Читать книгу Наследство Карны - Хербьёрг Вассму - Страница 6

Через год после возвращения Вениамина в Рейнснес случился небывалый улов сельди. Андерс называл Карну «своим селедочным счастьем» и думал, что сельдь уже не уйдет. Во всяком случае, продержится еще года два, и он успеет вернуть долг бергенским купцам.

Однако удача изменила уже на другой год. В 1875 году море, как говорили, было черным. Большая сельдь ушла. Три невода для сельди висели без дела большую часть года, и Андерс до сих пор за них так и не расплатился. О том, чтобы их продать, нечего было и думать. Кто купит невод для сельди, если сельди нет и в помине?

В это время в их местах появился молодой человек из дальнего рыбацкого поселка в Сенье. Его звали Вилфред Олаисен, он хорошо танцевал. Даже дочери известных трезвенников не отказывались танцевать с ним.

Целый год Олаисен работал пароходным экспедитором в Страндстедете. А потом начал понемногу скупать скалистые берега – хотел заняться вялением рыбы.

Олаисен был слишком молод и красив, чтобы люди могли поверить, будто он способен не только встречать и провожать пароходы. Грести он еще может, считали мужчины, но грузить тяжести – едва ли: он слишком нарядно одевался по будням. Некоторое время они посмеивались над этим молокососом. Ишь чего захотел – приехать в Страндстедет с какой-то продуваемой ветром шхеры на западе и пустить тут корни.

Но свои скалы они отдавали ему за гроши. И с подозрением судачили о том, откуда у него столько денег.

Однажды Олаисен явился к Андерсу, надеясь купить у него часть скалистого берега. Он готов приобрести заодно и неводы для сельди, за сходную цену, конечно, если только Андерс готов с ними расстаться. Так что, продаст он ему скалы?

Андерс, который уже давно устал от неудач и почти потерял зрение, обрадовался. Ведь он так и не использовал принадлежавшие ему скалы возле Страндстедета.

Вилфред Олаисен получил и скалы, и неводы за сумму, которая устраивала их обоих.

Вениамин слышал об этой сделке. Но он привык не сомневаться, что Андерс всегда поступает правильно.

Он и сам не брал денег за пилюли, бинты и йод, хотя Андерс считал, что у всякой доброты должен быть предел, иначе все перевернется вверх дном.

Андерс никогда не жалел, что Вениамин не унаследовал Дининой деловой хватки. Он вообще старался не произносить ее имени.

Когда же избежать этого было нельзя, он говорил: «Да-да, спасибо, все хорошо! Она писала, что летом, может быть, приедет домой».

Одно лето сменялось другим. И теперь уже давно никто не спрашивал у него о Дине.

* * *

Старый ленсман, как его теперь называли люди, безвыездно сидел у себя в Фагернессете и чистил ружья. О нем почти не было слышно. Особенно с тех пор, как он совсем оглох.

Ленсман не стал ни злым, ни угрюмым, но разговаривать с ним было трудно. Впрочем, Вениамин считал, что так было всегда. Он помнил, как всех донимали громовые раскаты его голоса, когда в Рейнснесе праздновали Рождество или собирались по каким-нибудь другим торжественным поводам.

Ленсман и Дагни приехали в Рейнснес взглянуть на новоиспеченного доктора и маленькую Карну. Вениамина поразило, что ленсман говорит еще громче и привычки у него еще грубее, чем Вениамину казалось в детстве.

Конечно, ленсман состарился и не вполне сознавал происходящее, однако он сохранил свою гордую внушительную осанку и от него пахло сигарой. При виде Андерса он неизменно приказывал ему привезти Дину из Берлина домой. Слышать это было тяжело всем, не только Андерсу.

Кроме того, он был недоволен, что Андерс разрешил пристроить к дому, стоявшему на усадьбе, стеклянную веранду, выходившую на море. В порядочной усадьбе не строят стеклянных веранд в домах для работников, если в главном доме нет вдвое большей веранды. По мнению ленсмана, это было унизительно.

Андерса мало интересовали стеклянные веранды.

Вениамин решил поддержать Андерса и сказал, что архитектура главного дома была бы нарушена, если бы к нему пристроили стеклянную клетку.

– Чепуха! – воскликнул ленсман и прибавил, что человек, приехавший из Дании, не может знать, что хорошо для Нурланда.

– Вот состаритесь и поймете, как приятно смотреть на море, сидя в тепле. Тогда вам будет не хватать именно стеклянной веранды. Нет, Дина знала толк в подобных вещах!

О Дине ленсман говорил так, как говорят о покойниках.

