Читать книгу Крушение надежд. Серия: ВРЕМЯ ТЛЕТЬ И ВРЕМЯ ЦВЕСТИ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 3

После похорон Людмилы Муромцевой Инга Воскобейникова позвонила Баженову и со слезами пожаловалась:

– Так я просила Андрея, чтобы Антоша у нас пожил, а он говорит: «не надо». Представляете, Евгений Семенович, как мальчику тяжело одному дома без матери? У меня Настенька на руках, а то бы я сама у Антоши и постирала, и приготовила. Людмила ведь мне Настеньку сохранила, мне этот долг вовек не отдать. Может, вы поговорили бы с Андрюшей, Евгений Семенович? Он вас очень уважает.

Старик пришел в замешательство.

– Гм… Понимаете, голубушка, это ваши семейные дела, и мне как-то неудобно в них лезть. Но, думаю, ваш муж знает, что лучше для Антона. Не нужно огорчаться, ваш первый долг сейчас беречь себя и Настеньку.

Евгению Семеновичу удалось выбить для Антона полставки медбрата в их роддоме. Коллеги, любившие и уважавшие Людмилу Муромцеву, не меньше своего главврача переживали за юношу, и однажды вечером, когда Баженов уже собирался уходить, к нему в кабинет заглянула старенькая медсестра Анна Игоревна.

– Можно мне на минуточку, Евгений Семенович?

– Разумеется, Анна Игоревна, заходите.

Он повесил обратно на гвоздь свой плащ и указал старушке на стул напротив себя. Она вошла, плотно прикрыла за собой дверь и, опустившись на стул, укоризненно сказала:

– Не дело это, Семеныч, не дело! Ты сам знаешь, как мы все тут за него и Ингу переживали, а теперь он так себя ведет с Антошей! А ведь мальчик его всегда за отца считал.

Евгений Семенович немного растерялся.

– Не понимаю, Аня, о чем ты, о ком?

– Да ты ослеп что ли? Воскобейников-то всегда прежде с Антошей, как отец был, а теперь, когда такое горе, не звонит ему, не заходит, даже в роддоме, когда бывает, не подойдет, слова теплого не скажет. Встретит случайно в коридоре, кивнет, мимо глянет и поскакал по своим делам. А то и вообще сделает вид, что не заметил. Антоша, конечно, в жизни не пожалуется, но я как-то мимоходом ему пару слов об этом обронила – словно невзначай, – так он побелел весь, я аж испугалась.

Баженов со вздохом развел руками.

– Что ж я могу поделать, Аня, милая! Андрей Пантелеймонович материально очень помог, оплатил похороны Люды, передал мне еще денег для Антона, и требовать от него что-то еще я просто не имею права.

Про себя Евгений Семенович решил, что причиной подобного отчуждения является нависшая над Андреем Пантелеймоновичем опасность – понятно, что, когда человеку угрожают политические враги, он хочет по возможности дистанцироваться от близких, чтобы их обезопасить. Однако Анна Игоревна о политических играх Воскобейникова не знала и сердито насупилась:

– Денег! Пока он не начал в большие начальники пробиваться Людмила его на своем горбу везла, кормила, одевала, обхаживала, еще бы он денег на ее похороны не дал! Не о деньгах речь – Антоша сейчас сам не свой, ему родное тепло нужно. Я-то на своем веку всего повидала, мне Пантелеймоныча понять нетрудно – бывают люди, что чужого горя сторонятся, как бы оно на них не перекинулось. У Пантелеймоныча теперь все хорошо – Настенька, слава богу, выжила, Инга счастлива, вот он от беды с Людмилой и бежит, как от чумы. Антоше от этого вдвойне горько – и мать потерял, и отец словно бы от него отказался. Но только ты прав: от чужого человека требовать нельзя, и мы с тобой лучше всех знаем, что Пантелеймоныч Антоше не отец.

Яснее сказать было невозможно. Евгений Семенович всегда подозревал, что Анне Игоревне известно, кто родной отец Антона Муромцева, но она в первый раз заговорила с ним об этом так откровенно.

– Хорошо, Аня, я поговорю с Антоном.

– Поговори, Семеныч, поговори, – старушка поднялась, – завтра вечером Антоша с пяти до восьми у нас работает, так завтра же и поговори. Пусть сердцем поймет: чужой ему человек Пантелеймоныч. Ему легче станет – чужому-то так душу не надорвать, как родному.

