Читать книгу На перекрестье дорог, на перепутье времен. Книга третья: ВТОРЖЕНИЕ АББАС-МИРЗЫ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 4

Насытившись, маленький Давид отвалился от груди и закрыл глаза, но Эрикназ не спешила укладывать его в колыбель. Одной рукой продолжая покачивать ребенка, другой она стала по памяти набрасывать портрет мужа на лежавшем перед ней листе бумаги. Вошла молоденькая служанка Егинэ, покосившись на уснувшего мальчика, из уголка губ которого текла молочная струйка, прошептала:

– Пришел человек, ханум, говорит, привез письмо из Салмаса. Давай, я его уложу.

Передав ей сына, Эрикназ оправила платье и поспешила в гостиную. Мужчина в форме, какую носили в полку Самсон-хана, почтительно приветствовал ее и низко поклонился, передавая письмо:

– Ханум Мариам, дочь серхенга Самсон-хана, узнала, что я еду в Тебриз и просила передать ее письмо.

Поблагодарив, Эрикназ взяла письмо.

– Мой муж будет дома с минуты на минуты, – с приветливой улыбкой проговорила она, – надеюсь, ага не откажется отужинать в нашем доме?

Гайк вошел прежде, чем человек из Салмаса успел ответить, и с трудом удержался от изумленного восклицания – с Эрикназ беседовал не кто иной, как Серо, его давний спутник на пути из Эчмиадзина в Тебриз. Однако Серо не подал виду, что они знакомы, поэтому Гайк с вежливо-равнодушным видом выслушал Эрикназ, представившую ему гостя, и любезно пожал тому руку, а после ужина пригласил к себе в кабинет – поделиться новостями. Эрикназ, попрощавшись с Серо, поднялась к себе – ей не терпелось прочитать письмо Мариам.

– Почему ты здесь? – спросил Гайк, едва они остались одни.

Серо огляделся по сторонам.

– У тебя прекрасный дом, – ответил он, – здесь можно говорить?

– Эрикназ у себя с ребенком, служанка на кухне возится с посудой, нас никто не подслушивает, говори.

– На днях Шамирхан отправляет Нуне с детьми к родным, почему твоя жена не едет с ними? Поторопись, пока не началась война, и дороги безопасны.

– Почему не едет с ними? – растерянно переспросил Гайк. – С какой стати моей жене уезжать, да еще с Нуне, которую она на дух не переносит?

В крайней досаде на такое непонимание Серо недовольно поморщился.

– Сейчас не до женских споров, всем, кто тайно служит России, теперь лучше вывезти жен и детей в Грузию. Если придется уйти к русским, нельзя оставлять семьи в заложниках у персов. Разве Шамирхан не говорил тебе этого?

Пораженный тем, что услышал, Гайк ответил, запинаясь:

– Шамирхан…. Я не знал, что он служит русским, мне всегда казалось, что он желает возвыситься на службе у Аббас-Мирзы.

Теперь удивился Серо.

– Разве не Шамирхан устроил твой брак со своей двоюродной сестрой? Я думал, он хотел сблизиться с тобой, и поэтому вам известно друг о друге все.

Гайк вспыхнул от негодования.

– Ты ошибаешься, Серо, у Шамирхана нет никаких причин со мной сближаться. Пусть он служит русским, но я-то русским не служу.

– Что такое? – глаза Серо превратились в узкие щелочки. – Разве ты не был послан сюда Нерсесом Аштаракеци?

– Меня послали в Тебриз собрать и сообщить Нерсесу слухи о монастыре святого Фаддея в Маку, – угрюмо ответил Гайк, – я готов отдать жизнь, чтобы предотвратить опасность, нависшую над Святым Престолом, но сразу могу сказать, что о намерениях шахзаде относительно Святого Престола ничего не знаю. Как я слышал, он сам еще ничего не решил. За два года, что я живу в Тебризе, никто из Эчмиадзина мною не интересовался, я не смог принести Святому Престолу никакой пользы. Более того, Агало-хан и шахзаде, мне кажется, давно раскусили, с какой целью я был послан в Тебриз, и это их ничуть не встревожило. Так для чего меня послали сюда, превратив в глазах родных в вора и предателя?

