого это сейчас волнует – молодежь сама со своими делами разбирается. Неужели ты из-за этого…

– У них что-то было?! – закричал Евгений Семенович так, что задрожали стаканы в шкафу, а профессор испуганно подскочил на месте.

– Ты что, папа? Да нет, ничего, кажется. Наоборот, Катька стонет, что он на нее никакого внимания не обращает. Да что ты так за нее переживаешь – не маленькая.

– Ладно, не обращай внимания, – сразу успокоившись, сказал отец, – расскажи лучше, как Юлек и Наташа. Ира пишет? Как Катя с Олесей ладят?

Все дети Максима Баженова, кроме Кати, самой младшей, имели свои семьи. Ира, старшая дочь, вышла замуж за военного и теперь моталась с ним по всей стране. Наташа, дочь от второго брака, недавно родила тройню – трех совершенно одинаковых девочек. Это почти на полгода выбило всю семью из колеи – в течение нескольких месяцев друзья и знакомые по телефону и при встречах выясняли, можно ли каким-то образом различить тройняшек. Что же касается Юлека, старшего брата Кати, то он всю жизнь считал, что родители перед ним в вечном долгу и обязаны возместить моральный ущерб за то, что дали сыну женское имя Юлий. Поэтому, женившись, он без всяких церемоний потребовал, чтобы им с женой выделили две комнаты в четырехкомнатной квартире отца. Через два месяца после смерти матери Катя заявила брату и его жене Олесе:

– Мы с папой покупаем свой холодильник и будем питаться отдельно.

Юлек возмутился и с пафосом в голосе пристыдил сестру:

– Тебе не стыдно? Мы – одна семья.

– Ага – семья. Когда мне чистить твои брюки и готовить смесь твоему сыну, так мы, конечно, семья. Пусть твоя жена сама обед тебе готовит и стирает, почему я должна за нее все делать? Я тоже учусь, буду готовить и стирать только папе.

Она не сказала того, что сильней всего задело ее и оскорбило – когда мать слегла, ни брат, ни его жена Олеся не помогали ей ухаживать за больной.

Профессор Баженов к семейным неурядицам относился с большим юмором и Евгений Семенович любил слушать рассказы о препирательствах и ссорах его любимицы Кати с братом и невесткой. Нынче, однако, Максим Евгеньевич лишь безразлично махнул рукой и вздохнул:

– У всех все нормально. Горло друг другу не перегрызли – и ладно. Мне, папа, сейчас не до их шуточек.

Только теперь Евгений Семенович заметил, как изменился сын. Щеки ввалились, погас неукротимый огонек в карих глазах, а одежда, казалось, висела мешком – так ссутулились плечи. Даже после смерти жены профессор не выглядел таким убитым.

– Что-то Катюша плохо смотрит за тобой сынок, – расстроено проговорил старик, – ты мне очень не нравишься. Что случилось?

– Случилось то, что твой сын теперь безработный.

Евгений Семенович не понял.

– Ну-ну, неприятности на работе бывают у всех, – успокаивающе заметил он, – не стоит так переживать и принимать близко к сердцу. Ты никогда столько не курил – смотри, за полчаса всю пепельницу окурками набил.

Профессор достал новую сигарету и, щелкнув зажигалкой, вновь глубоко затянулся. Евгений Семенович, не задавая вопросов, ждал, пока он успокоится.

– Ты не понял, папа. Сначала я не хотел вообще тебе говорить, потом решил сказать после юбилея, а теперь уже не могу молчать – горит все, горит, понимаешь? Столько лет работы, и все это кошке под хвост. Все! – он снова потянулся за сигаретой.

– Сынок, а может… все не так страшно?

– Ты послушай. Предложили мне перевести тему в разряд закрытых – это в восемьдесят третьем, ты знаешь. Я взвесил «за» и «против». С одной стороны, у меня прерываются все контакты с окружающим миром – коллеги меня забывают, вычеркивают из списка живых, можно сказать. Нет конференций, нет печатных работ, нет зарубежных поездок. С другой стороны, я получаю такое финансирование моих работ, какое и не приснится простому смертному – все новейшее оборудование предоставляется по первому требованию. Материал для экспериментов неограничен, имею право сам выбирать себе сотрудников – неплохо, да? К тому же, зарплата примерно в два раза выше обычной профессорской ставки. При всем том у меня остается работа в клинике – могу оперировать больных, пользуясь своими разработками. Подумав, я выбрал второй вариант и за все годы ни разу об этом не пожалел.

