Читать книгу Наследство Карны - Хербьёрг Вассму - Страница 13

Как только ветер утих, Вилфред Олаисен и Юлиус Линд прибыли на лодке из Страндстедета, чтобы не пропустить обед в Рейнснесе.

Вилфред Олаисен отдыхал в беседке с кружкой баварского пива из Трондхейма на подносе, а Ханна ходила между беседкой и домом.

После бури все было свежим, светлым и тихим. Даже звуки в столовой. Олине следила, чтобы никто не шумел, пока доктор спит. Однако он спал так долго, что она забеспокоилась – Бергльот не успеет накрыть стол к обеду.

Юлиус Линд потребовал, чтобы его оставили одного с его инструментами и не мешали ему.

Сквозь открытое окно столовой и дверные щели доносились звуки настраиваемого пианино. Словно напоминание о других временах.

Вениамин проснулся было, но снова заснул.

Оказалось, что Дина перенесла пианино в беседку. Для того чтобы его туда внести, она сломала одну стену. Топор бросила на черную полированную крышку. Из кармана темно-красного халата торчала погасшая сигара. Дина держала в руке зеленую бутылку с длинным горлышком, она то пила из бутылки, то ударяла ею по клавишам. Пианино то журчало, как ручей, то в его звуках грохотал каменный обвал. На столе красовалось полдюжины пустых бутылок.

Она обернулась к нему, это была Анна, а не Дина.

В конце дня его разбудила Карна:

– Папа! Буря кончилась. И к нам приехали два человека. Один из них сломал пианино.

– Это не страшно.

– Я хочу, чтобы у меня были свои куры! – Она забралась к нему в кровать.

– Какие куры? – Вениамин еще не совсем проснулся.

– Исаак говорит, что это не мои куры. Он один собрал все яйца и отнес их Стине.

– У Исаака в Страндстедете нет кур. Пусть собирает яйца, когда приезжает в Рейнснес!

– Нет!

– Почему?

– Он говорит, что у больных детей не может быть кур!

– Я ему объясню, что он ошибается.

– Не надо. Он будет думать, что я наябедничала.

– А разве нет?

– Да, но ведь он этого не знает.

– Может, вы будете собирать по десять яиц каждый?

– По десять?.. А кто соберет остальные?

– Работник.

– Ты ничего не понимаешь. Работники не собирают яиц.

– Ладно, мне пора встать.

– Я затем и пришла.

– А я думал, из-за яиц!

– Нет… Надо было что-то рассказать, чтобы ты проснулся.

Он на руках отнес ее вниз. Хотя оба считали, что для этого она уже слишком большая.

– Но если ты так хочешь, – великодушно разрешила она.

Анна села к пианино, чтобы поиграть до того, как подадут обед. Собрались гости, хозяева и служанки. Двери и окна были открыты.

Карна стояла возле пианино и водила пальцем по гладкой поверхности. Глаза ее перебегали с лица Анны на ее пальцы на клавишах.

«Патетическая соната» Бетховена захватила всех.

Юлиус Линд не скрывал, что он ценитель музыки. Олаисен сидел в кресле, засунув большие пальцы в проймы жилета, лицо было поднято к потолку. Его грудной клетке мог позавидовать любой мужчина, за пухлыми красивыми губами белели безупречные зубы.

Ханна с непроницаемым видом стояла за пустым стулом, держа Исаака за руку. Красное летнее платье подчеркивало ее красоту. Фасон был взят из журнала, присланного из Христиании. Платье она шила по ночам, отрывая время у сна.

Анна была в белом, сшитом на заказ платье.

Вениамин видел разницу. Но гордость Ханны тронула его.

У Исаака текло из носа. Ханна быстро нагнулась, вытерла ему нос и строго поглядела на него.

Андерс не видел Анну, потому что всю комнату заполнила Дина.

Фома слушал музыку, не выходя из дома. Он уже закончил дела и брился. Вдруг он вздрогнул.

Из пореза на верхней губе потекла кровь.

С пепельно-серым лицом он смотрел на свое отражение.

Вениамин слушал, прислонившись к стене у всех за спиной. Один раз Анна оторвала глаза от нот и взглянула на него.

* * *

Карна засунула в рот большой палец, закрыла глаза и крепко прижалась к пианино. Ее тело сотрясал гром. Звуки заполнили ее. Они бились в ней, все сильнее и неистовее.

Пальцы летали над клавишами. Вот они протянулись над ее головой. Выросли. Приблизились. Превратились в угрей. Извиваясь, угри тянулись к ней. Уже не угри, а камни с острыми краями, они царапали ее.