Серо невозмутимо пожал плечами.

– Почему ты спрашиваешь об этом меня, Гайк? Не я послал тебя в Тебриз, не я виновен в том, что о тебе говорят. Но неужели ты действительно страдаешь? – тон его стал преувеличенно сочувственным. – Конечно, тебе ведь пришлось покинуть монастырь! Что из того, что сам Аббас-Мирза благоволит к тебе до такой степени, что подарил новый дом и устроил твою свадьбу с красивой женщиной из благородной фамилии? Что из того, что тебя любит Мухаммед-мирза и во всеуслышание твердит о твоей учености, а мирза Салех-Ширази, один из самых просвещенных на Востоке людей, считает своим другом?

В прищуренных глазах Серо светилась насмешка. Гайк отвернулся.

– Не понимаю, в чем меня можно упрекнуть, – хмуро буркнул он, – обо мне забыли, от меня нет никакой пользы. Разве это не дало мне права устроить свою жизнь так, как я хотел?

– Ты ошибаешься, Гайк, ты можешь сделать немало. С тобой откровенны молодой мирза и Салех-Ширази, за последний год ты близко сошелся с армянами, которые предались персам и служат им. Все они откровенны с тобой.

Краска залила лицо Гайка, голос его задрожал от гнева.

– Ты хочешь сказать, что я должен шпионить за теми, кто доверяет мне и считает меня своим другом?

– В мирное время христианину подобает быть милосердным ко всем, но не теперь. Русский император Александр умер, говорят, в России смута. Царевич Александр и Сурхай-хан жаждут войны, желая вернуть свои владения. Муджтахид Мехти тоже твердит о священной войне. Каймакама мирзы Бюзюрка, сдерживавшего Аббас-Мирзу своей рассудительностью, больше нет. Вот-вот вспыхнет война между двумя могущественными державами, христианской и мусульманской.

Гайк недоверчиво пожал плечами.

– О войне с Россией говорят давно, однако шахзаде разумно считает, что невозможно воевать прежде, чем армия не будет полностью реформирована и перевооружена. На это уйдут долгие годы, Серо, за это время, возможно, люди поймут, что жить в мире, торговать и изучать науки гораздо прибыльней, чем воевать.

Пристально глядя на него, Серо сказал очень медленно:

– Ты очень спокон, Гайк, разве тебе еще ничего неизвестно? Два дня назад Аббас-Мирза собрал тайный военный совет. Карабахский и гянджинский ханы поклялись, что их посланцы поднимут народы Карабаха и Гянджи против русского владычества и помогут персам изгнать русских. Казикумыкский хан Сурхай обещал поднять Дагестан. Царевич Александр и Ереванский хан Гусейн-Кули прислали письмо, в котором поклялись за два месяца взять Тифлис. На шахзаде давит его родной дядя асаф-эд-доуле Алаяр-хан. Но, самое главное, англичане заявляют, что персидская армия вполне готова к войне с Россией. И Аббас-Мирза решил начать войну.

Гайк был не на шутку встревожен, хотя еще не до конца поверил – ни Мухаммед-мирза, которому он трижды в неделю продолжал давать уроки, ни Салех-Ширази, всегда стремившийся разузнать последние новости для своего листка новостей, о скорой войне с Россией не упоминали.

– Откуда ты можешь знать о тайном совете, Серо?

– От Самсон-хана. И он уже сообщил нам, что во время войны с Россией наш полк Бахадран составит свиту телохранителей шахзаде. Примут участие в сражениях только те, кто сами пожелают, так обещал Аббас-Мирза. Русские, армяне и несториане не имеют охоты сражаться с русской армией, но поляки уже теперь рвутся в бой и твердят о войне все дни напролет. И она начнется, уже скоро.