– Ну а что случилось-то, Максим, из-за чего такой сыр-бор? Работаешь – ну и работай так, раз тебя это устраивает.

– Работай! Ты знаешь, папа, что Горбачев подписал с американцами ряд соглашений, согласно которым работа нашего института должна быть прекращена? Оказывается, мы все эти годы занимались изготовлением стратегического оружия.

– Возможно, это связано с тем, что вы занимались изучением поведенческого акта – сейчас постоянно говорят и пишут о психиатрических больницах для политзаключенных.

– Папа, уж ты-то, ты-то! Можно подумать, мы экспериментировали на политических заключенных! Мы работали с собаками, и никто не знает, каких успехов мы добились за это время, потому что результаты наши представлены в закрытых отчетах! А в клиниках мы оперировали совершенно открыто и не политических, а неизлечимо больных шизофреников. Ты можешь себе представить существо, которое никого не узнавало, не разговаривало, не могло элементарно себя обслуживать и даже не осознавало своей половой принадлежности, а после операции стало нормальным человеком – мужчиной или женщиной? Именно таких мои психохирурги возвращали к жизни!

– Хорошо, но, может быть, кто-то использовал ваши результаты для неблаговидных целей, и поэтому…

– Папа, милый, что ты говоришь? В мире нет нейрохирургов такой квалификации, чтобы они могли воспользоваться нашими результатами! А теперь мои ребята во имя демократии и мира будут оторваны от своей работы и постепенно начнут терять квалификацию.

– Почему? Их же не могут так вот взять и уволить.

– Наш институт полностью перепрофилируют – теперь мы будем заниматься кроликами. Интересная тема, правда? Наша задача – добиться повышения производительности кроликов, финансировать нас будет министерство мясной и молочной промышленности. Я уже попросил освободить меня от должности, и со мною ушли мои лучшие ученики. Теперь мне можно отдыхать и отдыхать.

– Хорошо, но ведь у тебя остается работа в клинике.

– Я не могу работать, если перед каждой операцией больного должны обследовать десятки каких-то международных групп, состоящих из безграмотных тупиц – они, видите ли, должны убедиться, что это не политический, которого ведут на заклание. Нет, папа, я уйду из медицины. Совсем уйду! Жаль только молодых, которые оказались в это втянуты – среди них есть действительно гениальные ребята.

– Кто же вместо тебя будет директором?

– Ты никогда не догадаешься – вечный аспирант Полькин, который только в этом году защитил кандидатскую. Сейчас ему срочно делают докторскую – неудобно, если директором будет всего лишь кандидат наук.

– Подожди, а помнишь ту рыженькую девочку, которая смотрела на него такими влюбленными глазами?

– Смотри – старый, старый, а все замечает, – усмехнулся профессор.

– Я старый, но не слепой ведь. Как она – оправдала твои надежды?

– Больше того – последние три операции в клинике она делала сама, а я лишь ассистировал. Представь себе, я считал, что так будет лучше для больного, и не ошибся. Никому бы не доверил вместо себя, а ей доверил – искра, папа, искра божья! Сейчас она уехала к родным в Баку – в Ленинграде у нее нет постоянной прописки, а после разгона института лишили и временной, общежитие отобрали.

– Могла бы и замуж выйти, что ж ты ей мужа не подыскал с квартирой? Недурна ведь девочка, совсем недурна.

– Больно характер неуживчивый – замкнута, неуравновешенна, вся в работе. Тоже очень переживала – ведь эта кампания против нас длится уже полгода. Обидней всего, что в тех же Штатах таких специалистов берегут, на них молятся, а у нас… Эх! – он махнул рукой и сердито насупился. – Да в том же ЦРУ подобные эксперименты наверняка продолжаются, и никто перед нами в этом отчитываться не будет. Фактически Горбачев всех нас поставил на колени.

