Читать книгу На перекрестье дорог, на перепутье времен. Книга третья: ВТОРЖЕНИЕ АББАС-МИРЗЫ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 6

В летнее время в Тебризе бывало множество паломников, иные приходили из зараженных местностей, принося с собой холеру, а порой и чуму. Аббас-Мирза не забывший, как четыре года назад охватившая его войска холера помешала закрепить победу над османами и заставила покинуть занятые территории, смертельно боялся эпидемий. Тем более, что до Тебриза уже доходили слухи о вспышках в Индии эпидемии какой-то болезни, от которой тело покрывается язвами, и смерть наступает почти мгновенно.

По совету доктора Кормика шахзаде издал приказ населению города не приближаться к неизвестным мертвецам, а немедленно сообщать о них патрульным и оставаться на месте. Прибывшие сарбазы оцепляли улицу и дома, подле которых нашли умершего, труп обильно поливали привезенной с пороховой фабрики серной кислотой, грузили баграми на телегу, увозили и сжигали, а жителям оцепленных домов не позволялось трогаться с места в течение двух недель. И то, если никто из них за это время не заболеет. Можно представить себе панику, охватившую работников типографии мирзы Салех-Ширази при виде лежавшего чуть ли не на самом пороге неподвижного человека!

Мирза Салех в это время был вызван к шахзаде, Гайк, выслушав принесшего новость рабочего, велел всем оставаться в зале, а сам вышел на крыльцо и оглядел покрытое лохмотьями тело. Мужчина лежал на спине под раскаленными лучами солнца, рядом валялась размотавшаяся чалма, грязные волосы и борода почти скрывали лицо. Сквозь остатки одежды проглядывали обтянутые кожей ребра, но ни язв, ни пятен Гайк не заметил и подумал даже, что человек до такой степени истощен, что вполне мог умереть от голода или солнечного удара. И тут вдруг лежавший застонал, попытался поднять голову, с губ хрипло сорвалось:

– Пить!

Перекрестившись и вверив себя Богу, Гайк принес глиняную чашу с водой и поднес к потрескавшимся губам. Сделав несколько глотков, человек сумел открыть глаза. Он даже приподнял голову, но тут же вновь ее уронил.

– Кто ты? Как твое имя? – настойчиво спрашивал Гайк.

– Зульфи.

– Ты болен?

Судорожно вздохнув, Зульфи прохрипел:

– Нет… солнце… жарко. Пить. Есть хочу.

Тогда Гайк решился – взял его подмышки и затащил в небольшой подвал под мастерской. Зульфи по виду был примерно с него ростом, но легок, поскольку отощал до крайности. В прохладе подвала он окончательно пришел в себя, взгляд его прояснился. Гайк принес еще воды и кусок хлеба. Опустошив кувшин, Зульфи жадно набросился на хлеб, и это окончательно убедило Гайка, что неизвестно откуда взявшийся пришелец не болен, а умирает с голоду. Когда от хлеба остались одни крошки, Зульфи умоляюще посмотрел на Гайка, но тот отрицательно качнул головой:

– Ты слишком долго не ел, теперь сразу нельзя – умрешь. Полежи здесь, я оставлю тебе воду, а хлеб принесу позже. Пока отдохни и поспи.

– Благодарю тебя, брат, – прохрипел Зульфи и, откинувшись на спину, закрыл глаза.

Когда Гайк, оставив его, вернулся в зал, то увидел столпившихся у стены трех наборщиков, рабочего и рассыльного Али.

– Зачем ты принес сюда этого человека, ага? – крикнул Али. – На нем зараза!

– Он не болен, – спокойно ответил Гайк, – только сильно изголодался.

Люди загалдели:

– Мы не хотим, чтобы от был здесь!

– Унеси его, ага, и оставь на улице!

– Мы позовем сарбазов и патруль! – крикнул наборщик Мамед.

