Читать книгу На перекрестье дорог, на перепутье времен. Книга третья: ВТОРЖЕНИЕ АББАС-МИРЗЫ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 2

Агабеим-ага взглянула на склонившуюся до земли молоденькую служанку.

– Что, Зульфия?

– Доктор велел передать высокой ханум, что жар спал.

Простодушное лицо девушки сияло радостью – она знала, что новость порадует ее госпожу. Отложив перо, Агабеим-ага поднялась и поспешила в покои, где лежала больная. Доктор Кормик уже осмотрел Эрикназ – по просьбе Агабеим он заходил к ней ежедневно и сразу после осмотра посылал служанку с докладом к высокой ханум. Впервые за прошедшие десять дней на лице Кормика написано было явное облегчение. Вежливо поклонившись Агабеим, он даже позволил себе заговорить первым:

– Кризис миновал, ханум, сердце выдержало, и болезнь вышла с потом, Ее только что переодели и сменили белье, я пришлю микстуру, которую следует давать, а остальное сделают хорошее питание и молодость.

– Благодарю, ага доктор, – Агабеим-ага сделала знак служанке, и та принесла ей обшитый бисером кисет.

Кормик не стал отказываться от вознаграждения.

– Для меня нет большего счастья, чем быть полезным высокой ханум.

Добавив, как принято на Востоке, еще несколько цветистых выражений, он удалился, удовлетворенно позвякивая золотыми монетами. Агабеим-ага опустилась на подушки возле ложа больной, внимательно оглядела исхудавшее бледное лицо и тонкие пальцы с посиневшими лунками ногтей, негромко спросила у чернокожей сиделки:

– Она спит?

Сиделка испуганно посмотрела на нее круглыми глазами – эта девушка лишь недавно была куплена на невольничьем базаре и не понимала ни одного из местных языков. Агабеим вспомнила, что сама распорядилась посадить ее возле Эрикназ, потому что та в бреду упоминала слишком много непредназначенного для чужих ушей. В этот момент длинные ресницы Эрикназ дрогнули и приподнялись, губы слабо шевельнулись.

– Ханум…

– Нет-нет, не разговаривай, дитя мое, – ласково остановила ее Агабеим, – ты еще слаба. Хвала Аллаху, тебе удалось преодолеть болезнь, лежи тихо и быстрее поправляйся.

– Ханум… слишком добра.

Как ни слаб был голос Эрикназ, Агабеим-ага уловила прозвучавшую в нем иронию и поморщилась – что случилось, то случилось. Шахзаде поклялся Батыр-Нисан выполнить любое ее желание за согласие мирно уладить дело о разводе, а та пожелала до смерти забить наложницу мужа. Вмешаться было невозможно – клятва есть клятва. В конце концов, не веди себя наложница столь вызывающе, подобного не случилось бы. В гареме шаха, где Агабеим-ага властвовала много лет, дерзким быстро указывали их место.

Однако сильные мира сего никогда не опускаются до оправданий – разве только перед теми, кто выше их по положению. Ну, и иногда еще перед собственной совестью. Поэтому Агабеим-ага не стала говорить ни о Батыр-Нисан, ни о наложнице Зухре.

– В первую ночь твоей болезни, ты находилась между жизнью и смертью, – сказала она, – я не отходила от тебя и слышала, о чем ты говорила в бреду. Тебя многое тревожит, на душе твоей тяжесть, которую я не в силах снять. Мне известно также о чувстве, которое ты питаешь к юноше по имени Гайк.

В другое время щеки Эрикназ залила бы алая краска, теперь же они лишь чуть-чуть порозовели.

– Ах, ханум!

– Я навела справки об этом юноше, – продолжала Агабеим, – о нем благосклонно отзывается мирза Салех-Ширази, почитаемый мной за мудрого и ученого человека. Мухаммед-мирза, которого Гайк обучает светским наукам, в восторге от его уроков. Шахзаде назначил твоего двоюродного брата Шамирхана твоим опекуном. Хочешь ли ты, чтобы я испросила у твоего опекуна разрешения на твой брак с Гайком?

– Я… не знаю.

Прошептав это, Эрикназ заплакала. Слезы текли по щекам, но у нее не было сил поднять руку и вытереть их. Агабеим-ага улыбнулась.

– Он любит тебя, не сомневайся. Все это время, пока ты лежала в беспамятстве, он по нескольку раз в день справлялся у евнухов о твоем здоровье и каждый раз давал им по серебряной монете. За эти дни моя прислуга обогатилась.

– Ханум… ах, ханум!

Теперь слезы хлынули ручьем. Агабеим-ага покачала головой.

– Мне следовало бы отложить этот разговор до тех пор, пока ты немного окрепнешь, но через два дня я покидаю Тебриз – мой повелитель шах-ин-шах приказал мне прибыть в Тегеран.

Это была правда – Манучехр-хан постепенно и незаметно сумел убедить шаха в том, что плотские радости нужно чередовать с радостями души. И Фетх-Али-шах, утомленный бесконечными капризами беременной Тавус, уже мечтал о покое, который давали ему беседы с мудрой и все понимающей Агабеим. Да и дела гарема, по словам того же Манучехр-хана, требовали ее присутствия, ибо она ведала образованием многочисленных шахских дочерей.

Агабеим-ага сама удивлялась тому, с каким равнодушием теперь думала о беременности Тавус, своей маленькой Омид, взошедшей на ложе родного отца, ее не тревожили обиды, которые пришлось пережить. Повелитель велел вернуться в Тегеран, и она послушно возвращалась, чтобы вновь исполнять свой долг, но перед отъездом из Тебриза хотела помочь молодой армянке, которую взяла под свою защиту.

Во время первой осады Шуши Ага-Магомет-ханом пятилетний Шамирхан был привезен туда отцом и дядей, пришедшими на помощь Ибрагим-хану. По требованию последнего они, покидая Шушу, оставили мальчика в залог верности. Он несколько лет провел при ханском дворе, помнил второе нашествие персов, падение Шуши и убийство Ага-Магомет-хана, шумные празднества по случаю бракосочетания дочери Ибрагим-хана с новым персидским шахом. Мусульманки Карабаха не носили никаб (головной убор, закрывающий лицо женщины), лишь покрывали голову платком, и в памяти Шамирхана сохранился облик юной Агабеим – стройной девушки с тонко очерченным красивым лицом.