Гайк медленно провел рукой по лбу, собираясь с мыслями.

– Что будешь делать ты, Серо?

– И ты, и я – мы оба должны выполнить свой долг, Гайк. Необходимо вызнать у персов все, что возможно, потом мы уйдем в Россию.

– Я готов отдать жизнь за армянский народ и Святой Престол, – угрюмо проговорил Гайк, – но шпионить за теми, кто считает меня другом и доверяет мне не стану. Почему мы должны служить России? Потому что они христиане? Но ты сам говорил когда-то, что Ермолов огнем выжигал непокорные деревни, по-христиански ли это?

Серо равнодушно пожал плечами.

– Это война, Гайк. Чеченцы и лезгины разоряют кахетинские деревни, уводят людей и продают в рабство. Они нападают на русские обозы и без всякой жалости вырезают солдат, когда застают врасплох. Их можно смирить лишь силой и устрашением. Или персияне, милостивей к врагам? Или они не имеют рабов? Или они не выкладывают (кастрируют) пленников для своих гаремов?

– Жестокие обычаи, пришедшие со времен варваров, да! – воскликнул Гайк. – Но я читал, что и главный католик римский папа делает то же самое с мальчиками, поющими в его капелле. А от Самсон-хана я слышал, что русские превращают в рабов собственных соотечественников! Мне не нравится Россия, Серо! Аббас-Мирза милостив к армянам, он утверждает, что хочет возродить Армянское царство, и Эчмиадзин находится на персидской земле.

Загорелое лицо Серо побагровело от возмущения.

– Ты слишком много читал, Гайк, чтение замутило тебе мозги! Неужели ты веришь обещаниям лживого персиянина? Только единоверная Россия сможет возродить Армению и спасти Святой Престол, так говорит Нерсес Аштаракеци! Или тебе столь близки последователи Пророка, что ты готов отречься от своей веры, Гайк, сын священника Багдасара?

Гайк перекрестился и приложил руку к груди.

– Умру за свою веру, – страстно воскликнул он, – ибо только вера веками помогала армянскому народу выжить. Отец мой, мудрейший из людей, повторял мне это постоянно, но при этом всегда говорил: нет плохих религий и хороших религий, есть плохие люди и хорошие люди. И хороший человек придет к Всевышнему, даже если ошибется дорогой.

Криво усмехнувшись, Серо покачал головой:

– Почтенный отец твой – человек ученый, привыкший беседовать с Богом. В грешном мире говорят другим языком. Подумай, Гайк, пока есть время, не спутай друзей с врагами. Ибо во время войны середины быть не может.

Не произнеся более ни единого слова, он поднялся и вышел. Также молча Гайк проводил гостя к выходу и какое-то время стоял неподвижно, пытаясь успокоиться. Когда до него донесся стук копыт лошади Серо, он глубоко вздохнул, запер дверь и отправился к жене.

За время его беседы с Серо Эрикназ так и не успела прочесть письмо Мариам – едва она пробежала глазами несколько первых строк, как маленький Давид подал голос, объявляя о своем желании подкрепиться. Потом потребовалось его перепеленать – нелегкая задача. Эрикназ и молоденькая служанка Егинэ, внучка старой Сатэ, вдвоем никак не могли сладить с упрямым мальчишкой.

– Мама сказала, ноги туго нужно пеленать, – авторитетно говорила Егинэ, пытаясь утихомирить весело брыкавшегося Давида, – а то кривые будут.

Она крест-накрест обернула ноги мальчика пеленкой и принялась укладывать вдоль тела его руки. Он тут же с торжествующим видом высвободил ноги, и маленькие розовые пятки весело замелькали в воздухе.

– Ты же говорила, что у твоей матери полон дом детей, и она всему тебя научила, – упрекнула девушку Эрикназ, – дай, теперь я попробую.