– Если вы позовете патруль, – невозмутимо возразил Гайк, – дом оцепят сарбазы, и вы все просидите здесь две недели. Вы этого хотите? Человек этот жив и пришел в себя, у него нет ни чумы, ни холеры. Пусть спокойно спит в подвале, потом он уйдет отсюда сам. А теперь возвращайтесь на свои места. Не выполните свои задания – скажу мирзе Салеху, чтобы не платил вам за сегодняшний день.

Поворчав немного, люди вернулись к своим занятиям, на всякий случай стараясь держаться подальше от Гайка. Однако, испугавшись его угрозы оставить их без денег, они с двойным усердием принялись за работу. Сам Гайк тоже сел за стол и принялся переводить на фарси статью недавно начавшего работать у них репортера-француза. Один лишь Али не мог успокоиться – пробегая мимо двери подвала, он каждый раз напряженно прислушивался. Но за дверью стояла тишина – поев и напившись, Зульфи, защищенный прохладой толстых стен от палящего летнего зноя, забылся тяжелым сном.

Приехав от Аббас-Мирзы в типографию, Салех-Ширази прошел по огромному залу, в котором каждый занимался своим делом – художник сосредоточенно вырисовывал изображение на бумаге, наборщики возились со станком, а подмастерья размешивали в ведрах краску, – и остановил взгляд на сидевшем за столом у окна Гайке, четко выводившем на листе бумаги буквы.

– Гайк, пройди ко мне, – коротко бросил он, открывая дверь в примыкавшую к залу небольшую комнату, которую называл своим кабинетом.

Послушно отложив перо, Гайк направился следом за ним и, войдя, плотно притворил за собой дверь.

– Ага хочет мне что-то сказать? – спокойно спросил он.

У себя в кабинете Салех предпочитал сидеть по-европейски, поэтому он опустился в скрипучее кресло, вытащил сигару и указал Гайку на стул напротив себя.

– Вы знаете, Гайк, что принц Мухаммед пожелал видеть вас рядом с собой во время будущей войны, – начал он по-французски.

Гайк слегка помедлил, но все же кивнул – ему ли не знать, если он сам внушил Мухаммеду мысль об этом. Война – жестокое и разорительное дело, но раз настало время бороться за возрождение Армянского царства, то ему, армянину, следовало принять участие в предстоящих битвах.

– Знаю, но ведь вы не одобрили этого, месье Салех, и шахзаде с вами согласился.

Действительно, месяц назад, едва услышав о желании Мухаммеда, Салех-Ширази немедленно обратился к Аббас-Мирзе, заявив:

– Оправдывая милость шахзаде, удостоившего меня званием своего статс-секретаря, я должен подготовить к печати «Путешествия Мирзы Абу-Талиб-хана» и мои собственные заметки о Конституции в Соединенных Штатах Америки. Но на мне также лежит обязательство заниматься выпуском газеты «Кагазе ахбар» И как мне теперь можно лишиться главного своего помощника?

– Но разве я не выделил тебе средства, чтобы нанять других помощников? – удивился шахзаде.

Салех кивнул

– Не устаю благодарить щедрость шахзаде – за последний год я действительно смог нанять на работу еще трех опытных репортеров, из них даже двоих иностранцев. Но пусть шахзаде поймет меня: француз и англичанин превосходно говорят на местном тюркском наречии и фарси, однако не знают письменности, поэтому пользуются латиницей или пишут статьи по-французски, а нам с Гайком приходится потом все перекладывать на нашу письменность или переводить. Третий репортер, персиянин Фахри, вырос в Египте, он прекрасно образован, знает арабскую письменность, но не знаком с особенностями фарси. Опять же Гайк исправляет ошибки в его текстах, один я с этим не справлюсь.

– Твои доводы заслуживают уважения, мирза, – согласился Аббас-Мирза и запретил Мухаммеду отрывать Гайка от дела.