Теперь ее с ног до головы окутывала чадра, а подвязанное спереди на уровне лба белое покрывало полностью скрывало лицо. Почтительно опустившись на колени и не смея поднять глаз на жену шаха, Шамирхан слушал ее с выражением благоговения, ничем не выдавая переполнявшую его досаду. Когда Агабеим закончила говорить, он покорно склонил голову:

– Никакими словами мне не выразить благодарности высокой ханум за заботу о находящейся под моей опекой родственнице. Для нашей семьи огромная честь оказаться под столь высоким покровительством.

Довольная, Агабеим-ага хлопнула в ладоши. Желтолицый евнух вынес красивую резную шкатулку с драгоценностями и передал Шамирхану.

– Это мой подарок жениху и невесте, они должны получить его, как память обо мне, в тот день, когда священник вашей церкви сочетает их браком.

Лишь покинув дворец и отойдя от него на значительное расстояние, Шамирхан позволил себе стереть с лица почтительное выражение и дать волю переполнявшим его чувствам.

– Проклятье! – он стукнул каблуком сапога по обледеневшей луже.

Грязь брызнула во все стороны – день стоял морозный, что не редкость для Тебриза зимой, но небо было чистым, и пригревшее землю солнце начало подтапливать лед. Сам же Шамирхан в первую очередь и оказался жертвой собственной несдержанности, с раздражением глядя на обляпанные шаровары и краги, он вновь и вновь мысленно повторял:

«Проклятие, все вдребезги!»

Чтобы понять владевшие им гнев и отчаяние, следует ясно представить себе сложившееся в то время положение на Кавказе. Благодаря влиянию на шахзаде старого каймакама мирзы Бюзюрка между Россией и Ираном сохранялся мир – несмотря на свою неприязнь к России, старик прекрасно понимал, что персидская армия, даже поддерживаемая английскими инструкторами и английским оружием, неспособна противостоять русским. Однако старик стал часто болеть, случись с ним что, Аббас-Мирза оказался бы под давлением муджтахида Мехти и своего родственника Алаяр-хана – эти двое безрассудно стремились развязать войну, желая вернуть богатые ханства, отошедшие к России по Гюлистанскому мирному договору.

Все тайные сношения Аббас-Мирзы с ханами, присягнувшими на верность Российской империи – Ширванским, Шекинским, Талышским и Кубинским, – проходили через Асри Баиндуряна. Владея языками и диалектами, на которых говорили жители ханств, он имел обширные связи с местным населением и пользовался большим авторитетом. Шамирхан и его друг Грибоедов, помощник русского посланника, не раз в беседах между собой соглашались, что недурно бы поближе сойтись с Баиндуряном, но тот имел нрав гордый и высокомерный, поэтому подступиться к нему было непросто.

Однажды во время службы в церкви Шамирхан заметил горящий взгляд Асри, изредка бросаемый на молодую вдову Эрикназ Давоян, тогда еще носившую траур по погибшему мужу, и решил говорить откровенно. Выходя из храма, он поклонился Баиндуряну, вежливо сказал:

– Я вижу, ага Асри, тебе пришлась по сердцу моя двоюродная сестра Эрикназ. Не вечно ей носить траур по мужу, не хотел бы ты уже сейчас потолковать со мной?

Асри кинул на него недоверчивый взгляд.

– Мне известно, что между семьями вашими вражда.

Шамирхан дружески улыбнулся и кивнул.

– Ты прав, так было при жизни Сама Мелик-Бегларяна. Но теперь он умер, и я самый близкий родственник его детей. У погибшего мужа Эрикназ не осталось родных, которые позаботились бы о ней, ее брат Хачатур молод и слаб характером. Поэтому ответственность лежит на мне, хочу я этого или не хочу. Можем ли мы с тобой поговорить?

Чуть поколебавшись, Асри пригласил его к себе в дом, но извинился, что не ждал гостя, а сам питается весьма скромно, поэтому его слуги не приготовили никаких угощений. Шамирхан охотно его извинил. Послав слугу в духан принести вина, лаваша и сыра, Асри решил отклониться от общепринятых традиций и приступить к делу немедленно.

– Род Баиндурянов уже сто лет верно служит повелителям Ирана, – начал он, – мой прадед Баиндур был послан шахом в Сюник, где доблестно сражался против османов плечом к плечу с Давид-беком и звался батман клыч (храбрец, носящий саблю весом 50 кг) персидского шаха. Сыновья Баиндура селились в разных районах Сюника – Абанде, Дзорке, Балке, Зангезуре, Сотке и Вайоц-Дзоре. Дед мой осел в Абанде, где родились мой отец и его братья. В Абанде родился и я, но, войдя в возраст, решил отправиться в Тебриз и поступить на службу к доблестному шахзаде Аббас-Мирзе. За верную службу шахзаде меня возвысил и осыпал милостями. Если ханум Эрикназ станет моей женой, она будет удостоена чести посещать гарем наследника престола.

С серьезным видом слушая Асри, Шамирхан важно кивал. Однако при столь серьезном деле, как заключение брака, необходимо было торговаться, поэтому он возразил:

– Ты происходишь из почтенного рода, ага Асри, и заслуг у тебя немало, я это признаю. Однако в сестре моей течет княжеская кровь. Как тебе известно, пять знатных семей владели пятью меликствами Арцаха (Карабах) – Гюлистаном, Джрабердом, Хаченом, Варандой и Дизаком. Наш предок мелик Беглар повелевал Гюлистаном.

– Это мне известно, – небрежно кивнул Баиндурян, – но независимых меликств Арцаха больше не существует.

– Меликства и теперь были бы независимы, – вздохнул Шамирхан, – но бесконечные войны, болезни и голод истощили нашу землю, много лет мелики Гюлистана скитались со своим народом в чужих местах, однако теперь они вновь правят на родной земле.

– И это мне известно, – в голосе Асри послышались насмешливые нотки, – знаю, что милостью русского императора Александра брату твоему Овсепу разрешено править в прежних владениях. Но меликства упразднены, а в России вас зовут не Мелик-Бегларянами, а просто Бегларовыми, на русский манер. В отличие от вас, меликов, потомкам Ибрагим-хана и прочим мусульманским ханам император приказал оказывать царские почести.

