Читать книгу Мы будем вместе. Письма с той войны - Гавриил Яковлевич Кротов - Страница 7

Мне и в голову не приходило, что такая встреча возможна
(из «Бавыкинского дневника»)

…13 марта 1944 года я собиралась на отчётно-выборное комсомольское собрание (в то время комсомольская учительская организация была общая для всех школ района, а я была член бюро). У нас дома на Клинической улице ещё была печка-плитка в большой комнате. Я нагрела воды, вымыла голову, и в это время соседка, Вера Ивановна, сказала, что меня спрашивают. Вышла в коридор, в дверях стоит старшина с усиками, в длинной шинели, и спрашивает: «Марина Гиндина? Очень приятно. Я Ган Кротов». (Забыла написать, что мы через два-три письма перешли на «ты», и он подписывался «Ган», а я «Марина»).

Я оторопела. Господи! Не может быть, мне и в голову не приходило, что такая встреча возможна, но усики! Это, конечно, мой адресат. А мне надо идти, и голова мокрая, как назло.

Я протянула руку и прошептала: «Здравствуйте». – «А в письмах мы были на ты». – «Ну, здравствуй». Привела его в комнату. Дома никого не было. Мне через полчаса надо было уходить. – «Если хочешь, вот чайник горячий, пей чай, а я пойду оденусь», – не очень гостеприимно предложила я.

Честно говоря, я очень растерялась. Ведь эта переписка была для меня совершенно абстрактной, как если бы я писала Евгению Онегину или Шерлоку Холмсу. Если бы я увидела в дверях Дон Кихота или принца и нищего, впечатление было бы примерно такое же. Ганя существовал для меня только как литературный герой, я не могла вообразить его существующим реально.

Но так или иначе, я оделась и заявила, что должна спешить, а он, если хочет, может меня проводить. И он пошёл меня провожать, храбро взяв под руку. Тогда я была такая, как на старой фотографии, где я в зимнем пальто и в меховой шапочке.

На собрание он меня проводил, и мы договорились, что он придёт в школу.

На другой день я привела Ганю в школу, где собрала пионерский актив (штаб дружины) в библиотеке, и он два часа рассказывал о войне, с юмором, словом, очаровал всех девочек. Эти рассказы меня очаровали, да и манера рассказчика была полна юмора и ещё чего-то, что не могу назвать другим словом, кроме французского «шарм» (обаяние). Договорились о следующей встрече… На «ты» мы были ещё в письмах. Тяжеловесное «Ган» заменили на «Ганя» (я поинтересовалась, как его в детстве звала мать).

Договорились назавтра пойти в кино. Я не удержалась и что-то съязвила по поводу его дурацких усиков. Когда мы пошли в кино «Ударник» смотреть фильм «Кутузов», Ганя уже сбрил усики, а он их носил с шестнадцати лет.

Чтобы пройти к кинотеатру, мы должны были несколько раз пересекать улицы (от метро «Библиотека имени Ленина» и по мосту). Ганя не признавал официальных переходов, которые обозначались металлическими кружками-пунктиром на мостовой. Он шёл по оптимальной прямой, не обращая внимания на поток машин, очень уверенно, отстраняя рукой наезжавшую на нас машину. А я была воспитана в строгих правилах и всегда боялась милиции и вообще что-нибудь нарушить. Я его тянула к переходу, а он возмущался и говорил: «Как вы здесь, в Москве, привыкли по гвоздям ходить».

Вернувшись домой, мы застали у дверей Лёню Ольшанского, который тщетно пытался дозвониться, так как электричества не было. Лёня по старой дружбе чмокнул меня в щёку, и мы пошли пить чай. На столе горела самодельная карбидная лампа9 (не знаю, что такое «карбид», но горел как свечка). Лёня читал стихи, но когда прочитал пародию на симоновское «Жди меня», Ганя вдруг встал и ушёл: это стихотворение было для фронтовиков священным заклинанием…

Март стал для меня лучшим месяцем жизни
17.3.44

Да, сбылося речённое тобою: я в комендатуре. Но странно: не чувствую ничего ни обидного, ни досадного. Удивил патруль. Да и что может нарушить сказку сегодняшней ночи?

Сказка о том, как Ганюшке-простачку блеснуло яркое солнышко из тёмных очей, согрело теплом неожиданного счастья.

Муся! Неужели это правда? Или это шутка? Тогда это жестокая шутка, а этого я не заслужил. Правда, я ничем не заслужил и твоей ласки. Муся, проверь себя… и если это влеченье минуты, то скажи мне, иначе мне будет невозможно потерять тебя.