Он закашлялся и долго не мог отойти, пока отец не налил ему воды. Евгений Семенович с испугом разглядывал лицо сына – исхудавшее, обтянутое потемневшей кожей.

– Не нравится мне твой вид, сынок, очень не нравится! Да, Горбачев, конечно, м-да, гм. И я никогда бы не подумал – он сначала произвел такое интеллигентное впечатление и что-то ведь действительно сделал. Я, признаться, сейчас с большим удовольствием читаю всю эту прежде запретную литературу и за Сахарова очень рад, гм. Правда, с этим сухим законом много напортачили – мог бы хоть историю почитать. На Руси подобным образом два раза пытались сухой закон ввести и безрезультатно – нам еще в институте про это рассказывали. Я специально недавно Брокгауза и Ефрона перечитывал. Но тогда хоть виноградники не вырубали.

– Мы еще долго будем расплачиваться за его безграмотность, – лицо Максима Евгеньевича стало желчным и злым, он опять закашлялся и опять долго не мог прийти в себя.

– Не нравишься ты мне, Максимушка, – повторил Евгений Семенович, – давай-ка ты отдохни у меня, приди в себя, а потом я тебя в наш диагностический центр отведу. Пусть Антошка на своей аппаратуре пошурует, обследование внутренних органов тебе проведет. А то он, озорник, разбаловался – одних красивых женщин осматривает.

– Папа, – внезапно спросил Максим Евгеньевич, – помнишь ту женщину – Людмилу? Такая милая, работала у тебя в родильном отделении – она еще работает? Будет на твоем банкете? Не знаю почему, но мне вдруг захотелось ее увидеть.

Евгений Семенович опустил голову, делая вид, что возится с посудой и подбирая слова для ответа. Он не думал, что сын может сильно расстроиться из-за гибели давно забытой им женщины, но в данном случае следовало сделать поправку на его мрачное настроение и угнетенное состояние. Когда же старик, наконец, повернулся, собираясь сообщить грустную новость, профессор спал в кресле – закинув назад голову и слегка похрапывая.

Утром, придя на работу, Антон позвонил по внутреннему телефону в кабинет заместителя главврача и успокоил его – подарок можно готовить. Колпин с облегчением вздохнул:

– Слава тебе, господи, хоть с одной проблемой разобрались!

– А что, у вас их так много, Игорь Иванович? – невинным тоном поинтересовался Антон и тут же пожалел об этом, потому что Колпин немедленно раскричался:

– У меня первомайские праздники на носу, потом День Победы, ветеранов войны нужно чествовать. Это вы сидите у себя в диагностике и ничего, кроме основной работы, знать не хотите! Мы сейчас к праздникам концерт готовим, даже Анна Игоревна в ее возрасте в хоре поет, а вы…

Терпеливо дослушав до конца, Антон торжественно поклялся:

– Я исправлюсь, Игорь Иванович, клянусь!

– Только и умеете паясничать, – Колпин бросил трубку, а у Антона после разговора с ним почему-то весь день было веселое настроение.

Закончив прием, он отложил в сторону историю болезни последней пациентки, случайно взглянул на телефон и, вспомнив утренний разговор с Колпиным, широко улыбнулся. Как раз в этот момент вернулась молоденькая медсестра, относившая в регистратуру медицинские карты и, решив, что улыбка предназначена ей, слегка покраснела.

– Антон Максимович, – она стояла на пороге, усиленно придерживая дверь, – тут сейчас к вам девушка пришла, я говорю ей, уже поздно, а она…

Договорить ей не удалось – пришедшая девица оказалась сильней, сумев отодвинуть медсестру и открыть дверь, она вошла в кабинет.

– Это я, здравствуй, Антон, ты меня еще не забыл? Была тут рядом и забежала посоветоваться.

Нежданная посетительница без приглашения опустилась на плоский диванчик для осмотра пациентов. Неприязненно взглянув на нее, медсестра, что-то недовольно буркнула и взяла со стола последнюю медицинскую карту. Тон ее стал строго официальным:

– Я вам еще нужна, Антон Максимович?

– Нет, спасибо, Алла, – спокойно ответил он, – вы можете отнести карту в регистратуру и идти домой.

Лишь когда медсестра вышла, он повернул голову.