Шамирхан покраснел и чуть было не вспылил, однако вовремя вспомнил о цели, ради которой искал сближения с Баиндуряном.

– Видно, таково наказание, посланное Богом меликам Арцаха за грех одного из них, мелика Варанды Шахназара, – смиренно ответил он, – не пожелай Шахназар силой захватить власть над всем Арцахом и не войди он для этого в сговор с Панах-ханом и его сыном Ибрагим-ханом из бродившего вокруг Арцаха джаванширского племени, междоусобицы не раздирали бы нашу землю почти сто лет. И тогда прекрасная Эрикназ имела бы приданое, достойное принцессы.

Асри с досадой поморщился.

– Мне не нужно приданое твоей сестры! Милостью шахзаде я богат, пользуюсь почетом и уважением. Все, что я имею, хочу положить к ногам Эрикназ, ибо она уже давно владеет моим сердцем.

– Тогда рассей мое последнее сомнение, ага Асри, и ответь искренне: будучи в такой чести у мусульманского владыки, не имеешь ли ты намерения переменить веру?

Истово перекрестившись, Асри прижал руку к сердцу.

– Клянусь Богом всемогущим, даже пусть мне грозит смерть – нет! Но для служения Аббас-Мирзе нет нужды изменять вере – в Иране христианин может достичь на службе не менее высокого положения, чем мусульманин. Если во времена прежних правлений случались утеснения армян, то Каджары относятся к григорианской вере с уважением. Шахзаде велел восстановить монастыри в Маку, близ Старой Джульфы и в области Ахбак, разве это не знак уважения к нашему народу?

– В таком случае, – медленно проговорил Шамирхан, – для Эрикназ из рода мелика Беглара нельзя пожелать лучшего мужа, чем ты. Наша семья дает согласие на брак.

Как раз в эту минуту появился посланный в духан слуга, в одну минуту стол был заставлен принесенными им угощениями, обрадованный Асри подливал вина себе и гостю, но в речах был осторожен. Ничего в тот день Шамирхану узнать не удалось, однако будущее родство должно было сделать Баиндуряна более откровенным. Но кто бы поверил, что своевольная вдова останется равнодушной к богатству и почестям, которые сулил ей брак с красавцем Асри Баиндуряном? И уж вообще никто не мог подумать, что она увлечется бежавшим в Тебриз из Эчмиадзина учеником духовной школы.

Шамирхан и тут не растерялся – опека над Эрикназ, учрежденная с помощью Агало-хана, давала ему право не только пресечь их встречи с Гайком, но и устроить ее брак. Конечно, это был лишь первый шаг – насильно такую упрямицу, как Эрикназ, замуж не выдашь. Поэтому далее по плану Шамирхана следовало отвратить молодую вдову от вкравшегося в ее сердце мальчишки. Неожиданное вмешательство Агабеим свело на нет все его усилия. Разумеется, формально даже жена шаха не вправе распорядиться рукой женщины без согласия ее опекуна, но опасно отказать столь высокой особе. И, шагая по подмерзшим лужам, Шамирхан продолжал мысленно рассуждать и сводить воедино все, что ему было известно:

«Шах, изгоняя Агабеим в Тебриз, был разгневан, но все же не лишил ее статуса первой жены. Теперь, похоже, его шахское величество по ней соскучился. Что ж, это понятно – шаху пошел шестой десяток, трудно с утра до ночи проводить время в постели с юной красавицей, все чаще хочется отдохнуть в приятной беседе с умной женщиной. Значит, Агабеим вновь займет положенное ей почетное положение. Однако, окунувшись в прежнюю жизнь, она ведь может и позабыть об оставшейся в Тебризе армянке Эрикназ, разве нет? У первой жены шаха столько забот! Ее связывает тесная дружба с могущественным Манучехр-ханом, им предстоит обсудить множество неотложных дел. Ах, Манучехр! Вот кого хотелось бы переманить на свою сторону! Но об этом не стоит даже думать – Манучехр понимает: в России ему никогда не занять того положения, какого он достиг в Иране. Итак, предположим, Агабеим решит, что устроила судьбу моей подопечной, и больше о ней не вспомнит. Что ж, нужно подождать – сейчас Эрикназ еще не оправилась после болезни, начинать разговор о свадьбе рано. А пока… пока я навещу Агало и узнаю, как продвигается расследование. Возможно, мне все же удастся избавиться от Гайка. Обвинение в воровстве страшней меча Асри Баиндуряна, если этот юный петушок захочет избежать позора, ему придется покинуть Тебриз»

Агало-хан встретил Шамирхана как никогда любезно, хотя что-то в выражении его лица настораживало. Тем не менее, Шамирхан с удовольствием вкусил угощений, изготовленных руками ханум Геозалы, и терпеливо дождался момента, когда законы вежливости позволят приступить к делу.

– Еще раз хочу поблагодарить тебя, высокочтимый Агало-хан, за помощь в получении опекунства над моей двоюродной сестрой Эрикназ Давоян. Как я вижу, расследование дела о краже лошади в Эчмиадзине затянулось, очевидно, оно все же требует затрат. Я принес деньги…

Однако Агало-хан столь энергично затряс головой, что рука Шамирхана с кисетом застыла в воздухе.

– Нет-нет, почтенный ага Шамирхан, расследование уже закончено и обошлось мне в такую малость, о какой даже не стоит говорить. Могу с радостью сообщить, что юноша оказался ни в чем не повинным.

– Ни в чем не повинным? – пристально глядя на улыбающегося собеседника, недоверчиво протянул Шамирхан. – Однако же мой человек слышал разговоры монахов, неужели он солгал?

Улыбка Агало стала еще шире и добродушней.

– Не вини своего человека, он действительно мог слышать такие разговоры, ибо был пущен слух о краже.

– Пущен слух? Но с какой целью?

Агало с простодушным видом развел руками.

– Возможно, следует спросить об этом достопочтенного архиепископа Тифлисского Нерсеса Аштаракеци. Как я понял, он послал юношу в Тебриз разведать о возводимом близ Маку монастыре Святого Фаддея.