Вот и сейчас матерщина возбуждённых офицеров пролетает мимо. Я, вопреки твоему приказанию, – с тобой. Я вижу тебя спящую, я глажу твои волосы, вижу твоё спокойное лицо – ты спишь. Я готов тихонечко спеть тебе песенку Левко из «Майской ночи». По-моему, Левко не повезло, что лучшую ночь он дотянул до мая. Я опередил его, и март стал для меня лучшим месяцем жизни.

Муся, но пойми, как тяжело мне будет потерять тебя. Прошу, подумай и учти. Это будет жестоким ударом. Нет. Эти мысли я покамест выкину из головы.

В настоящее время я счастлив.

Это – всё. Это свет и тепло, которые будут сопутствовать мне в боях.

До этого я играл в прятки со смертью, а сейчас играю в догонялки со счастьем.

Нет, я не могу писать. Целую тебя.

Твой Ганя

Москва, комендатура

Фантастический был вечер, и закончился он фантастически
Из «Бавыкинского дневника»:

Когда Ганя приезжал в Москву, мы ходили в театр, а иногда к его знакомым по довоенной жизни.

Однажды вечером (1944 г.) мы поехали в писательский дом, напротив Третьяковки, – в гости к Семёну Калабалину10. Это один из первых воспитанников Макаренко. В «Педагогической поэме» он фигурирует под фамилией Карабанов. Ганя, оказывается, работал с ним около года в детском доме и очень подружился с ним.

Лифт не работал, мы вскарабкались на девятый этаж, где была квартира Макаренко. Я поднималась туда с трепетом. Его самого в это время уже не было в живых, а в квартире жила его жена.

Этот вечер я запомнила на всю жизнь.

С Ганей они встретились, как старые друзья. Семён Афанасьевич оказался мощным человеком, с крупной седеющей головой. Со мной держался так, как будто знал давным-давно. В книге он симпатичен, а в жизни просто обаятелен. Высокий, смуглый. Глаза чудесные. Весёлый.

Познакомилась я и с женой Макаренко – Галиной Стахиевной.

Калабалин рассказывал, как воевал в партизанском отряде в Югославии, попал в плен, как фашисты перебили ему кости рук ломом, но он чудом остался жив, бежал. Он подарил Гане свою фотографию, где снят с приёмным сыном, лётчиком (впоследствии погибшим). На фотографии написал: «Другу-человеку по работе над человеком».

Фантастический был вечер, и закончился он фантастически.

Это было время салюта. Во время войны салют давался в честь взятия крупных городов или завершения крупной операции. Части, участвовавшие во взятии данного города, получали названия – например, Харьковская, Смоленская дивизия и т. п. В этот вечер салют был в честь взятия Винницы, как вспоминал потом папа, или Орла и Белгорода, как помнится мне. Обычно мы выходили смотреть салют на улицу. Давали залп из 20-и, 24-х, 30-и орудий, установленных в разных местах Москвы – в частности, на Ленинских горах, рядом с теперешней станцией метро «Ленинские горы» (тогда её не было). После каждого залпа из ракетниц (вроде пистолета с толстым стволом) выстреливали специальные гильзы с ракетным зарядом. Он взлетал высоко в небо и рассыпался звёздочками – красными, зелёными, голубыми. Люди, стрелявшие из ракетниц, стояли на крышах высоких зданий по всей Москве. Ещё с первых салютов сложилась традиция, что мальчишки на улицах после каждого выстрела кричали «ура!» и бегали искать пустые гильзы. Потом как-то привыкли, а сейчас мальчики не помнят первых салютов, да и называются они сейчас просто праздничным фейерверком, и из орудий не стреляют (кроме, кажется, Дня Победы), и «ура» не кричат.

В этот необычайный вечер у Калабалина мы смотрели салют с балкона, который выходил в сторону Кремля. Видны были пушки, стоявшие во дворе Кремля, за Москва-рекой, и виден был даже огонь в дулах при выстрелах, хоть они и были холостые. Россыпь разноцветных ракет виднелась далеко, по всему небу. И залпов было много.

Не могу представить, есть ли ты или всё это снилось
21.3.44

Милая черноглазая Муся!

Я дома. Словно из сказочного мира я упал в яму: грязь капает с настила, под подстилкой нар хлюпает вода, на полу под хворостом лужа. Да была ли Москва, счастье, любовь и свет? Ещё тяжелей. И ты – чистая, красивая – становишься снова далёкой, нереальной мечтой. Я не могу даже представить, есть ли ты или всё это снилось мне. Надежды на отпуск в Москву исчезли безнадёжно. Оказывается, через полчаса был отменён приказ о моём отпуске, а я уже уехал, иначе я так остался бы без отпуска. Получил твоё письмо и фото – милое, дорогое лицо, но без очков, и неподвижное равнодушное лицо не даёт мне представления о тебе, о которой я помню.