Евгений Семенович почти всю ночь проворочался без сна, придумывая, как бы поделикатнее провести с Антоном разговор. На следующий день он в пять домой не ушел, а заглянул к Антону в процедурную и подождал, пока тот измерит давление беременной дамочке из патологии, а потом попросил:

– Антон, зайди, пожалуйста, ко мне, как закончишь работу, я сегодня буду у себя допоздна.

– Хорошо, Евгений Семенович, – кивнул тот, и Баженов только теперь заметил, как сильно, почти до неузнаваемости, изменилось лицо юноши.

Вечером, когда Антон, постучав, вошел в кабинет главврача, на тумбочке у окна уже пыхтел электрический чайник, а на столе стояла испеченная заботливой Анной Игоревной кулебяка.

– Садись, Антон, садись, сейчас чайку попьем, у меня индийский, – весело проговорил Евгений Семенович и начал разливать чай по чашкам, – кулебяки поешь, свеженькая.

– Спасибо, Евгений Семенович, я не хочу, – вежливо отказался Антон, присаживаясь на краешек стула, – вы ешьте, на меня не смотрите.

Главврач не стал спорить, он просто поставил рядом с Антоном чашку с чаем и тарелочку с кулебякой и начал разговор:

– Ты прости, конечно, Антон, что я вмешиваюсь, но… Понимаешь, мне звонила Инга Воскобейникова и плакалась: хочу, мол, чтобы Антон у нас пожил, я буду о нем заботиться, помогать – ну, в смысле, кормить, стирать и прочая женская ерунда. А муж, говорит, возражает и все такое. Короче, просила меня с супругом своим поговорить.

Антон побледнел.

– Я не собираюсь у них жить, что вы, Евгений Семенович!

– И правильно, – одобрил Баженов, – я ей тоже сказал, что не нужно зря нервировать мужа.

– Неужели дядя Андрей думает, я настолько назойлив, что соглашусь?

– Да не в назойливости дело, ты уже не маленький, должен понять, что его задевает.

Антон в недоумении пожал плечами.

– Что я должен понять? Инга чувствует благодарность к моей… – он проглотил вставший в горле ком, – к моей маме. Ей хочется мне помочь. Разумеется, мне эта помощь не нужна, но будете с ней опять говорить – передайте ей мою благодарность.

– Экой ты! – с досадой проворчал старик. – Я ведь сейчас с тобой как мужчина с мужчиной говорю, а ты заладил! Когда человек на семнадцать лет старше своей красавицы-жены, ему, естественно, не будет нравиться, если она проявляет столько интереса к красивому юноше.

От удивления Антон захлопал глазами и, взяв с тарелки аппетитно пахнувший кусок кулебяки, откусил от него кусок.

– Вы, хотите сказать, что дядя Андрей ревнует Ингу ко мне?

– Не то, чтобы ревнует, просто ее повышенное внимание к тебе его задевает. Ты привык, что он всегда тебя опекал, как сына, но в этой ситуации вы с ним не сын и отец, а двое мужчин. И на твоей стороне все преимущества молодости. Пойми, он мечется, старается тебя избегать, стыдится своей ревности, хотя понимает, что это глупо, но ничего не может с собой поделать. Пережди, пока это пройдет, не переживай из-за его холодности.

Неожиданно Антон улыбнулся.

– Евгений Семенович вы придумали эту сказку, чтобы меня успокоить? Я понимаю. Спасибо, я постараюсь не переживать.

Улыбка у него вышла печальной, но все же это была первая его улыбка со дня смерти матери.

– Нет, скажите, какой умный, – сердито пробурчал старик.

В сущности, он был доволен результатами беседы – во-первых, Антон слегка оживился, во-вторых, за разговором съел всю кулебяку со своей тарелки, в-третьих, мальчик показал, что он далеко не дурак.

Спустя два месяца после гибели Людмилы Андрей Пантелеймонович заехал к Баженову, забрал кассету с микрофильмом и сообщил, что опасности больше нет. Однако отношение его к Антону не изменилось, да и в роддоме он появлялся все реже и реже, а потом и вовсе перестал приезжать. В конце концов, Евгений Семенович стал думать, что дело совсем не в политических интригах – возможно, Анна Игоревна права: бывает, что человек, оберегая свое спокойствие, бежит от всего, связывающего его со случившимся несчастьем. Что ж, в конце концов, это дело совести.