Шамирхан растерялся – вредить планам Нерсеса Аштаракеци никоим образом не входило в его намерения. О миссии Гайка ему никто ничего не сообщал, как мог он угадать в юноше человека архиепископа? С трудом взяв себя в руки, он небрежно поинтересовался:

– Так значит расследование выявило в нем шпиона? Наверное, шахзаде в гневе, ведь он поручил Гайку вести занятия с молодым мирзой.

Рассмеявшись, Агало-хан махнул рукой.

– Ну, какой из мальчишки шпион! Да и что он может выведать такого, чего бы не знал, например, ты, ага Шамирхан? Ты ведь намного старше и опытней. Ох уж эта политика! Я всегда старался держаться от нее в стороне и ни с кем не ссориться. Ни с высокочтимым шахзаде, ни с уважаемым мною архиепископом Тифлисским Нерсесом.

Он явно наслаждался смущением своего гостя. Шамирхан перевел дух – Агало-хан не скрывал, что знает о его связях с Нерсесом, но не менее ясно дал понять, что не собирается ни во что вмешиваться. Поговорив еще минут десять, они распрощались – ко взаимному удовольствию.

Проследив за тем, как гость покидает их дом, Геозала удовлетворенно кивнула и вошла в гостиную.

– Ты понял? – спросила она. – Шамирхан ничего не знал о мальчике. Разве не сообщили бы ему, будь Гайк действительно отправлен в Тебриз, как лазутчик?

Агало кивнул

– Ты права, мое сокровище, теперь я окончательно убедился, – ответил он, – и собираюсь отправиться к шахзаде. Разумеется, дела Шамирхана в Тебризе и его связи с русскими меня не касаются, о них я говорить не стану. И ты тоже молчи.

Геозала пожала плечами и скорчила недовольную гримасу.

– Ты знаешь, я без нужды никогда не болтаю. Хотя с радостью раскрыла бы шахзаде глаза на все интриги, которые плетут Нерсес и Ермолов.

В ее душе до сих пор жила неприязнь к русским за то, что чиновники в Тифлисе больше двух лет тянули с выдачей ей паспорта, когда она хотела поехать в Тебриз к мужу. Потребовалось вмешательство Эчмиадзина и прямое обращение католикоса с просьбой к главнокомандующему, чтобы преодолеть бюрократические препоны.

Сдвинув брови, Аббас-Мирза внимательно слушал Агало.

– Собирая сведения по крупицам, я постепенно приблизился к истине, – говорил тот, – и прежде всего допросил юношу. Гайк несомненно умен, но слишком молод и не имеет достаточно опыта, чтобы скрыть истину. Очень скоро мне стало ясно, что никакой кражи он не совершал, а был послан в Тебриз архиепископом Нерсесом, приказавшим ему узнать о намерениях благородного шахзаде, касающихся Святого Престола. Однако, не это побудило Нерсеса отослать Гайка из Эчмиадзина – была другая причина, тайная.

Острые глазки Агало незаметно наблюдали за выражением лица шахзаде. Аббас-Мирза об этом знал, поэтому ничем не выдал своих чувств, лишь холодно обронил:

– Вот как. И что же заставило тебя так думать?

Усмехнувшись, Агало-хан коснулся своей бороды.

– Когда шах Аббас переселил вглубь Ирана население Джульфы, – очень медленно проговорил он, – он дозволил армянам разобрать свою церковь и унести с собой камни, из которых она была сложена. И там, где изгнанникам уготовано было поселиться, они заложили из этих камней новую церковь. Так в Новой Джульфе вместе с новой церковью укрепились их корни. Пожелай мудрый шахзаде перенести Святой Престол в Маку, он повелел бы разрушить храм Эчмиадзина, из камней его возвести новый и в него перенести алтарь вместе с землей Эчмиадзина, хранящей след ноги Спасителя. Иначе новый храм никогда не стал бы для армян обителью Святого Престола.

Взгляд внимательно слушавшего Аббас-Мирзы сверкнул молнией.

– Клянусь Аллахом, ты прав, Агало! Именно так я и поступлю, если Россия захочет приблизить свои границы к Еревану! – воскликнул он.

– Мысли могущественного шахзаде достойны восхищения, – скромно заметил Агало, – и Нерсес не может не предвидеть подобной угрозы. Однако я задал себе вопрос: что важного может разузнать неоперившийся юнец, которого он отправил в Тебриз? Чтобы ответить на этот вопрос, я провел небольшое расследование. Среди прочего Гайк сообщил мне, что мать его одно время жила у родственников в Тифлисе и даже посетила первое богослужение в Ванкском соборе. Я сам присутствовал на этом богослужении, его проводил Нерсес Аштаракеци.

Аббас-Мирза слушал с недоумением. Он знал, что Агало никогда не говорит зря, даже самые долгие и непонятные речи его в конце концов обретают смысл, однако имя Нерсеса вызвало у шахзаде раздражение, которого он не смог сдержать.

– Не упоминай при мне лишний раз этого человека!

– Сейчас шахзаде все поймет. Анаит, мать Гайка родом из Смирны. Шахзаде известно, что в Тебризе теперь много греков, бежавших от резни, устроенной султаном Махмудом.

– Султан глуп! – пожав плечами, презрительно буркнул Аббас-Мирза. – От христиан, населяющих его империю, гораздо больше пользы, чем от суннитов, чьи предки предали имама Али и нарушили волю Пророка, мир ему.

Религиозные распри шиитов и суннитов Агало благоразумно обсуждать не стал, лишь кивком дал понять, что согласен с шахзаде, и продолжил свою мысль:

– Посланные мною искали греков из Смирны, знакомых с армянским священником Джалалом, отцом Анаит. Им удалось найти греческого священника Дионисия – он родился и вырос в Смирне, но позже получил приход в Трапезунде и даже был одно время духовным отцом, покойного имеретинского царя Соломона, бежавшего в Трапезунд, когда русские захватили Имерети. Еще до того, как начались гонения на греков, Дионисий овдовел и прибыл в Тебриз к доблестному Самсон-хану и его жене Елизавете, дочери царевича Александра. Елизавета исповедует православную веру, поэтому пожелала, чтобы детей ее крестил православный священник. Однако из-за ненависти, которую питает ее отец к России, она не захотела призвать священника из Тифлиса, шахзаде это известно.

Он полувопросительно взглянул на Аббас-Мирзу, и тот кивнул.

– Известно.