Карна перестала сопротивляться им. Позволила поднять себя к солнцу, и все исчезло в сверкающей черноте.

Вениамин видел, как она упала навзничь. Шум ее падения заглушил музыку. Маленькое тельце изогнулось над полом.

Он тут же оказался рядом и сунул ей в рот два пальца. Острые зубки впились в них. Что-то хрустнуло. Но он стерпел.

Плечи Карны вздрагивали, ноги били по половицам. Лицо покраснело и блестело; пена и кровь – Вениамин надеялся, что это его кровь, – бежали у него по пальцам.

Широко открытыми глазами она смотрела сквозь него.

Анна вскочила, она побледнела, и ее руки замерли в воздухе.

Последних грохочущих звуков в нотах не было. Меж тем они еще звучали в комнате.

Потом их заглушила тишина.

Увидев, что лицо Карны посинело, Вениамин с силой выдернул пальцы из ее зубов, чтобы она могла дышать. Ему показалось, будто он сломал рыбе шею и вытащил внутренности через жабры. Наконец он рванул лиф нарядного платьица Карны, и пуговки запрыгали по полу.

Белые стеклянные пуговки с красным сердечком. Одна подкатилась к новеньким летним туфлям Вилфреда Олаисена и закачалась на месте.

Незаметное подергивание подсказало Вениамину, что Карну сейчас вырвет. Он перевернул ее на бок и услыхал в пустом пространстве собственный голос.

Он звал Карну. Спокойно, ласково, неутомимо.

Глаза ее еще ничего не видели, но тело у него в руках выпрямилось и обмякло. Она затихла и побледнела.

Ни на кого не глядя, Вениамин унес Карну в ее комнату, оба были мокрые от пота.

Покой после припадка всегда приносил облегчение. Так было и на этот раз.

Но Вениамин получил предупреждение. Припадки падучей у Карны могли стать сильнее, чем он предполагал.

У Стине всегда был наготове отвар манжетки. Она тихонько вошла и молча поставила его на стол.

Вениамин не протестовал. Он знал, что Стине дает Карне и более сильные средства, которые плохо сочетались с его лекарствами.

Он обмыл Карну, переодел и сел рядом с ней.

Постепенно она пришла в себя.

– Папа, у тебя кровь. – Это первое, что она сказала.

Он взглянул на свою руку. Она прокусила ему указательный палец.

– Поспи, Карна, у тебя был сильный припадок. – Он смахнул с бледного личика влажные волосы.

– Ты не бойся, руки Ханны не опасные, – пробормотала она.

И забылась тяжелым сном.

Стол накрыли с обычной пышностью, ничего не забыли.

Линду и Олаисену приходилось бывать на званых обедах, и они щеголяли перед дамами своей искушенностью.

За столом их было шестеро, Андерс и Вениамин сидели друг против друга в концах стола. Вениамин чувствовал необъяснимое раздражение. Стол не раскладывали, он был небольшой, но Вениамин в своем конце чувствовал себя одиноким.

Он должен был признать, что Олаисен, бесспорно, относится к тем, кого называют настоящими мужчинами.

В Нурланде это имело большое значение. А настройщик, как слышал Вениамин, был к тому же еще и знатоком искусств.

Вернувшись в столовую, он заметил, что мужчин удивило его отношение к своим отцовским обязанностям.

Он так и слышал, как они говорят, оставшись одни: «Никто не спорит, припадок был страшный, и Грёнэльв, конечно, доктор, но разве он должен при этом быть еще и нянькой?»

Все молчали. Как молчат, когда на глазах у всех случается что-то неприличное. Вениамин уже сталкивался с таким поведением. Люди пугались припадков Карны и старались не замечать их. Его это возмущало, но он ничего не мог с этим поделать.

Анну посадили ближе к Андерсу. Бесконечно далеко от Вениамина. Наверное, поэтому он и не слышал, спросила ли она о самочувствии Карны.

Ханна же сидела рядом с ним. С другой стороны от нее сидел Олаисен с его огромными ручищами. Он держал их перед тарелкой, словно два редких, выставленных на обозрение предмета. Они говорили: «Вот руки настоящего мужчины! Они-то умеют грести!»

Андерс держал руки под столом. Словно боялся, как бы кто-нибудь, увидев его кулаки-кувалды, не подумал, что он собирается лишить человека жизни.

Впрочем, Олаисен привлекал к себе внимание не только своими ручищами, но и остроумными репликами. И своими планами. Будущее было в его руках, он собирался все поставить на свои места.