Шли годы, Антон привык жить без матери. Когда ему оставалось всего-ничего до окончания института, встал вопрос об интернатуре, и однажды ближе к концу рабочего дня в кабинете главврача зазвонил телефон:

– Здравствуйте, Евгений Семенович, Воскобейников беспокоит. Не оторву от дел, если сейчас на минутку к вам заскочу? Нужно поговорить, а я как раз оказался поблизости.

– О чем речь! – ответил старик и не удержался от упрека: – В былое время вы, Андрей Пантелеймонович, приезжали к нам запросто, не спрашивая разрешения.

– Дела, дела, – неопределенно ответил тот и уже спустя десять минут сидел напротив Евгения Семеновича.

Лицо и весь облик Воскобейникова выражали искреннюю доброжелательность, и никакого смущения он явно не испытывал, что вызвало у Баженова некоторое раздражение.

«Будто так и надо – забыл и Людмилу, и Антошу, словно и не было их в его жизни!»

– Как поживаете, Андрей Пантелеймонович, как Инга, Настенька? – спросил он «великосветским» тоном.

– Спасибо, живы-здоровы. Я вот по какому вопросу: принято решение приобрести новое диагностическое оборудование для больниц и госпиталей, в связи с этим группу медиков посылают в Германию на стажировку – на два года. Я предварительно включил Антона Муромцева в эту группу, и стажировка ему зачтется, как прохождение интернатуры. Что вы думаете, Евгений Семенович, я правильно сделал?

Баженов немедленно забыл о своем недовольстве.

– О чем речь! – обрадованно воскликнул он. – Я вам очень благодарен, Андрей Пантелеймонович, потому что сам ломал себе голову, где ему лучше пройти интернатуру. Антон сейчас как раз в роддоме, можем позвать его, чтобы сообщить новость.

– Да… конечно, – Воскобейников слегка запнулся, в глазах его мелькнуло странное выражение, и старый главврач принял это за смущение.

«Стыдится все же. Ладно, хоть совесть проснулась – решил позаботиться о мальчике»

Войдя в кабинет, Антон поздоровался приветливо и с достоинством:

– Здравствуй, дядя Андрей, сто лет, наверное, тебя не видел.

Андрей Пантелеймонович обменялся с ним рукопожатием, ласково похлопал по плечу.

– Сам виноват, бесстыдник, – сказал он, глядя чуть в сторону, – почему никогда к нам не заглянешь? Инга обижается – столько времени прошло, а ты так и не зашел взглянуть на Настеньку.

Антону стало неловко – не столько от этих слов, сколько от взгляда, устремленного куда-то мимо него. Андрей Пантелеймонович прекрасно это понял, но так и не сумел заставить себя посмотреть ему в глаза. Хотя пару дней назад думал, что теперь, по прошествии времени, уже сумеет. Мелькнула жалкая мысль, похожая на оправдание:

«Это не моя вина, я же ничего не знал, я не хотел! Или… хотел? Но ведь делаю для Антоши все, что могу, Людмила обрадовалась бы, что я устроил ему стажировку в Германии»

Людмила… Внутри у него внезапно похолодело, на миг перехватило дыхание. К счастью Баженов в этот момент отвлек внимание Антона:

– Садись, Антон, садись, у нас для тебя грандиозная новость. Вы сами сообщите, Андрей Пантелеймонович или доверите мне?

– Лучше вы.

Воскобейников попытался взять себя в руки и улыбнуться, но улыбка получилась кривой. Евгений Семенович говорил, Антон слушал, изредка поглядывая на молчавшего Воскобейникова. Конечно, он был рад, но почему у дяди Андрея такое странное лицо?

– Так что, Антон, готовься к поездке, – бодро закончил главврач, – вернешься – всех нас за пояс заткнешь.

– Не то слово, Евгений Семенович, – избегая пристального взгляда Антона, Воскобейников заставил себя говорить весело и оживленно, – когда он вернется, то будет практически единственным в Москве специалистом по работе с новейшей техникой. Если нам удастся добиться, чтобы отделение диагностики открыли именно при нашем роддоме, то мы уж добьемся и того, чтобы заведующим назначили именно Антон.

– Да? Вот видишь, как хорошо, Антон! – просиял старик. – Мне бы дожить только до твоего возвращения.