Чтобы не сильно огорчить отказом своего наследника, он позволил ему вызвать из Хоя суфия мирзу Агаси, первого наставника Мухаммеда, и включить в свою свиту. А Гайка охватила печаль, от которой не спасали даже нежные ласки Эрикназ. Мучила тоска по родителям, невыносимо было сознавать, что отец, самый близкий человек, с презрением от него отвернулся.

«Даже война, извечное для мужчины средство забыться, для меня недоступна. Бежать? Но от самого себя не убежишь»

И теперь он вздрогнул от неожиданности, когда Салех сухо сказал:

– Тем не менее, желание молодого принца должно быть исполнено, вам придется последовать за ним.

Глаза Гайка сверкнули, он вскинул голову:

– Вы говорите серьезно, месье Салех?

– Как никогда, – Салех вытащил из кармана тонкую книгу стихов и положил перед Гайком, – вам знакома эта книга?

Удивленно приподняв бровь, Гайк повертел в руках книгу и вопросительно посмотрел на Салеха.

– Значит, вам удалось обнаружить эту женщину?

– Обнаружить? – Салех окинул его насмешливым взглядом.

– Я имею в виду, что мы должны честно выполнить обязательство перед автором и выплатить ей гонорар – торговцы книгами скупили у нас весь тираж в течение дня. Вы настаивали, чтобы я ее разыскал, но мне никак…

– Да-да, настаивал, – прервал его Салех-Ширази, – пожалуйста, напомните мне, как рукопись книги оказалась у нас в издательстве.

Гайк казался совершенно сбитым с толку.

– Месье Салех, неужели вы забыли? Я нашел рукопись на столе среди бумаг с пометкой «Агабаджи разрешает издателю мирзе Салеху опубликовать ее стихи, если он найдет их достойными этого». Никто не мог понять, как она туда попала.

С минуту Салех-Ширази пристально смотрел на него, потом вздохнул и отвернулся.

– Надеюсь, вы говорите правду, Гайк, и действительно ничего не знаете.

– Месье Салех! – возмущенно вскричал Гайк.

– Спокойствие, мой друг, – Салех устало махнул рукой и откинулся на спинку стула, – эти стихи на тюркском наречии воистину прекрасны. Особенно они полюбились тебризским ханшам, которые грезят о любви, но незнакомы с жемчужинами пера великих персидских поэтов. Абульфат-хан, сын Ибрагим-хана Шушинского, случайно увидел книгу, которую читала его жена Ниса-ханум, и узнал несколько стихотворений своей сестры. Агабаджи – это Агабеим-ага.

– Агабеим-ага! – Гайк был поражен. – Сейчас стал что-то припоминать, – он нетерпеливо потер лоб, словно пытался быстрей вызвать воспоминания, – вам ведь известно, месье, как тепло Агабеим-ага относится к моей жене, иногда они даже обмениваются посланиями. Однажды Эрикназ сказала мне, что ханум желает издать книгу своих стихов, но я ответил, что следует сначала взглянуть на рукопись – она может потребовать редактирования. Разве я неправ? Нам ведь постоянно приходится встречаться….

Он смущенно запнулся, и Салех рассмеялся.

– Вы правы, как никогда, Гайк, чего стоит один Абульфат-хан!

В ответ Гайк лишь слабо улыбнулся – ему ситуация представлялась далеко не столь веселой, и тому было множество причин. Все началось еще с тех пор, как были напечатаны первые выпуски «Кагазе ахбар». Их появление поначалу вызвало в Тебризе недоверие и насмешку. В ханских гаремах ходило множество шуток по поводу столь неразумной траты бумаги для сообщения новостей, которые и без того передаются из уст в уста. Ханы в своих высказываниях были более осмотрительны, чем их жены, – издательство и типография были созданы по воле вдохновленного европейскими идеями шахзаде, и никому не хотелось вызвать недовольство наследника престола.