Вениамин вспомнил, что при первом знакомстве Олаисен показался ему весьма толковым. Немного наивным, может быть, слишком откровенным и хвастливым. Его пригласили в Рейнснес, потому что он привез настройщика, чтобы Анна могла играть на пианино. Кроме того, он сватается к Ханне и хочет построить пристань.

– Не какой-нибудь пирс для лодок, а большую пристань для пароходов! – скромно объяснил он.

Чем-то он напоминал Акселя. Поговорить с ним было бы интересно. Но в тот день все шло кувырком. Особенно когда Олаисен открывал рот. Он говорил без умолку. Слова сыпались из него как горох. Что ж, пусть Ханна слушает, если ей это приятно.

– Фрёкен Ангер, вы очень музыкальны, – сказал Юлиус Линд. – Но иногда у вас бывает слишком сильный удар. Если хотите, я покажу вам после обеда, – милостиво пообещал он и повернулся к Ханне. – Какое красивое платье! Бьюсь об заклад, что вы сшили его сами! – Он пососал зуб, деликатно прикоснулся к руке Ханны и продолжал: – В Трондхейме дамы одеваются немного иначе. Но вы очаровательны в этом платье, фрёкен Ханна.

Из-за рук Олаисена и снисходительности Линда Вениамину расхотелось есть. К тому же он заметил, что Анна как будто всем телом улыбалась Олаисену.

Будь здесь Аксель, Вениамин отвел бы его в сторонку и сказал ему голосом господина Линда: «Красивое платье, ты не находишь?»

Аксель запрокинул бы голову и засмеялся булькающим смехом, похожим на бульканье в неполной пивной бочке. Но Аксель был далеко. Он держался за Динину юбку где-то в Берлине.

Вениамин знал, что от недосыпания появляется чувство одиночества. Но сегодня вечером жизнь решительно устроила против него заговор. И сверху, словно крышка, на всем лежала усталость.

Он опустошил свою рюмку.

Бергльот поспешила к нему с графином.

– Прикажете подать кофе и коньяк в курительную, господин доктор? – спросила она и тихо добавила: – И дамы пойдут туда?

Он тоже понизил голос и попросил ее почаще заглядывать к Карне. Потом с улыбкой обратился к гостям:

– Если дамы готовы терпеть дым в нашем обществе, сейчас в курительную подадут кофе.

У Анны пылали щеки. Она со смехом сказала, что он еще со студенческих времен должен помнить, как она любит курительные.

Вениамин отметил, что она говорит слишком громко.

Ханна милостиво кивнула. Близкая связь, которая, по-видимому, была между Вениамином и Анной в курительных комнатах Копенгагена, заставила вспыхнуть в ее зрачках яркие точки.

Олаисен засмеялся, сверкнув глазами:

– Значит, вы привыкли к табачному дыму еще в Копенгагене, фрёкен Анна? Это очень интересно…

Господин Линд встал и помог встать Анне, он что-то шепнул ей, отчего она стала еще красивее.

Олаисен тоже вскочил и помог Ханне, словно играл в новую для него, интересную игру.

Линд попросил пунша вместо коньяка. Если можно? И хорошо бы расположиться в беседке, а не в доме. Если можно?

– Там будет прохладно, – заметила Ханна.

Но Анна тоже предпочла беседку, и это решило все.

Пришлось Бергльот подать в беседку чашки и рюмки, горячий пунш и коньяк. Было уже девять вечера.

Дамы закутались в шали, расположились на принесенных для них подушках, и только после этого мужчины наконец раскурили сигары.

Вениамин извинился и ушел к Карне.

Цвет лица и пульс были у нее уже нормальные. Кожа – почти сухая.

Он потрогал ее руку, она схватила его за укушенный палец, причмокнула языком и вздохнула.

Вениамин почувствовал себя счастливым. Все постороннее исчезло. Он уже не мог вспомнить, что его огорчало.

* * *

В коридоре он разминулся с Бергльот, она несла поднос с посудой, волосы у нее растрепались. Она убирала в буфетной. Он тепло прикоснулся к ее плечу:

– Заглядывай к Карне… почаще. Мы будем в саду и обойдемся без тебя. Я оставил ее дверь приоткрытой. Только крикни, если что-то будет не так.

– Я не помню у нее такого сильного припадка. – Бергльот робко взглянула на него.

– Да, – согласился он.

И вдруг подумал, что только Бергльот говорила сегодня о Карне.

– Вы устали, господин доктор?