– Бросьте, Евгений Семенович, бросьте! – Андрей Пантелеймонович уже окончательно взял себя в руки, тон его стал благодушным и веселым. – Вы еще увидите, как наш Антошка академиком станет.

– Вашими бы, как говорится, устами мед пить.

– Ну вот, сообщил вам новость, а теперь мне пора на совещание, – Воскобейников поднялся, на прощание пожал руку Баженову, потом Антону и, пока пожимал, озабоченно смотрел на часы, словно опаздывал, – а ты, Антон, все же зайди к нам как-нибудь.

Антон смущенно пожал плечами.

– Спасибо, дядя Андрей, если будет время, я, конечно…

Но Воскобейников, не дослушав, повернулся и пошел к двери. Лишь через месяц он нашел в себе силы и позвонил Антону домой:

– Завтра, Антоша, в четыре часа жду тебя у себя дома, это обязательно. Пора начинать оформление документов для поездки, и нам нужно будет многое обсудить.

– Как достойно вести себя за рубежом? – засмеялся Антон. – Ладно. Мне люди в общих чертах уже рассказывали – в контакты не вступать, мусор на землю не бросать, непотушенные окурки в урну не кидать, – но ты еще поучи меня, маленького.

Однако в четыре, когда Антон приехал к Воскобейниковым, Андрея Пантелеймоновича еще не было.

– Андрюша звонил, что минут на сорок задержится, – вводя Антона в гостиную, говорила обрадованная его приходом Инга, – я уже пирожков к твоему приходу поставила, сейчас из духовки выну, а ты пока с Настей побудь. Настенька, займи Антона.

Она упорхнула на кухню, а игравшая до этого в углу голубоглазая малышка подошла к Антону и протянула ему куклу.

– Поиглай.

– Спасибо, – Антон присел на корточки, осторожно взял куклу, повертел в руках и вернул Насте, – а как тебя зовут, ты знаешь?

– Натя.

– А меня?

– Атон.

Раскрасневшаяся от жара духовки Инга внесла и поставила на большой дубовый стол блюдо с пирожками. С гордостью глядя на Настю сияющими глазами, она похвасталась:

– Ей только год и семь, а она уже все говорит и понимает, представляешь? Она так похожа на Андрюшу, да? А на меня совсем не похожа, но я не расстраиваюсь – я всегда была такой дурой. Ой, Андрюша пришел, садись за стол, Антоша.

Инга убежала в прихожую, где хлопнула входная дверь, а Антон сел за стол, и на колени к нему тут же забралась подбежавшая Настя.

– Пиозки! – повелительно сказала она, указав на тарелку.

Антон заколебался – Инга не сказала ему, можно ли Насте пирожки, – но потом все же разломил один и дал ей половинку, а вторую надкусил сам. Пирожок оказался с вишневым вареньем, которым оба они немедленно перепачкались.

– Антошка уже пришел? – звучно спросил из прихожей голос Андрея Пантелеймоновича.

– Здесь, здесь. Мой руки, Андрюша, и к столу, сейчас чайник закипит.

Подставив руки под кран, он на минуту закрыл глаза – нужно взять себя в руки. В чем он виноват, откуда ему было знать, что означает белый платок? Все эта стерва Лилька, это она сказала ему, но… ведь он мог и не вытирать лицо белым платком.

«Я ни в чем не виноват! Не виноват! Я не хотел! – и опять откуда-то из глубины подкралось коварное: – Или… хотел?»

Пригладив ладонью пышные волосы, Андрей Пантелеймонович бодрым шагом направился в гостиную, откуда доносился веселый смех. Громче всех смеялась Инга:

– Ой, не могу! Настенька, Антоша! Андрюша, посмотри на них!

Все вдруг оказалось намного легче – Андрей Пантелеймонович, увидев перемазанных вареньем Антона и Настю, расхохотался, и взгляд его лучистых смеющихся глаз столкнулся со взглядом Антона. Тот, продолжая вытирать салфеткой липкую мордашку сидевшей у него на коленях Насти, весело сказал:

– Прости, дядя Андрей, встать тебе навстречу не могу, а руку ты мне сейчас, наверное, и сам не захочешь пожать, – он выразительно повертел в воздухе испачканными пальцами.

– Мыться, мыться обоим, – Инга взяла у Антона дочь и понесла ее в ванную, Антон шел за ней.