Но как тяжело! Испытав счастье, потерять его и готовиться к смерти.

Мне в этой грязи кажется, что я не имею права на твою любовь, на тебя – чистую, умную.

Прочёл твои письма, тяжело было читать их. Ты многое там написала того, что я сейчас спокойно читать не могу. Ну ладно, буду ждать встречи, выполнять приказ Калабалина.

Снова нарастает грязь. Мне думается: смогла бы ты поцеловать меня вот такого?

Мусёнок, я ещё чувствую свежесть твоих губ, нежность и ласку.

Тяжело и досадно.

Но люблю и буду жить ради этой полноценной любви: со свечами и алтарём, с сыном и работой.

Твой Ганя, скучающий вдали

Продолжительный и радостный разговор с Абрамом
21.3.44

Моя милая, ласковая, нежная. Я ещё сплю. Хотя обстановка ощутительно напоминает о себе. Но что обстановка?

Муся, я добьюсь своего. Но поговори с мамой о квартире на случай моего приезда. Я даже брошу курить ради этого, но поеду я только ради тебя. Муся, позвони Семёну11, что я получил от Ткаченко письмо, и сообщи его адрес: г. Пятихатка Днепропетровской области, п. я. 99, Ткаченко Л. С. Он предлагает перейти к нему на работу в НКВД. Как ты на это смотришь?

Смотрю на твою карточку, но как она мертва! Теперь легко представляю подвижность твоего лица, теплоту губ и холод пальцев.

Ура! Сейчас ходил в санитарное царство и видел Абрама Локшина12. Был продолжительный и радостный разговор. Вспомнили маму, Дею, Галку и, конечно, тебя; вспомнили ваши беседы, кабинет, медведя. Мнения разошлись: я за педагогов, он за медиков. В общем, он сделался для меня реликвией воспоминания моего нечаянного счастья.

Он обещал написать вам письмо. Я указал, что не писать писем – это (не говоря «свинство») поросячество. Он согласился. Итак, я имею нового друга, напоминающего друга.

Пиши свои мнения о переходе в НКВД, это решит вопрос моего согласия.

Крепко, крепко целую тебя, целую Галку, привет маме и Дее.

Жду писем. Твой Ганя

Быть достойным своей Муси
22.3.44

Я вижу, как твои губки презрительно улыбаются. «Боже, Ган, который нравился мне, одурел. Он в два дня написал четыре глупейших письма». Я знаю, и ты презираешь рай. Представляю, как скучно читать тебе мои вздохи и хвалу тебе. Но ты особенно не задавайся. Если через два дня я не получу письма, то прочтёшь то, что заставит тебя дрожащей рукой царапать каракули оправдания. Ужасайся и не доводи меня до гнева. А пока – пишу письмо по-прежнему горячее.

Читай около бочки, ибо я шлю тебе пламенный привет, от которого может вспыхнуть всё. Я вижу, чувствую (предполагаю), как твои холодные пальцы даже согрелись.

(Вредные люди мешают мне беседовать с тобой. Итак, антракт в самом начале письма.)

Выдал жалование и снова думаю о тебе. Жизнь приняла прекрасный смысл. Я предполагаю перейти в НКВД, принять офицерское звание, чтобы быть достойным своей Муси. Думаю взять с собою и Ивакина. Завтра иду к Абраму исключительно из-за того, что это напомнит мне тебя.

Муся, как я жду твоих писем, чтоб иметь уверенность, что это не мираж, что ты действительно помнишь обо мне.

3 часа ночи. Не хочется спать, но и оставаться наедине со своими мыслями тяжело. Играл в карты, выиграл около тысячи рублей, и невольно вспоминается поверье, что кому везёт в карты, тому не везёт в любви. Это будит тревожные мысли. Нет, терять любовь я не хочу.

Муся, прошу тебя, указывай мне ошибки и в письмах. Твой Ганя

P.S. Когда же я получу твоё письмо? Последние два знаю наизусть. Смотрю на фото, приклеенное к книжке рядом с надписью, вспоминаю вечера в кабинете, кино, метро, первый поцелуй и разлуку.

9

Лампа, в которой источником света служит пламя от химической реакции карбида кальция с водой.

10

Калабалин Семён Афанасьевич (1903—1972): воспитанник А. С. Макаренко, педагог.

11

Калабалину.

12

Абрам Эммануилович Локшин (р. 1916) – военврач, двоюродный брат Муси. Ганя познакомился с ним ещё до знакомства с ней по переписке.