– У мамы все тихие были, – смущенно оправдывалась Егинэ, – давай, ханум, я ноги запеленаю, а ты их подержи, пока я стану ручки пеленать.

Ее планам не удалось осуществиться, поскольку Давид, предчувствуя новое покушение на свою свободу, пустил струйку, намочив служанке передник.

Обе не смогли удержаться от веселого смеха.

– Он нас с тобой одолел, – утирая слезы, сказала Эрикназ, – иди, переодень передник, я сама его укутаю, он сейчас уснет.

Действительно, у Давида, уставшего от борьбы, уже начали закрываться глаза. Кое-как укутав сынишку, Эрикназ села, прижав его к груди, и тихо покачивала на коленях. Гайк, остановившись в дверях, смотрел на жену, как и в первый миг их встречи завороженный ее красотой. При виде Эрикназ с сыном на руках, он почувствовал, как отступает вызванная словами Серо тревога. Встретив его взгляд, она улыбнулась, бесшумно двигаясь, уложила сонного мальчика в колыбель и потянула мужа в примыкавшую к спальне комнату.

– Спит? – послушно следуя за ей, шепотом спросил он.

– Кто знает, может, притворяется, он хитрый. Так и не дал мне прочесть письмо Мариам, я только начала. Тот человек из Салмаса уже ушел?

Гайк улыбнулся – только Эрикназ могла со столь серьезным видом назвать хитрецом трехмесячного младенца.

– Ушел. Читай спокойно, я посижу с ним рядом и позову Егинэ, если проснется.

Эрикназ села у окна и, вытащив из кармана измятый листок, отыскала взглядом строки, на которых озорник Давид заставил ее прервать чтение.

Мариам писала по-армянски – как большинство детей христиан с берегов Урмия, из Салмаса и Мараги она в детстве ходила в армянскую школу:

«… и теперь после смерти матушки Елизаветы мы с Меври остались вдвоем с детьми. Отец уже уехал и поручил нам присматривать за маленькими Гавриилом и Анной. Сказал, если не вернется, мы с сестрой должны вести праведную жизнь, как положено христианкам. Если же он выполнит свой долг и останется в живых, то возьмет себе в жены халдейку Гиру, ей поручит заботу о малышах. Жалел, что раньше не смог на ней жениться из-за траура. От его слов мне стало не по себе, бедная матушка Елизавета! Она так гордилась своим царственным происхождением, и что? Родной отец царевич Александр даже не носил по ней траур и венчался спустя неделю после ее смерти, а отец мой, едва миновало сорок дней, уже присмотрел себе новую жену. Полк Бахадран уходит в Тебриз вслед за отцом, теперь в наших краях будет пустынно и одиноко. Серо, один из солдат Бахадрана, уезжал последним, зашел попрощаться, спросил, не хочу ли я передать что-нибудь с ним в Тебриз. Отцу я написать не посмела, но подумала, что хорошо бы передать тебе весточку о себе…»

Дочитав, Эрикназ сложила письмо и вернулась в спальню, где Гайк сидел возле колыбели и пристально разглядывал спавшего сына – в глубине души его почему-то не оставляло желание найти в мальчике сходство со своим отцом Багдасаром. Но сходства не было, как он ни вглядывался. Хотя ребенок и походил чертами на него самого. Увидев жену, он поднялся.

– Теперь он крепко спит, не проснется, – весело сказала она, скользнув глазами по колыбельке, и протянула руки обнять мужа, – прочла я письмо, наконец. Бедняжка Мариам, жалеет о мачехе, хоть та и была с ней строга. Пишет, отец уехал, и весь полк ушел с ним. Неужели будет война?

Вздохнув, Гайк притянул к себе жену, вдыхал исходящий от нее запах, гладил теплые плечи. Лишь спустя два часа, когда они лежали рядом, крепко обнявшись, он шепотом поведал ей то, о чем они говорили с Серо.