– Дионисий принял мое приглашение и согласился навестить меня в моем доме. Во время легкой беседы за чашкой кофе я, словно невзначай, упомянул священника Джалала. Дионисий его помнит. В те дни, когда у Джалала не собиралось армянское духовенство, в его доме принимали всех – греков, французов, евреев, венецианцев, даже османов. Жена Джалала получила светское европейское воспитание, в ее салоне постоянно собирались известные актеры, музыканты и художники. Потом на семью обрушились несчастья, и приемы прекратились. Умер хозяин дома. До этого или после – Дионисий не помнит точно – Анаит, юная дочь Джалала, тяжело болела. Ходили слухи, что причиной болезни была несчастная любовь к крестнику епископа Галуста, прибывшего в Смирну по делам Эчмиадзина. Что было дальше Дионисий не знает – вскоре он был рукоположен и вместе с женой отбыл в Трапезунд. После его слов моей жене Геозале все стало ясно. Сам я, признаюсь, постиг истину не сразу, хотя она была прямо перед глазами.

Агало виновато умолк, будто ожидал, что Аббас-Мирза укорит его за недогадливость. Или, что верней всего, ему просто хотелось подзадорить любопытство шахзаде. Так и получилось, последний нетерпеливо вскричал:

– Говори же!

– Шахзаде простит меня, – Агало словно бы спохватился, – я не назвал имени крестника епископа Галуста, явившегося причиной болезни юной Анаит. Это Торос Камсаракан, после рукоположения принявший имя Нерсеса Аштаракеци.

– Нерсес Аштаракеци!

Аббас-Мирза был настолько поражен, что на миг потерял дар речи.

– Нерсес Аштаракеци, – подтвердил Агало, – моя умная Геозала, прекрасно знающая архиепископа, угадала истину раньше меня, едва увидела Гайка. Она заподозрила, что в прошлом его матери есть какая-то тайна. По ее совету я отыскал Дионисия, и слова его подтвердили ее догадку.

– Какую? – воскликнул Аббас-Мирза, ибо Агало, казалось, медлил.

Чуть наклонив голову вперед, Агало заговорил медленно, чеканя каждое слово:

– Геозала поняла, что в юности между матерью этого мальчика и молодым Торосом было глубокое чувство. При встрече в дни открытия Ванкского собора прежняя страсть вспыхнула с новой силой, заставила их потерять голову и впасть в великий грех. Через девять месяцев родился Гайк. Немного осталось тех, кто помнит Нерсеса Аштаракеци в молодости. Я же, когда увидел юношу, в первый момент решил, что брежу, и передо мной стоит мой молодой приятель Торос. Не только черты лица – движения, осанка, манера держаться, говорить, поднимать бровь. Человек, которого я посылал в Эчмиадзин, рассказал, что после прибытия Нерсеса в монастырь многие заметили, как Гайк похож на архиепископа, хотя никому и в голову не пришло искать причину там, где она лежит. Кто-то пустил слух, что Гайк – племянник Нерсеса. Полагаю, прежде Нерсес даже не подозревал о существовании мальчика, но все поняв, он поспешно удалил его из монастыря.

Откинувшись на подушки, Аббас-Мирза хохотал, как безумный. Агало, никогда прежде не видевший шахзаде столь веселым, смотрел на него с некоторой опаской.

– Аллах, почему… почему у христианских священнослужителей для достижения высоких званий и власти нужно отказаться от зова плоти? Разве Аллах не дал им то же самое орудие любви, что и остальным мужчинам? И Нерсес Аштаракеци… столь чтимый армянами… за свою святость, не устоял! – речь с трудом сумевшего заговорить Аббас-Мирзы, все еще прерывалась смехом. – Нерсес, осуждающий священнослужителей за то, что естественно для всех людей, не устоял! Что подумают о нем те армяне, которые теперь беззаветно доверяют каждому его слову? А им следует это знать – тогда они не станут столь слепо ему верить.

– Шахзаде знает, – осторожно заметил Агало, – что оружие, хранимое за пазухой, порой опасней того, каким открыто размахивают.

Подумав, Аббас-Мирза оценил правильность совета и кивнул.

– Ты прав, Агало. Пусть юноша пока остается в Тебризе, и передай ханум Геозале, что за ее великий ум она будет мною щедро награждена. Тебе же я жалую кольцо с бриллиантом и кашемировую шаль.

– Какими словами мы сможем выразить благородному шахзаде нашу благодарность? Однако есть еще новость: желая разузнать побольше о родителях юноши, я послал человека в Карс. Он узнал, что священник Багдасар убит, а жена его бежала. Ее видели в Эчмиадзине, она добралась туда со своей служанкой – хочет быть рядом с младшим сыном. Гайку о несчастье, постигшем его семью, не сообщили – никто, кроме Нерсеса, не знает, где он находится, а архиепископ не желает возвращения Гайка – ведь узнав о беде, юноша немедленно бросится к матери. Для остальных он – вор, скрывшийся неизвестно куда. Что прикажет шахзаде?

Покачав головой, Аббас-Мирза вздохнул.

– Несчастья не исправить, мертвых не оживить. У его матери есть еще один сын, а этот юноша пусть остается при мне. Возможно, придет время, когда я смогу извлечь пользу из его происхождения. Мой сын к нему привязан и делает успехи, обучаясь светским наукам, сам же Гайк увлечен работой в типографии Салех-Ширази. Остается найти ему жену. Что ты на это скажешь, мой мудрый Агало?

– Возможно, важные дела заставили благородного шахзаде забыть о том, что я говорил не так давно, – с улыбкой ответил Агало, – между юным Гайком и Эрикназ, вдовой Акопа Давояна, существует глубокая сердечная привязанность.

Шахзаде поморщился.

– Об этом мне говорила высокая ханум Агабеим-ага, покидая Тебриз. Она желает их брака и даже обращалась к опекуну вдовы Шамирхану. Однако мне не хочется огорчать верного Асри Баиндуряна, который потерял разум от любви к этой женщине. Найди юноше другую жену вашей веры, мой верный Агало.

Выражение лица Агало при этих словах Аббас-Мирзы стало столь непроницаемым, что, казалось, на него нацепили маску.