У двери он оглянулся – Андрей Пантелеймонович смотрел ему вслед. Их взгляды вновь встретились, и от этого Антону вдруг стало легко и спокойно, как в детстве.

К началу восемьдесят девятого года отделение функциональной диагностики при роддоме пользовалось широкой известностью в медицинских кругах столицы. Во-первых, потому что благодаря энергии Андрея Пантелеймоновича Воскобейникова оно было оборудовано новейшей по тем временам импортной аппаратурой, которая могла быть использована для диагностики широкого спектра заболеваний. Во-вторых, потому что заведующий отделением Антон Максимович Муромцев считался в высшей степени грамотным специалистом и не крючкотвором – то есть, не отказывался принять пациентов из других районов и даже иногородних, если в их направлениях не хватало нужных подписей или печатей.

Помимо указанных выше достоинств, Муромцев был молод, интересен и холост. Многие из его знакомых дам готовы были шагать с ним по долгой дороге жизни, пока их не разлучит смерть, но он пока никому не предлагал ничего, кроме короткой прогулки – в одну-две ночи. Некоторые задерживались подольше и за время пребывания в маленькой однокомнатной квартире Антона пытались превратить ее в уютное семейное гнездышко. Каждая следующая попутчица все переделывала на свой лад – словно пыталась доказать, что именно ей принадлежит право стать здесь хозяйкой. Антон им не препятствовал – после смерти матери его квартира перестала быть для него оплотом домашнего тепла и уюта, какая разница, кто и как расставит стулья в комнате или кастрюли в шкафу на кухне?

Он работал много и увлеченно, если требовалось, подолгу задерживался в отделении. Иногда после работы Евгений Семенович зазывал его к себе в кабинет и рассказывал о каком-нибудь особенно сложном случае из своей практики. Они пили давно ставший дефицитом индийский чай, который время от времени приносили им благодарные пациенты, и ели собственноручно насушенные Евгением Семеновичем сладкие сухарики – Антон с хрустом грыз, а старик размачивал в стакане с чаем и аккуратно жевал вставными челюстями.

– Надо мне, как будет время, отыскать для тебя карту Инги Воскобейниковой, – сказал однажды Антону Баженов, – редкий случай, и тебе с точки зрения перинатальной диагностики это будет интересно. Мы в свое время так и не сумели выяснить причину врожденного эристобластоза у плода в случае первых ее беременностей, поскольку она имела положительный резус-фактор, но наука движется вперед.

– Однако Настя совершенно здорова, – заметил Антон.

– Вот именно. Хотя до рождения состояние было критическим. М-да. Чудо наше, Настенька, – лицо Баженова осветилось ласковой улыбкой.

Антон засмеялся:

– Чудо длинного языка – достала меня своей болтовней. Кстати, Евгений Семенович, ничего, если я завтра на час-полтора задержусь? Хочу с утра к Воскобейниковым зайти – дядя Андрей получил из Германии те документы на оборудование, что нам в комплекте недослали, я просил его затребовать. Мне нужно будет там же все и просмотреть – если они, паразиты, не то прислали, дядя Андрей сразу звякнет в министерство, ему быстро. Потому как, если мы сами начнем у немцев правду искать, это на сто лет затянется.

– Задерживайся, – кивнул главврач, – если будешь здесь срочно нужен, я позвоню к Воскобейниковым.

Когда Антон приехал, Андрей Пантелеймонович собирался уходить.

– Извини, Антоша, меня срочно вызвали, вернусь через час-полтора. А ты садись тут за стол и просматривай, – он протянул Антону толстую папку с документацией, – Инга сейчас тебе чаю с пирожками подаст.

Инга принесла чай, тарелку с пирожками и на цыпочках удалилась, а Антон начал листать папку. Уже минут через пять он ощутил на своем лице пристальный взгляд – тихо вошедшая Настя уселась в уголочке и молча разглядывала его своими огромными голубыми глазищами. Антон понимал, что ей страсть как хочется поговорить, но первая она не начнет – усвоила, что работающему человеку мешать нельзя.