Армяне и живущие в Тебризе европейцы, избалованные цивилизацией, также относились к начинанию Аббас-Мирзы с насмешкой хотя и по другой причине – первые новостные листки казались им забавными и наивными. Тем более, что в Дели уже два десятилетия выходила газета «Ахбар» на фарси, а в Калькутте не так давно Рам Мохан Рой начал издавать «Светоч разума» – заумное периодическое издание, стремившаяся воссоединить европейские ценности с индийской философией.

Только вряд ли кто-то из насмешников и скептиков мог представить, насколько мирзе Салеху приходилось тяжелей, чем Рам Мохан Рою и его предшественникам, работавшим в Британской Индии. Один из самых образованных персиян своего времени, мирза Салех-Ширази на первых порах не имел в своем распоряжении ни опытных наборщиков, владеющих печатным делом и литографией, ни опытных репортеров, способных добывать и описывать животрепещущие новости, ему лично приходилось выполнять обязанности редактора и корректора.

Аббас-Мирза, как всегда отчаянно нуждавшийся в средствах для военных реформ, старался, тем не менее, ни в чем не ограничивать издательство. Постепенно остроумные и занимательные репортажи пробудили интерес к «Кагазе ахбар». Одновременно мирза Салех издал небольшим тиражом газели своего великого земляка Шамсуддина Хафиза Ширази и шаркры Ахмеда Недима на тюркском языке. Их немедленно раскупили красавицы гаремов. Затем, Салех, желая выразить благодарность к шахзаде, издал касыды недавно умершего поэта Сабы, прославлявшего правление Фетх-Али-шаха и победы Аббас-Мирзы над русскими.

Аббас-Мирза был в восторге. Он щедро наградил работников издательства, приобрел несколько экземпляров всех трех книг для своей библиотеки и своего гарема, а вдова поэта Сабы получила неплохой гонорар. Великий Шамсуддин Хафиз Ширази и Ахмед Недим остались без награды по той причине, что их уже давно не было на свете.

После этого случилось неожиданное – каждый второй житель Тебриза внезапно обнаружил у себя дар поэта. Что ни день, то в издательство являлись слуги, евнухи, а порою и укутанные в паранджу служанки, они с заговорщическим видом передавали рукописи стихов и, закатив глаза, уверяли, будто их ага или ханум просит передать высокочтимому мирзе Салеху нечто «более восхитительное, чем запах розы, и более сладостное для уха, чем пение соловья».

Для чтения доставленных рукописей требовалось немало сил и мужества. Спустя несколько дней посланец вновь являлся узнать, «когда ага (или ханум) сможет получить награду за свой благословенный Аллахом труд», Салеху требовалось немало дипломатического мастерства, чтобы убедить автора забыть о намерении стать вторым Фирдоуси. Со временем это ему надоело, поэтому он поручил Гайку разбираться с графоманами самостоятельно, и тот справлялся с этой задачей на удивление неплохо и быстро.

Скользнув глазами по рукописи, Гайк мог сразу оценить ее по достоинству и решить, стоит ли углубляться в чтение, потом, не глядя, делал жирные пометки на полях, возвращал посланцу текст и объяснял, что написано прекрасно, но необходимы некоторые исправления. Для рубаи, сделав серьезное лицо, говорил он, требуется рифмовка по схеме а-а-а-а или а-а-в-а, а для жанра месневи лучше использовать сдвоенную рифмовку полустиший бейта по схеме аа-вв-сс. Пусть ага или ханум над этим подумают. Ничего не поняв, посланец удалялся, благоговейно прижимая к груди бумагу. Как правило, после этого у аги или ханум, мало смысливших в науке стихосложения и не особо жаждущих ее изучать, поэтический порыв постепенно угасал.

Однако были особо настойчивые, которые являлись в издательство сами и требовали к себе особого отношения. К ним относился Абульфат-хан – сын Ибрагим-хана, брат Агабеим-аги и последнего Карабахского хана Мехти-Кулу. С юных лет Абульфат жил в Иране – сначала, как заложник верности своего отца Фетх-Али-шаху, потом как близкий друг и соратник Аббас-Мирзы, – имел прекрасную память, обожал декламировать газели Саади и рубаи Хайяма, и полагал, что постиг высокий стиль языка фарси. Возможно, у него действительно была душа поэта, однако собственные творения на фарси, которые он подписывал вымышленным именем «Тути», выходили из-под его пера… ну, если говорить мягко, то корявыми и абсолютно непонятными.