Вениамин напомнил ему, что Дина в свое время не сочла нужным пристроить стеклянную веранду к главному дому.

– Чепуха! – опять воскликнул ленсман. – У нее просто не было времени!

Тогда Андерс решительно вмешался и попросил гостей налечь на угощение, пока трапеза не закончилась. И по обыкновению, когда Андерс считал нужным сказать что-то в присутствии ленсмана, он говорил негромко, но властно.

Разговор зашел о другом. Ленсман тоже больше не возвращался к веранде.

Дагни кокетничала с Вениамином и настаивала, чтобы он приехал к ним в Фагернессет.

Вениамин отказывался – он столько времени тратит на поездки к больным, что каждую свободную минуту старается проводить дома.

Дагни не отпускала Вениамина и долго занимала его разговором. Так было всегда. С остальными членами семьи она держалась холодно и сдержанно.

Как только ее сыновья подросли и смогли обходиться без нее, она стала через лето уезжать к родным в Берген. Чтобы не отстать от мира, как она говорила.

Вениамин помнил ее с детства. Помнил вызываемое ею волнение, в котором никогда никому не признавался. Он наклонился к ней и заговорил тихим голосом – ей это явно понравилось.

Беседуя с Дагни, Вениамин думал: а ведь она ждет смерти ленсмана. Но ему и в голову не пришло осудить ее за это. Сколько он себя помнил, у ленсмана всегда было больное сердце. Хотя вообще здоровье у него было отменное.

Позже он высказал свои соображения Андерсу и услышал в ответ:

– Его сердцу недостает не здоровья, а сострадания. Поэтому он еще и жив.

* * *

Ленсман Холм скончался следующей весной. Сердце его остановилось, когда он ехал на торги в своем карбасе с казенкой.

Теперь он больше не метал громы и молнии по адресу дочери, не подававшей признаков жизни. Хотя теме этой был верен до самой смерти.

В последнее Рождество, когда все в тишине, без музыки, водили хоровод вокруг елки, ленсман со слезами и бранью требовал от Андерса, чтобы тот вернул Дину домой.

Как обычно, Андерс выдержал этот напор, не возразив ни слова.

Теперь в семье должен был воцариться мир.

Вениамин написал Дине о смерти ленсмана. Рассказал о Рейнснесе, об Андерсе и всех остальных, о Карне и о себе. О своем намерении снять квартиру в Страндстедете и перенести практику туда. Многие нуждаются в услугах доктора, но мало кто может платить за лечение. Зато повсюду полно торговцев и ремесленников. Лавка в Рейнснесе пустует – ни товара, ни покупателей. По этой причине Ханна и уехала в Страндстедет, чтобы шить там для людей.

Написал он и Акселю, в Данию, на адрес его родителей. Письмо было выдержано в легком, беззаботном тоне и содержало приглашение приехать в Рейнснес в любое время.

Аксель ответил из Берлина и сообщил, что пытается открыть частную практику. Это нелегко. Он предпочел бы работать в клинике. Приобрести опыт. Но это почти невозможно. Ведь он не обладает качествами Вениамина. И ему пришлось бы основательно выучить немецкий.

Так, словно Дина была лишь их общей знакомой, Аксель сообщил, что она снимает большую квартиру в лучшем районе города. Сам же он снимает комнатушку в пансионе поблизости от нее.

Бессмысленная ревность помешала Вениамину дочитать письмо до конца.

Его мать живет с его лучшим другом, который всего на два года старше самого Вениамина! Между Диной и Акселем не меньше пятнадцати лет разницы. Мало того, она предоставила Акселю сообщить Вениамину об их отношениях. Это было уж слишком.

Что, интересно, произойдет, когда Аксель надоест ей? Или, хуже того, когда он устанет от нее?

Вениамин снова взял письмо.

Как бы то ни было, но из письма Акселя явствовало, что они живут порознь. Так что большого скандала быть не могло.

Из страха, что письмо Акселя может попасть в руки Андерсу, Вениамин сунул письмо в печку. Он долго смотрел, как пламя уничтожает его, а потом сел писать ответ.

Он предостерегал Акселя: нельзя жить во грехе и вмешиваться в чужой брак.

Перечитав письмо, Вениамин скомкал его, отчего у него на ладонях остались чернильные пятна. Какого черта он читает мораль Акселю? Он?

Через два дня он написал новое письмо в таком тоне, словно они были еще студентами и у них не было других неприятностей, кроме тех, которые они сами доставляли себе.

Попросил передать поклон Дине. Если, конечно, они видятся.