– Ну, здравствуй, коли не шутишь, Лиля. Чем могу служить?

Лилиана Филева изящно закинула ножку на ножку.

– Тут у меня такое дело…. Короче, нужно проконсультироваться, но не хочется возиться со всеми этими направлениями. Сколько это будет стоить, если частным образом?

Антона подавил желание ответить, что его рабочий день закончен, и ей лучше явиться завтра, предварительно получив направление от своего районного врача. Вместо этого он пожал плечами и окинул оценивающим мужским взглядом ножки гостьи.

– По поводу цены еще нужно будет подумать. Пока что я тебя слушаю и очень внимательно.

Губы Лилианы тронула вкрадчивая улыбка, голос ее стал интимным:

– Мне не хочется, чтобы кто-то был в курсе.

– Тогда с тебя еще причитается за секретность. Итак, что за тайны мадридского двора?

– Ты ведь знаешь, мы с Ильей уже много лет вместе, – она скромно потупилась, – он такой рассеянный, такой забывчивый – ученый, одним словом. Хотя, что я тебе это говорю – ты его знаешь с детства. Сейчас он с этой диссертацией вообще ничего не помнит, поэтому я на него не полагаюсь, сама обо всем забочусь – принимаю таблетки. Второй год пью эти, – она протянула ему упаковку, – однако недавно была у гинеколога, и он обнаружил у меня какую-то кисту или опухоль – я так ничего и не поняла. Сказал, что это из-за таблеток.

Антон пожал плечами.

– От этих таблеток кисты быть не может.

Лиля неожиданно всхлипнула и вытащила из кармана надушенный платочек.

– Значит, не от таблеток, – губы ее задрожали, – мне страшно, вдруг у меня рак?

– Хорошо, если хочешь, я тебя осмотрю. Раздевайся за ширмой и ложись на кресло.

– А мне сказали, ты приборами все определяешь, – говорила она из-за ширмы, пока Антон мыл руки и натягивал перчатки.

– Прибор никогда не заменит человека – он может только помочь. Всех своих пациенток я вначале осматриваю и решаю, что и где искать, а приборы только помогают внести ясность. Сейчас я тебя осмотрю, потом уточню свой предполагаемый диагноз с помощью всей этой аппаратуры. Готова?

Через полтора часа Лиля, уже одетая, вновь сидела напротив Антона.

– Ну? Что? – она испуганно похлопала ресницами.

– Не знаю, кто тебе и что сказал, – он застучал по клавишам, занося в компьютер результаты осмотра, – но лично я ничего не нахожу. Конечно, эти таблетки нельзя принимать до бесконечности – их следует менять или вообще дать себе отдых. Кстати, я был сегодня у Воскобейниковых и забыл спросить – Илья собирался в Новосибирск на предзащиту, еще не уехал?

– Уехал. Десять дней назад. Повез два толстенных экземпляра диссертации и кучу плакатов – даже в самолет не хотели пускать, – начисто позабыв о недавних страхах, Лиля весело засмеялась.

– Вот, как раз у тебя и появилась возможность отдохнуть от таблеток. Я в таких случаях рекомендую на время прекращать прием и до начала следующего цикла его не возобновлять – уменьшается гормональная нагрузка на организм. Конечно, если у тебя нет других причин предохраняться.

– Зачем ты так, Антон, – кротко ответила она, и устремленный на него взгляд наполнился бесконечной скорбью, – мое чувство к Илье – моя вечная мука. Если б я могла быть с другим мужчиной, кроме него, то давно избавилась бы от этого наваждения.

Антон хмыкнул и покачал головой.

– Да? Ну, извини, если обидел – дело житейское. Твоя преданность заслуживает награды, и бог тебя наградит. Кстати, самое безвредное – естественный метод предохранения. Хочешь, дам почитать брошюрку?

– Это с градусником? Нет, спасибо, мы сами грамотные. А зачем ты заносишь мои данные в компьютер? Я же просила: анонимно!

– Так положено. Не волнуйся, кроме меня с этим компьютером никто не работает и информацию не читает, а случаи могут быть самые непредвиденные – вдруг через год тебе действительно понадобится помощь, тогда потребуется сравнить результаты.

Закончив набирать, он выключил компьютер и поднялся. Она тоже встала и лениво потянулась.