Гайк каждый раз терял немало времени, вежливо указывая Абульфату на недостатки и терпеливо объясняя, почему издательство не может опубликовать его стихи. Гордый хан, насупившись, уходил, спустя какое-то время возвращался, исправив прежний стих или написав новый, и все повторялось сначала. Постепенно Абульфат стал испытывать к Гайку ненависть и подозревать его в предвзятости. Очевидно, последний удар его самолюбие претерпело, когда в авторе выпущенной издательством книги стихов он узнал родную сестру. После слов Салеха об Абульфат-хане Гайк мысленно приготовился к худшему, и ожидания его не замедлили сбыться.

– Абульфат утверждает, – вновь нахмурившись, сказал мирза Салех, – что, когда Агабеим просила у шаха разрешения издать свои стихи, он отказал и теперь, узнав о ее поступке, придет в ярость. Аббас-Мирза не на шутку встревожен – сейчас, готовясь к войне с Россией, ему меньше всего хочется раздражать отца. Сегодня он говорил со мной очень резко.

– Клянусь, я не хотел доставить неприятностей ни вам, ни шахзаде, – с достоинством проговорил Гайк, – не знаю, откуда появилась рукопись, и до этой минуты даже не подозревал, кто автор стихов. Однако стихи ханум действительно заслуживают самой высокой похвалы, поэтому мы их издали. Вряд ли шах узнает, кто скрывается под псевдонимом «Агабаджи». Если, конечно, зависть не заставит Абульфат-хана открыть ему глаза – ведь те стихи, что пишет он сам, столь безобразны, что их невозможно читать.

Салех-Ширази вновь расхохотался.

– Клянусь Аллахом, вы правы! – лицо его вновь стало серьезным. – Однако от этого нам не легче. Вам известно, как легко Аббас-Мирза поддается чужому влиянию, доводы Абульфат-хана подействовали на него очень сильно. Хуже всего, что Абульфат винит во всем… знаете кого? Вашу жену, Гайк.

– Мою жену! – Гайк был несказанно возмущен. – Этот неблагодарный, на которого я потратил столько времени смеет оскорблять Эрикназ?!

– Абульфат помнит, что в свое время шахзаде был недоволен ее дерзким поведением, к тому же, ему известно, что Агабеим-ага к ней благоволит и доверяет ей. Слова его были очень убедительны – когда я объяснил, что рукопись была доставлена нам неизвестным, он заявил, что никогда не поверит, будто стихи принес ангел Джабраил, но вполне может предположить, что это сделала ханум Эрикназ. Скажите откровенно, друг мой, считаете ли вы это возможным?

Растерявшись, Гайк не знал, что сказать.

– Клянусь, месье Салех, я понять не могу….

Салех развел руками.

– Я так и сказал… гм… объяснил, что вы не могли меня обмануть. Абульфат согласился, но заявил… гм… что муж, который позволяет ничтожной женщине водить себя за нос, заслуживает наказания гораздо больше, чем истинный злоумышленник.

Покраснев от унижения и понимая, что мирза Салех значительно смягчил слова его недоброжелателя, Гайк отвел глаза.

– Я понял, месье Салех, – буркнул он, – могу я сейчас идти?

– Погодите, друг мой, – в голосе Салеха звучало сочувствие, – я еще не закончил. Шахзаде вспыльчив, вы знаете, после слов Абульфата он первым делом велел арестовать вас и бросить в тюрьму, а мне приказал изъять все экземпляры книги и уничтожить – даже, если мне для этого придется обыскать гаремы. Когда Аббас-Мирза в таком состоянии спорить с ним нет смысла. Я вышел, решив обождать немного и вернуться, но тут увидел молодого принца Мухаммеда – он направлялся к отцу по какому-то делу. Я немедленно все ему рассказал, он бросился к Аббас-Мирзе. Тот уже слегка успокоился, поэтому принц сумел уговорить его отменить арест и позволить вам сопровождать его в походе.