Что-то шевельнулось у него в груди. Застряло в горле.

Господи, подумал он, неужели достаточно такой малости? Нескольких слов, говорящих о том, что кто-то понимает, как ему дорог его ребенок.

Он взял из рук Бергльот поднос и отнес его на кухню. Она пришла, когда он пристраивал его на заставленный посудой стол.

– Не надо, господин доктор… Олине рассердится.

На столе стояла открытая бутылка мадеры. Вениамин налил две рюмки, протянул одну Бергльот, чокнулся с ней и крикнул в сторону комнаты Олине:

– За твое здоровье, Олине! И спасибо за обед! Ты ангел!

– Как все прошло? – послышалось оттуда.

– Прекрасно. Бергльот тоже ангел.

– Ей, бедняжке, сегодня досталось.

– Ничего, теперь отдохнет. – Вениамин просунул голову в дверь.

Олине возлежала в кровати, по обыкновению, с рюмкой в руке.

– Это разжижает кровь. – Она сконфузилась.

– Ты права! – засмеялся Вениамин и закрыл дверь.

Бергльот стояла у кухонного стола. Он подошел к ней:

– Очень устала?

Она подняла глаза и покраснела.

– Нет, что вы!

– Постараюсь поскорей отправить гостей домой, – сказал он, словно говорил с союзником, а не со служанкой.

– Нет, что вы! – снова воскликнула она.

Открыв дверь беседки, Вениамин услыхал смех.

Ему захотелось уйти, но он передумал. И устроился снаружи, чтобы чего-нибудь не пропустить.

Он не успел закурить сигару, как почувствовал первых комаров.

Олаисен заговорил о пристани.

Он уже раздобыл капитал для приобретения леса. Остается только нанять рабочих. За сходные деньги. Может, доктор или Андерс – Олаисен быстро отказался от официального тона в разговоре с Андерсом – захотят вложить капитал в такое предприятие? Будущее, несомненно, на стороне Страндстедета.

Он говорил долго. Анна вставляла восхищенные фразы, ей все здесь нравилось – пейзаж, свет, зелень. Такая яркая… Листья, трава…

Олаисен продолжал гнуть свое. Он предсказывал, что в скором времени пароходы перестанут заходить в небольшие местечки. Нет, он вовсе не считает, что Рейнснес относится к таким отжившим местечкам. Однако Рейнснесу полезно иметь прочную основу. Рейнснес из поколения в поколение жил покупкой, продажей и фрахтом рыбы. Но всему свое время. Пристань – вот что необходимо. Пристань в Страндстедете. Прогресс остановить невозможно. Погрузка, разгрузка, экспедиция – все прямо на пристани.

Андерс сказал, что уже слишком стар, чтобы говорить о делах в это время суток. Он просит извинить его. Осушив свою рюмку, он пожелал всем доброй ночи и ушел.

Вениамин подумал, что из Олаисена получился бы хороший проповедник. У него было призвание. И имя ему было Пристань.

Он снова наполнил рюмку и пробрался на место Андерса. Рядом с Анной. Вполголоса поблагодарил ее за то, что ей нравится его страна.

Потом он сказал Олаисену – и это была чистая правда, – что все его богатство ограничивается Рейнснесом и докторской практикой. Так что компаньоном он быть не может. Капиталом и торговлей в Рейнснесе распоряжается Андерс.

– Но я ценю внимание, которое вы оказали Рейнснесу, господин Олаисен, – прибавил он.

Анна с удивлением подняла на него глаза. Она уловила иронию. Даже дворники на Конгенс Нюторв в Копенгагене уловили бы ее, а вот Олаисен ничего не заметил.

Он вскочил:

– Ради бога, зовите меня просто Вилфредом!

Вениамин не успел и глазом моргнуть, как все стали звать друг друга просто по именам, а комары искусали его так, что он не мог уже сосчитать всех укусов.

Другие тоже страдали от комаров. Анна обмахивалась концом шали, и только одну Ханну они, по-видимому, не донимали.

Она равнодушно следила, как очередной из них, утолив голод, лениво собирался взлететь с раздувшимся от крови брюшком, и прихлопывала его точным ударом. Вениамин еще с детства помнил эту ее неприятную привычку. Это, как и многое другое, всегда давало ей превосходство. В известной степени она сохранила его до сих пор.

– Так не годится! – решительно заявил Вениамин. – Надо перебраться в дом. Если комары не уважают сигарного дыма и коньяка, от них надо бежать.

Анна наградила его благодарным взглядом. И он с удивлением понял, что все подчинились только потому, что он хозяин.