Ему непонятно было, почему взрослые в семье Воскобейниковых обращаются с Настей как с ничего не смыслящей малышкой. Никто никогда не говорил с ней о серьезных вещах, за столом в ее присутствии спокойно обсуждались семейные дела, а она слушала и мотала на ус. Ее привлекали непонятные слова, значения которых она не понимала, но никогда не спрашивала, что они означают – пыталась догадаться сама. К Антону девочка с самого начала почувствовала неизъяснимое доверие и всегда с нетерпением дожидалась его прихода, чтобы поделиться приобретенными знаниями. Поначалу Антона их краткие беседы лишь веселили, но со временем даже стали доставлять удовольствие. Вот и теперь, выждав для приличия несколько минут, он, не отрываясь от бумаг, проворчал:

– Ну? Что уставилась? Понравился мой нос?

Настя обрадовалась, что можно наконец начать разговор.

– Нет, Антоша, не нос, в тебе меня привлекает другое.

– Обидно, я всегда гордился своим носом. Так что же тебя во мне привлекает?

– В тебе, Антоша, – важно ответила девочка, – меня привлекает твое скепчи… скептическое отношение к жизни.

Хмыкнув, Антон покрутил головой и перелистнул страничку инструкции – ему уже ясно было, что прислали именно то, что нужно, но все же следовало просмотреть до конца.

– Это ты где такого понабралась? – поинтересовался он. – Надо же, какое слово выучила – «скептическое»! Ты хоть значение его понимаешь, ребенок?

– Конечно, понимаю, скепчи… скептические – это которым можно без жены. А Илье, например, нужно поскорее жениться.

– Мне неясно, какое отношение имеет женитьба к скепсису.

– Потому что ты никому не веришь и легко сходишься с женщинами, а у Ильи постоянно с ними проблемы, – пояснила Настя и, не желая быть обвиненной в плагиате, честно призналась: – Так тетя Вика говорит.

– А почему ты подслушиваешь?

– И вовсе я не подслушиваю, а просто слышу. Папа ругал тетю Вику, потому что она спит и видит, как бы Илью на Лилиане женить, а Илья не хочет. А тетя Вика говорит, что все это из-за его проблем, такая преданная любовь, как у Лили, не часто встречается, это нужно ценить. Лилины родители сейчас в Швейцарии, а она с ними не поехала – из-за Ильи! Потому что он пишет диссертацию и не может уехать с ней заграницу. Она его ждет и много лет терпит все его выходки и капризы.

Голос Насти обрел ту же интонацию, что была у Виктории, накануне обсуждавшей с братом отношения сына с Лилианой Филевой, и Антон ощутил неловкость из-за того, что его так наивно посвятили в семейные секреты.

– Никогда не повторяй того, что говорится дома, – наставительно проговорил он, – это нехорошо, некрасиво.

Голубые глазища удивленно похлопали.

– Почему некрасиво?

– По кочану. Это твой дом, твоя семья. В каждой семье есть тайны, о которых люди рассказывают только близким. Что будет, если члены семьи начнут сплетничать о родных и все выкладывать посторонним?

– Но ведь ты не посторонний.

– А кто же я? Я тебе не брат, не дядя и не тетя. Разве нет? Или я твоя тетя? Тогда зови меня тетя Антон.

Девочка весело хихикнула.

– Не хочу. Ладно, будем считать, что в первом приближении ты прав, и в твоих словах есть рачи… рациональное зерно.

Не выдержав, Антон расхохотался и захлопнул папку.

– Батюшки – «в первом приближении», «рациональное зерно»! Цыпленок пытается рассуждать!

Она сердито насупилась.

– Почему это я цыпленок? И что тут смешного? Папа тоже так говорит.

– Ладно, извини. Короче, перестань подслушивать чужие разговоры и повторять чужие слова. И всегда сначала думай, а потом болтай. Лады?

– Лады, – забыв о своей обиде, Настя уже думала о другом, – Антоша, а ты почему не пишешь диссертацию?

– Каждому свое. У медиков жизнь сложнее, чем у инженеров, нам не до диссертаций.

– Почему?

– Обсудим в следующий раз, – он сунул инструкцию в свой кейс, захлопнул его и поднялся, – все, ребенок, твой лимит на сегодня исчерпан, мне пора.

Вечером, отпустив последнюю пациентку, Антон еще раз проглядел ее историю болезни и покачал головой – помимо врожденной аномалии матки еще и гипофункция яичников. Женщина хочет сохранить беременность, но вряд ли это удастся. Хотя случаются чудеса, как говорит Евгений Семенович, рождение Насти, например. Он вспомнил свою утреннюю беседу с ней и широко улыбнулся.

«Рациональное зерно, это же надо!»