– Наверное, я должен пасть к вашим ногам и благодарить вас за заботу, – сквозь зубы процедил Гайк, – но что-то нет настроения.

Салех рассмеялся, сверкнув зубами.

– Не сердитесь на жену, Гайк, друг мой, моя Мэри такая же. Красавицам дозволено озорничать. Думаю, ничего страшного не случится, шаху теперь не до стихов. Хуже всего, что вам придется на время оставить издательство, но я сохраню за вами жалование – будете присылать мне репортажи.

«Бог внял моей мольбе и позволяет принять участие в битве за Армянское царство»

Немного успокоившись при этой мысли, Гайк кивнул.

– Благодарю, месье Салех. Не огорчайтесь из-за меня, теперь уже ничего не изменить….

Ему не удалось договорить – в кабинет ворвался разносчик Али, круглые глаза его испуганно вращались.

– Ага, он хочет подняться!

Гайк поспешно вскочил.

– Извините, месье Салех, мне нужно спуститься в подвал.

Салех тоже поднялся.

– Что случилось?

– Мертвеца нашли, ага! – отчаянно выкрикнул Али. – У задней двери лежал.

Проспав достаточно долго, Зульфи проснулся и, почувствовав себя намного лучше, попытался подняться. Али, бежавший в это время мимо кладовой, услышал шум, заглянул в щель и бросился в кабинет мирзы Салеха. И теперь, сильно отстав, он следовал за Салехом и Гайком, слушая, как последний о чем-то рассказывает господину на непонятном языке. У входа в подвал Салех остановился и с усмешкой посмотрел на Али:

– Уходи, ты мне сейчас не нужен.

С облегчением вздохнув, рассыльный убежал, но тут в нерешительности замедлил шаг Гайк.

– Месье Салех, я уверен, что этот человек здоров, но все же…. Не лучше ли вам подождать меня здесь? Я его уже трогал, так что мне…

– Я уверен, что могу доверять вашим суждениям, – перебил его Салех и открыл дверь подвала.

Зульфи сидел, прислонившись к стене и, если бы не потрясающая худоба, он и впрямь выглядел бы здоровым. Внимательно оглядев его с ног до головы, Салех спросил:

– Ты паломник? Если направляешься в Мекку или Медину, мой долг тебе помочь.

Зульфи отрицательно покачал головой.

– Чтобы ты ни искал, – еле слышно пробормотал он, – ищи это в себе, а не в Мекке, в Иерусалиме, или во время хаджа.

– Хаджи Бекташи! – воскликнул Гайк. – Так ты бекташи или алевит (религиозные течения в исламе, к ордену Бекташи принадлежали янычары), Зульфи?

Сидевший у стены человек задрожал.

– Молю тебя, не выдавай меня стражникам султана, ага!

Салех переглянулся с Гайком.

– Успокойся, – мягко ответил он, – ты в Тебризе, в землях великого шаха, султан здесь не властен. Расскажи, что с тобой случилось, и я тебе помогу.

В глазах Зульфи мелькнула растерянность.