Надо и в будущем подчеркивать свое положение. Пусть он не умеет настраивать пианино и ничего не понимает в строительстве пристани, но он может брать власть в свои руки, хотя бы когда донимают комары.

По правде сказать, он рассчитывал, что это будет сигнал гостям поблагодарить за вечер и объявить, что пора возвращаться домой. Но этого не случилось.

В одиннадцать часов они все еще сидели в курительной. Юлиус Линд с жаром рассказывал Анне о музыкальной жизни Трондхейма. Ханна пошла проведать детей.

Вернувшись, она кивнула Вениамину:

– Спят как ангелы!

Он покраснел: ему показалась, что она громко сказала при всех: «Помнишь, как в Бергене ты хотел остаться у меня на ночь?»

Нет, этого Ханна не сказала, но она напомнила о своем особом положении в Рейнснесе.

Кому? Вилфреду? Анне? Им обоим?

Они пили бутылку за бутылкой. Принеся очередную бутылку, Бергльот стала неловко переливать вино в графин у них на глазах.

– Это делают в буфетной, – сделала ей замечание Ханна.

Анна с удивлением взглянула на нее. Гости говорили о своем, никто этого не заметил.

Вениамину хотелось, чтобы кто-нибудь приехал сейчас за доктором. Он встал и взял бутылку из рук Бергльот.

– Тебе надо поесть, Бергльот, – сказал он. – А с этим мы и сами справимся.

Девушка испуганно взглянула на Ханну, потом на него и снова на Ханну. Это не ускользнуло от глаз Анны.

– Покойной ночи, Бергльот! Спасибо тебе, – сказал Вениамин.

Она сделала реверанс, пробормотала «доброй ночи» и ушла.

Вениамин разлил вино, не вынимая изо рта сигары.

Ханна пила малиновый сок, она наливала его из графина, на котором была выгравирована монограмма Дины и Иакова Грёнэльва.

Дина наливала в этот графин портвейн, когда пила у себя в зале.

Вениамина раздражало, что Ханна взяла для сока именно этот графин. И что она красива. Цвет лица, голос, движения. Она словно говорила всем и каждому: «Ну что, видите? А вы попробуйте меня получить! Это не так-то просто!»

Анна вполголоса разговаривала с настройщиком. Интересно, о чем? Когда это они так разговорились? У этого трондхеймца такой вид, будто они уже договорились о помолвке.

Вениамин хотел вмешаться в их разговор, но у него дрогнула рука, и он чуть не уронил сигару на колени Анны.

Ему захотелось чем-нибудь уязвить ее. Нет, не ее, а Ханну! А может, сразу обеих? Сказать, например: «Ханна, уже поздно. Проводи, пожалуйста, гостей. А мы с Анной пойдем спать».

Он громко рассмеялся, представив себе, какое впечатление произвели бы эти слова. Все уставились на него.

Вилфред, который все еще разглагольствовал о своей Пристани Будущего, спросил:

– Что случилось?

Вениамин глядел на свою сигару, пепел с которой упал на ковер.

– Неужели кто-нибудь из вас полагает, что любовь можно грузить с причала?

Ему никто не ответил.

Это ужасно! Им нечего сказать по такому важному вопросу!

– Ну хорошо, – добродушно заключил он. – На этом и закончим. Пора ложиться спать.

Вилфред вскочил. Он был такой же белый, как и его зубы.

– Нет-нет, не беспокойтесь, я сам найду дорогу, – сказал Вениамин и, проходя мимо, похлопал Олаисена по плечу. Почему-то у него было две головы. Обе красивые, но Вениамин видел их как в тумане.

Когда Вениамин улегся голый в зале на кровати с пологом, он подумал, что, должно быть, решил так поступить заранее. По крайней мере не в последнюю минуту.

Воздух в комнате, постельное белье были пропитаны ароматом Анны. Все вокруг пахло ею. Открытое окно впустило в комнату море. Это было не только его море. Оно принадлежало и Анне.

Он проснулся оттого, что она трясла его.

– Ты понимаешь, что ты делаешь?

– Ты должна утешить меня! – пробормотал он.

– Что ты себе позволяешь?! Вставай и отправляйся к себе!

– Я у себя.

– Ты компрометируешь меня перед своей семьей!

– Пристань и Настройщик уже уехали?

– Да! Вставай и уходи!

Он хотел притянуть ее к себе, но она вырвалась из его рук. Он не сразу сообразил, что она ушла. Но у него не было сил пойти за ней. Он снова упал на подушки и уснул.