– Сегодня на заре в Тебриз вошел караван из Тегерана, – ничего не выражающим голосом произнес он, – с ним прибыл рассыльный и доставил мне письмо Манучехр-хана. Манучехр сообщает, что высокая ханум Агабеим-ага, которая теперь опять в милости у повелителя, просит мою жену Геозалу, которую знает и любит, в соответствии с армянскими обычаями заняться делами, связанными со сватовством и браком молодой вдовы Эрикназ. И еще почтенный Манучехр сообщает, что основанное им в содружестве с мирзой Якубом торговое общество желает закупить у тебризских купцов товары для продажи женщинам шахского гарема. Не вполне доверяя перекупщикам, Манучехр посылает в Тебриз опытного метофа (бухгалтера) Степана с широкими полномочиями. Шахзаде понимает, что это значит: метоф имеет право заглянуть в любую книгу, где указаны расходы и прибыль. И поэтому пусть шахзаде решит, стоит ли нам теперь портить отношения с Манучехр-ханом и вызывать раздражение высокой ханум.

Недовольно хмурясь, Аббас-Мирза долго молчал, но в конце концов решил, что Агало прав. Он хлопнул в ладоши и приказал вошедшему евнуху:

– Пусть явится переводчик русской миссии Шамирхан.

Пока шахзаде говорил, на лице стоявшего перед ним в почтительной позе Шамирхана не дрогнул ни один мускул.

– Благородный шахзаде просит меня отдать мою родственницу Эрикназ в жены Гайку, сыну священника Багдасара, – сказал он, – однако можно ли выполнить одну просьбу дважды? Ведь о том же самом меня просила высокочтимая ханум Агабеим-ага, и я уже ответил высокой ханум что почту за счастье выполнить ее желание.

Аббас-Мирза кивнул и погладил бороду.

– Соблюдены ли все требуемые по обычаям твоего народа обряды, предшествующие свадьбе?

Шамирхан смутился.

– Ожидая, пока моя родственница оправится после тяжелой болезни, я еще не успел побеседовать с этим юношей.

– В таком случае, – решил шахзаде, – пусть он явится сюда и из моих собственных уст услышит о том, что ему предназначено.

Гайка отыскали в библиотеке, где он обычно в это время проводил занятия с Мухаммедом. Услышав, что шахзаде требует к себе его учителя, молодой принц решительно заявил:

– Я пойду с тобой, учитель, и если отец за что-то гневается на тебя, я постараюсь смягчить его гнев.

Однако выражение лица Аббас-Мирзы, когда Гайк предстал перед ним, было вполне дружелюбным.

– Много добрых слов говорил о тебе мирза Салех-Ширази, – сказал шахзаде и бросил недовольный взгляд на Мухаммеда, – а сын мой так почитает тебя за ученость, что решил вместе с тобой явиться ко мне, не имея на то моего приказания.

– Мой благородный отец! – воскликнул Мухаммед-мирза, умоляюще сложив руки лодочкой у груди и пав на колени. – Тревога за учителя заставила меня прийти.

Аббас-Мирза раздраженно махнул рукой, сделав знак сыну, чтобы тот отошел и не вмешивался. Мухаммед покорно отступил, а шахзаде продолжал свою речь:

– Однако не все в Тебризе довольны твоим поведением. Агало-хан, который печется о благонравии живущих в Тебризе армян, считает, что слухи о вожделении, которое испытывает к тебе вдова Акопа Давояна, могут повредить чести ее семьи. Вняв просьбе Агало-хана, я решил просить опекуна молодой вдовы положить конец слухам, дав согласие на ваш с ней брак. Из уважения к памяти отца этой женщины, спасшего мне жизнь при Асландузе, я сам устрою вашу свадьбу и дам за ней в приданое двести туманов. Епископ Исраэл совершит бракосочетание по законам вашей церкви.

– Благодари же великого шахзаде, юноша! – воскликнул молчавший доселе Агало-хан. – Я женился на моей Геозале, потому что за ней давали в приданое двадцать туманов, а у меня в то время в кармане звенели одни медяки, и мыши плясали лезгинку. Но теперь я счастлив, как ни один человек на земле. Что же говорить о тебе, который получает за женой в приданое двести туманов!

Буря чувств разрывала грудь Гайка. Безумная радость при мысли о браке с Эрикназ сменилась отчаянием – возможно ли жениться без благословения родителей? Даже если они не желают знать презренного сына. Пропустив мимо ушей слова Аббас-Мирзы о размере приданого и восхищение Агало щедростью шахзаде, он в смятении пробормотал:

– Милость шахзаде бесконечна, но могу ли я, недостойный, ее принять?

Аббас-Мирза еле заметно усмехнулся в бороду.

– Можешь, можешь, – благосклонно ответил он, – конечно, невесте уже восемнадцать, она не первой молодости, но еще может родить тебе детей. Если со временем тебе откроется истина, и ты примешь веру Пророка, то сможешь взять себе более юных и свежих женщин, ибо Аллах дозволяет правоверному иметь больше одной жены.

Спустя два дня в дом Мелик-Бегларянов явились сваты. Главной среди них была ханум Геозала, встречали почетных гостей Шамирхан и Хачатур. Сатэ немедленно помчалась к Эрикназ.

– Сватать тебя пришли, ханум!

Эрикназ, еще слабая после болезни, лежала на диване, укрывшись теплой шалью. Сатэ, выпалив новость, немедленно поспешила обратно – послушать, что говорят в гостиной – и успела как раз к тому моменту, когда Геозала весело говорила:

– Считай, Хачатур, что сегодня хоскап (у армян сговор, обычно происходящий во время третьего визита сватов) – в первый раз твою сестру у Шамирхана жена шаха сватала, во второй раз у него ее просил для жениха шахзаде. Я, миджнорд кин (посредница), заявляю: опекун на брак согласен. Теперь пусть брат говорит.

Хачатур покраснел, как вареный рак.

– Сестра будет рада, – наивно брякнул он, и все рассмеялись.

– Когда ншандрек (помолвка) будем делать? – спросила ханум Геозала. – Отца у вас нет, мой Агало хочет кавором (посаженный отец на армянской помолвке) быть, согласен?

– Как мне благодарить… – бормотал Хачатур.

Когда сваты ушли, Шамирхан поднялся к Эрикназ и заботливо оглядел ее с ног до головы.