– Все? Тогда пойдем.

– Куда?

– Ну, раз я тебя так сильно задержала, то просто обязана подбросить до дома.

Увидев ее машину у дверей роддома, Антон присвистнул:

– Ничего себе – форд!

– Отец подарил на день рождения, – Лиля скорчила гримасу, – вечно он со своими выдумками – просила шестисотый мерс, а он подсунул это дерьмо.

Антон забрался в машину и блаженно потерся спиной о мягкое сидение.

– Точно, дерьмо! Отдай мне, а папа пусть тебе шестисотый покупает. Ты, кстати, почему не спрашиваешь адрес, если собралась везти до дома?

– Я знаю твой адрес, на всю жизнь запомнила – забыл, как мы встречали у тебя Новый год? Вы тогда подсыпали мне что-то в вино, и я не могла проснуться до самого утра. Это, кстати, было очень низко с твоей стороны, но я простила – видишь, какая я добрая.

Антон смутился, припомнив давнюю студенческую проделку, но глаза Лили смеялись. Она мягко притормозила у его подъезда и повернула к нему улыбающееся лицо.

– Приехали. Может, угостишь меня кофе? Как компенсацию за прошлое.

– Только сахара у меня нет, – смущенно предупредил он, – с леденцами выпьешь?

Наскоро задвинув диван, Антон усадил гостью и отправился на кухню варить кофе, а когда вернулся, она уже удобно расположилась с журналом «Плейбой» в руках.

– Чувствуется европейское воспитание. Ты долго прожил в Германии?

– Считай три года, – он поставил на столик поднос с двумя чашками кофе и тарелкой с бутербродами, – два года стажировки, потом еще год – дядя Андрей хотел, чтобы я поработал в немецкой клинике.

– Надо же! Он о тебе беспокоится больше, чем о родном племяннике.

– Не знаю, не сравнивал. Но разве Илья чем-то обделен?

– Нет, – Лиля насмешливо прищурилась, – Илье не нужна протекция, он талантлив. Сам окончил институт с «красным» дипломом, сам поступил в аспирантуру и сам написал диссертацию.

– Что ж, значит, ты выбрала самого достойного. Поздравляю.

– Только он сейчас очень и очень занят, – она встала и, по-кошачьи мягко ступая, вплотную приблизилась к Антону, – я так скучаю без него!

Антон тоже поднялся, и в этот момент Лиля, словно столкнувшись с ним, прижалась губами к его губам. Чувствуя обжигающий жар ее тела, он шепотом спросил:

– А вечное чувство к Илье?

– Сам же сказал: дело житейское, – она прижалась к нему еще крепче и подтолкнула к дивану.

Через пару часов, когда они наконец задремали, на тумбочке неожиданно затрещал телефон.

– Черт, совсем забыл! – Антон лениво протянул руку к трубке. – Нет, – сказал он невидимому собеседнику (или собеседнице), – нет, дорогая, я сегодня нездоров и не смогу с тобой встретиться. Да, моя прелесть, мужчины тоже бывают нездоровы. Помню, что обещал, но что тут поделаешь! Как хочешь, я тебя не принуждаю со мной встречаться. Ладно, желаю счастья, чао.

Лиля беззвучно смеялась. Когда Антон положил трубку, она лениво перевернулась с живота на спину и взяла его за руку.

– Твоя пациентка? Просилась на прием?

– Ага, я должен был провести профилактический осмотр.

– А-а! Так я нарушила твои планы? Тебя не выгонят с работы?

– Да нет, в крайнем случае лишат премии.

– Знаешь, Антон, ты мне очень и очень нравишься. Встретимся еще? Давай завтра.

– Если пожелаешь, – он почувствовал себя польщенным, – только как же Илья?

– Он уехал, – вздохнула она, перебирая его пальцы, – мне очень-очень тоскливо, а ты – его друг. Можно сказать, почти брат – вы ведь вместе росли. С тобой мне легче переносить одиночество – не так горько. Ты уже отдохнул?

– Нет еще, сейчас твоя очередь поработать.

Он приподнял Лилю и усадил на себя верхом. У нее вырвался стон, глаза ее вновь заволокло дымкой страсти.