– Я не знаю, могущественный ага. Наша деревня Ашкале недалеко от Эрзерума, там издавна жили последователи великого вали Хаджи Бекташи. Мы не мешали соседям верить в то, во что они верили, сами почитали Али и двенадцать имамов, за величайший почет почитали труд, поэтому трудились на полях с утра до темноты. Многие женщины наши ткали ковры и продавали приезжим купцам. Говорят, когда-то сборщики налогов хотели брать с бекташи и алевитов джизью, поскольку по законам нашим мы не ходим в мечеть, а возносим свои молитвы дома, но ага янычаров заступился перед султаном, ибо святой Бекташи покровительствует янычарам. Поэтому жили мы неплохо. Но однажды пришли стражники и именем султана, да живет он вечно, велели бекташи и алевитам покинуть родные дома, оставив все свое имущество. Многие мужчины пытались возразить, и их стали просто убивать, отбирая имущество и женщин. Мне удалось убежать, и я пошел, куда глаза глядят. Шел долго, боялся говорить о себе, боялся спрашивать, потому что не знал, за что великий султан велел наказать моих земляков. Я даже не знал, что добрался до земель великого шаха.

Мирза Салех и Гайк переглянулись в полном недоумении – рассказ Зульфи показался им в высшей степени странным. Ибо в Османской империи бекташи и алевиты действительно находились под высоким покровительством янычаров. До Тебриза, занятого подготовкой к войне с Россией, еще не докатился отголосок страшных событий пятнадцатого июня 1826 года (1241 года лунной хиджры, десятого числа месяца зуль-каады), когда по воле султана Махмуда Второго было уничтожено двадцать пять тысяч янычар, протестовавших против европейских реформ султана.

Янычары, поддавших на провокацию, подняли восстание ночью. Махмуд Второй готовился к этому в течение восемнадцати лет – с того дня, как в 1808 году погиб его любимый двоюродный брат султан Селим Третий. Султанские войска расстреливали бунтовщиков из пушек, пытавшиеся скрыться находили смерть в горящих казармах, и к утру Босфор покрылся плавающими трупами. Тех, кому удалось бежать, разыскивали по всей империи, безжалостно истребляли янычарские семьи. И еще задолго до восстания по провинциям был разослан тайный приказ об изгнании всех, кто сочувствовал янычарам – бекташи и алевитов.

Так султан Махмуд Второй покончил со своими извечными врагами, и даже само слово «янычар» в течение десятилетий запрещено было произносить в Османской империи, но об этом пока не могли знать ни мирза Салех, ни Гайк, ни Зульфи.

– Что ты теперь собираешься делать, Зульфи? – спросил Гайк.

– Моя жизнь принадлежит тебе, ага, ты спас мне жизнь. Разреши мне служить тебе.

Гайк рассмеялся и покачал головой.

– Мне не нужен слуга, к тому же я скоро уезжаю на войну.

– Тогда я поеду с тобой, – упрямо заявил алевит, – ты не думай, что я слаб, мне просто в голову ударило солнце, я давно не пил и не ел. Через два дня буду крепок и здоров.

Мирза Салех с трудом удержался от смеха при виде того, как Гайк с трагическим видом возвел глаза к небу.

– Что ты умеешь делать, Зульфи? – мягко спросил Салех, желая помочь своему молодому другу.

– Рисовать, могущественный ага, – с готовностью отвечал Зульфи, – я рисовал нашим женщинам узоры, и они переносили их на ковры. Я хорошо рисую, ага.

– Мне нужен художник, если ты останешься у меня работать, я буду платить тебе хорошее жалование.

Алевит плотно сжал губы и упрямо покачал головой.

– Я не хочу рисовать, могущественный ага, я хочу служить спасшему мне жизнь молодому аге, так велит мне Всевышний. Попроси за меня молодого агу. Скажи так: если молодой ага не возьмет Зульфи с собой на войну, Зульфи все равно сам поедет вслед за ним и всегда будет рядом, готовый отдать за него жизнь.

Салех махнул рукой и повернулся к Гайку.

– Думаю, пусть едет, – сказал он, – таких упрямцев, я по опыту знаю, переубедить невозможно. Мне пришла в голову мысль: если он и впрямь хорошо рисует, может делать зарисовки для репортажей с места военных событий, для читателей «Кагазе ахбар» это может стать занимательным.

Гайк решил не возражать.

«До начала похода еще достаточно времени, – думал он, – надеюсь, мне удастся избавиться от непрошенного оруженосца»