– Ты очень бледна, сестра. Мне нужно с тобой серьезно поговорить, но достаточно ли ты крепка для этого?

– Шамирхан, – холодно спросила она, – с какой стати в тебе проснулся такой интерес ко мне и моим делам?

Не став садиться, Шамирхан с задумчивым видом прошелся по комнате и остановился перед ней, скрестив на груди руки. Взгляд его был ласков и задумчив.

– Нужно забыть прошлое, сестра, как бы тяжело это не было, – мягко сказал он, – то, что случилось, не твоя вина и не моя. Ты была ребенком, я тоже был молод, во мне бурлили отчаяние и гнев. Теперь нам следует помнить лишь то, что в нас течет одна кровь. Я знаю, ты потеряла мужа, не успев даже познать счастья, хочу, чтобы на этот раз жизнь оказалась к тебе более милостива.

Эрикназ взмахнула длинными ресницами и скромно потупилась.

– Спасибо, брат, – нарочито кротким голосом сказала она.

Шамирхан недостаточно хорошо ее знал, но все же заподозрил, что эта кротость притворна. Тем не менее, он продолжал:

– Агабеим-ага перед своим отъездом в Тегеран просила у меня твоей руки для юноши Гайка. Признаюсь, я растерялся – мне неизвестно было о желании Гайка взять тебя в жены, – Шамирхан чуть помедлил, с удовольствием наблюдая, как краска медленно заливает щеки Эрикназ, – поэтому я решил отложить все до твоего полного выздоровления. Но два дня назад с той же просьбой ко мне обратился шахзаде. При мне он говорил с Гайком, сурово отчитал за неприглядное поведение, бросающее тень на твое имя, и велел, женившись на тебе, загладить свою вину. И хотя юноша, как мне показалось, был не очень доволен, ему пришлось повиноваться. Только что приходили сваты, чтобы обсудить ншандрек и назначить день свадьбы.

Теперь Эрикназ стала бледней, чем перед его приходом, у нее не оставалось сил скрывать свои чувства.

– Загладить… вину? Пришлось… повиноваться? – голос ее звучал хрипло.

– Разумеется. Он не раз бывал в вашем доме, его видели беседующим с тобой на улице. Гайк иногда сопровождал тебя в дом Монтисов. Тебя я могу понять: ты выросла в Тифлисе, воспитана француженкой, дружишь с женой мирзы Салеха, англичанкой, у тебя европейские взгляды на жизнь. Но мужчина должен быть более строг к своим поступкам. Хотя трудно ждать, чтобы в столь юном возрасте человек мог противостоять жизненным соблазнам. До меня даже дошел слух, что он, бежав из монастыря в поисках приключений, украл лошадь. Хорошо еще, что из уважения к его благочестивому отцу Эчмиадзин не стал подавать жалобу.

К удивлению Шамирхана, после его слов Эрикназ неожиданно успокоилась.

– Да, я понимаю, – согласилась она, – каких только слухов не ходит! До меня, например, дошел слух, что между тобой и Асри Баиндуряном есть тайная договоренность выдать меня за него замуж.

Теперь пришла очередь Шамирхана покраснеть.

«Чертова болтунья Нуне, – в сердцах подумал он, – все же кому-то наболтала! Но кому?!»

Однажды, где-то за год до описываемых событий, Асри, сжигаемый страстным чувством, явился к нему в дом и начал торопить с выполнением договоренности. Шамирхан, пытаясь его успокоить, забыл принять меры предосторожности и после ухода гостя обнаружил, что боковая дверь в гостиную слегка приоткрыта.

Сначала жена пыталась отрицать, что подслушивала. После того, как Шамирхан предъявил ей неопровержимые улики и обещал поколотить, Нуне заплакала и призналась, что слышала разговор от начала до конца, но торжественно поклялась жизнями их детей, что никому – ни в Тебризе, ни в Тифлисе, куда муж отвозил ее в жаркое время, – не вымолвит ни единого слова. И не вымолвила – она была крайне суеверна и верила в наказание, ниспосланное за нарушение клятвы, Шамирхан это знал, поэтому после слов Эрикназ стал напряженно припоминать все последующие события:

«Нет, тогда она была так напугана, что даже из дома боялась лишний раз выйти, чтобы не проболтаться. Потом наступила жара, и я повез ее с детьми в Тифлис. До Нахичевани мы следовали вместе с Керим-ханом и Асри Баиндуряном – тот вез приказ шахзаде о смещении Эхсана и назначении Керима. С Асри в дороге мы почти не разговаривали. Ночь провели в ханском дворце, наши дети оставались с прислугой, а жену пригласила переночевать на свою половину Батыр-Нисан»

Тут Шамирхан мысленно хлопнул себя по лбу – конечно же, Батыр-Нисан! Изнывающая под бременем тайны Нуне просто не могла с ней не поделиться, ведь на Нахичевань клятва не распространялась, это не Тебриз и не Тифлис! А Батыр-Нисан – близкая подруга Эрикназ. Во всяком случае, была ею.

Ему даже смешно стало при мысли о том, как ловко жена обошла все преграды, поставленные торжественной клятвой. Широко улыбнувшись, он ответил Эрикназ:

– Я не отрицаю, что хотел бы видеть Асри Баиндуряна твоим мужем. Не стану перечислять все его достоинства, тебе они известны. Но главное то, что он безмерно тебя любит. Ответь искренне и от всей души, Эрикназ, какой бы совет ты дала другой женщине? Предпочесть того, кто предан ей душой и телом, или того, кто видит в браке с ней тягостную обязанность?

Теперь Эрикназ так побледнела, что Шамирхан даже испугался – лицо цветом слилось с белоснежной стеной. Но взгляд ее огромных глаз пылал гневом, и голос был тверд:

– Сначала ответь мне ты, Шамирхан, для чего ты установил надо мной опеку?

– Я счел своим долгом позаботиться о тебе, сестра.

– И разлучить меня с Гайком?

– Ты сама должна решить, хочешь этого брака, или нет. Ншандрек еще не было, день венчания не назначен. Если пожелаешь отказаться, то я, как твой опекун, приму на свои плечи все последствия твоего отказа.

Ее стиснутые пальцы побелели.

– Понимаю, ты во что бы то ни стало хочешь устроить мой брак с Асри. Чего ты добиваешься, Шамирхан, какую игру ведешь? Скажи, может, я в чем-то тебе подыграю – ты ведь брат мой.

Насмешка, прозвучавшая в голосе Эрикназ, заставила его выпрямиться. Встретив ее смеющийся взгляд, Шамирхан неожиданно осознал: перед ним не дурочка, какой всегда представлялась ему его собственная жена Нуне.

– Прости, – тихо произнес он и, вежливо поклонившись, вышел.

Оставшись одна, Эрикназ позвала Сатэ и велела немедленно отыскать и привести к ней Гайка. Старая служанка сердито возразила:

– И не проси, ханум! После хоскапа невесте с женихом видеться не положено. Когда придет время ншандрек, и жених наденет тебе на палец кольцо, тогда и увидишь его.

– Я тебя и не прошу, – холодно ответила Эрикназ, – я тебе приказываю: пойди и приведи сюда Гайка. Иначе я сама сейчас встану и пойду его разыскивать.

– Нет-нет, ханум, даже не вздумай, – испугалась старуха, – только-только на ноги стала подниматься, уж сколько я молилась, чтобы Бог послал тебе выздоровление. Ладно, сама схожу, проведу его через боковую дверь, когда темнеет. Только пусть далеко от тебя сидит, нельзя, чтобы жених невесты даже случайно коснулся.

Гайк, еще не до конца осознавший, что с ним произошло, с улыбкой благодарил тех, кто, узнав о неслыханной милости шахзаде, спешил его поздравить. Однако прошедшей ночью к нему приходили мысли, одна тяжелей другой. И теперь Эрикназ заметила это, взглянув на его лицо.

– Вас что-то мучает, Гайк? – тихо спросила она по-французски. – Вы не рады нашей помолвке? Ах, наверное, это глупо! Я была очень больна и в бреду повторяла ваше имя и Агабеим-ага…. Говорят, она пережила страстную любовь в юности, поэтому, наверное, решила устроить мою судьбу. Она уверила меня, что в вашем сердце живет любовь ко мне, хотя я… я всегда сомневалась.

– Почему же? – опустившись перед ней на колени и заглядывая ей в глаза, спросил он. – Я дал повод? Не стремился выполнить любое ваше желание? Не открывал вам свои мысли и устремления?

Эрикназ закрыла лицо руками и покачала головой.

– Вы были мне другом, на которого я во всем могла положиться. Но… но вы всегда отводили глаза, когда наши взгляды встречались. И я чувствовала: не робость и не застенчивость были причиной вашей холодности.

Гайк долго молчал.

– Да, это так, – из груди его вырвался тяжелый вздох, – я никогда не осмелился бы даже упомянуть о своих чувствах к вам. Не знаю, что заставило шахзаде и Агало-хана принять столь горячее участие в моей судьбе. Я счел бы их вмешательство подарком судьбы, если бы… если бы мне не было так страшно…

– Страшно? – изумилась она, отнимая руки от лица. – Почему?

Глядя прямо ей в глаза, он спросил:

– Что будет, если однажды вам скажут, что я вовсе не тот человек, каким кажусь? Если скажут, что я предатель и вор, которого презирают даже собственные родители?

Эрикназ рассмеялась, весело и звонко.

– Я не поверю, даже если вы сами мне это скажете. Чем говорить столь нелепые вещи, Гайк, ответьте лучше прямо: хотите ли вы взять меня в жены?

Гайк взял ее руку и прижал к своей щеке.

– Больше всего на свете, – искренне ответил он.

В ту же минуту дверь отворилась, и в комнату с торжественным и строгим лицом вплыла Сатэ.

– Ага, – сурово проговорила она, – известно ли тебе, что по обычаю с момента хоскапа жених не имеет права касаться своей невесты? Теперь идем, я провожу тебя.

Гайк с сожалением поднялся с колен. У двери он оглянулся – Эрикназ смотрела ему вслед сияющими от счастья глазами. Сатэ, недовольная тем, что ничего не смогла понять из беседы нареченных, продолжая ворчать, повела его к выходу.

Наступил армянский праздник Сурб Затик (Пасха). С утра небо было ясное, пожилые армянки со свечами в руках освящали деревья, к столу подавали кутабы и блюда со спитак банджар – растения, в которое Святая Богородица закутала Иисуса Христа. В доме Мелик-Бегларянов готовились к свадьбе, и старая Сатэ, обменявшись со знакомыми на улице обычным пасхальным приветствием «Христос воскрес из мертвых – благословенно Воскресение Христово», начинала взахлеб рассказывать о том, сколько важных гостей соберется на предстоящее торжество.

Спустя несколько дней епископ Исраэл обвенчал молодых в церкви Святого Саркиса. На свадебном пиру присутствовали сам шахзаде со свитой, Мухаммед-мирза, муджтахид Мехти и мирза Бюзюрк. Прибыли грузинский царевич Александр и Самсон-хан, привезли богатые подарки новобрачным. И, разумеется, тут собрались почти все армяне Тебриза.

Мусульманам особенно приятно было принять участие в веселом трехдневном пиршестве, ибо приближался к концу месяц шаабан, а за ним следовал суровый пост рамадана. Поэтому многие позволяли себе излишества, даже сам муджтахид пригубил вино, во всеуслышание приведя суру Корана:

– Ешьте и пейте, но не превышайте меру.

Аббас-Мирза, сильно захмелев, хвастливым тоном говорил своему другу грузинскому царевичу Александру:

– Эту свадьбу устроил я, но твоя свадьба с дочерью Ереванского мелика Саака будет еще богаче. И когда я освобожу от русских Кавказ и Грузию, ты станешь царствовать над армянами и грузинами.

Асри Баиндурян, угрюмо взиравший на веселящихся гостей, опустошил целый бурдюк вина, но никак не пьянел. Шамирхан негромко сказал ему:

– Мною было сделано все, чтобы выполнить наш уговор. Не знаю, по какой причине шахзаде воспротивился моему желанию выдать за тебя мою сестру и отдал ее первому встречному. Вспомни, чем ты мог вызвать его гнев.

Асри ничего не ответил, лишь на миг его тяжелый недобрый взгляд скользнул в сторону Аббас-Мирзы. Шамирхан незаметно усмехнулся – верные слуги не смотрят такими глазами на своего повелителя.