Читать книгу Наследство Карны - Хербьёрг Вассму - Страница 5

В дверях показалась невысокая женщина в черном. Она шла, словно танцуя. Темные миндалевидные глаза смотрели прямо на Вениамина.

Он стоял у стойки в приемной постоялого двора со своим свертком под мышкой.

– Ханна! – вырвалось у него.

И как будто все было продолжением их детской игры и они виделись ежедневно, она ответила почти угрюмо:

– Я решила, что приехать следует мне.

У Вениамина ломило тело от долгой поездки по морю. Окруженный ящиками и чемоданами, он чувствовал странную слабость.

Ханна заранее придумала, что она скажет. Он же оказался неподготовленным. В детстве в таких случаях он сердито дергал ее за косы.

Теперь же он испытал облегчение. И радость. Оттого что приехала именно она.

Ханна почти не изменилась. Во всяком случае, внешне. И все-таки она стала другой. Что-то незнакомое появилось в ее облике, в высоко поднятой голове, в выражении рта, в упрямо сжатых губах. Казалось, она ни разу не смеялась с тех пор, как они расстались.

Но золотистая кожа… Вениамин забыл, какой золотистой была всегда Ханна.

Он как будто впервые увидел ее. В Рейнснесе она просто была как все остальное.

Но, наверное, больше всего изменился он сам.

– Решила приехать сама? – Он даже не заметил, как перешел на родной диалект.

Она не улыбнулась, но подошла ближе и протянула ему руку.

Девочка заорала, будто ее укололи иглой. Вениамин переложил ее себе на бедро и свободной рукой обнял Ханну.

Прижался на мгновение лбом к ее лбу, злясь на себя, что его растрогала эта встреча.

Служащий за стойкой не спускал с них глаз.

– Судя по голосу, она здорова, – сказала Ханна.

– Во всяком случае, здоровее меня, – признался он.

Ханна спокойно взяла ребенка у него из рук.

Вениамину сразу стало легко. Он даже чуть не упал и невольно ухватился за Ханну, чтобы не потерять равновесия.

– Чтобы такая кроха была такой тяжелой! – смущенно сказал он.

– Как ее зовут?

– Карна.

Ханна смотрела на маленькое личико.

– Карна так Карна. Олине со временем привыкнет к такому имени.

Вениамин проспал почти сутки. Его разбудило чувство тревоги, в окно смотрело уже вечернее солнце. Тишина!

Не открывая глаз, он стал шарить кругом в поисках ребенка.

– Карна!

При звуке собственного голоса он все вспомнил. Откинулся на подушки и потянулся. Потом закрыл глаза и вздохнул, наслаждаясь покоем.

Ханна была рядом.

* * *

До отплытия парохода на север оставалось еще трое суток.

Вениамин хотел купить детскую плетеную коляску с откидным верхом, какие видел в Копенгагене.

Ханна считала, что такая коляска вряд ли понадобится в Рейнснесе. Но когда они все-таки купили это чудо и Ханна покатила его по брусчатке, уголки губ у нее шевельнулись. Это было похоже на улыбку.

– Немного вызывающе, но забавно, – сказала она.

Вениамина не огорчало, что его ребенок завернут в старое тряпье, собранное в дорогу бабушкой Карны. Но Ханна не пожелала с этим мириться:

– Ты намерен привезти ребенка домой в этом рванье? Кончилось тем, что они зашли в мануфактурную лавку и приобрели для маленькой Карны приданое на сумму, оплатить которую Вениамин был не в состоянии. Но оказалось, что Андерс снабдил Ханну деньгами.

Продавщица приняла их за супружескую пару с первенцем. Они не разубеждали ее, но потом как будто забыли об этом недоразумении.

По дороге на постоялый двор Ханна остановилась и наклонилась к коляске.

– Ну вот, теперь ты выглядишь как приличный ребенок! – сказала она и поправила на Карне кружевной чепчик. – Какие у нее странные глаза! Ты обратил внимание? Если б я не знала, что это невозможно, я бы сказала, что она в родстве с нашим Фомой.

У Вениамина покраснели даже мочки ушей. Но Ханна не глядела на него. Она не отрываясь смотрела в широко открытые глаза Карны – один карий, другой голубой.

– Ничего, она красива и с такими глазами!

– Смотри, дождь начался, – сказал Вениамин, и они пошли дальше.

Вечером, перед тем как лечь, Вениамин захотел проведать Карну. Он постучал и услыхал недовольное: «Войдите».

Ханна сидела на кровати, держа на руках Карну. Она была без блузки.

– Подай мне блузку! – велела она, не глядя на него.

Вениамин схватил блузку со стула. Заметил, что у него дрожат руки. Все было не так, как он ждал. Они уже не были детьми, которых не смущала нагота друг друга.

Их связывали детские воспоминания. Игры, которые они хранили в тайне от всех.

Вениамин быстро протянул Ханне блузку, стараясь не задеть ее рукой. Ханна положила спящую девочку на кровать и оделась. Он не смог заставить себя отвернуться.

– Я и забыл, какая золотистая у тебя кожа, – растерянно сказал он.

Застегнув блузку, Ханна встала и переложила ребенка в коляску. Вениамин следил за ее легкими движениями. Загрубелые руки не соответствовали ее тонкой талии и стройной спине.

Ханна нагнулась над коляской. Округлые бедра. Талия. Вениамин судорожно глотнул воздух. Почему он растроган? Или это что-то другое?

Ханна озабоченно сложила крохотные распашонки и подоткнула перинку.

Вениамин весь налился тяжестью, но старался не показать этого.

Словно зная, что он наблюдает за ней, Ханна обернулась и выпрямилась.

– Садись, – пригласила она беззвучным голосом.

Они сели. Он смотрел на свои руки.

– Спасибо, что ты приехала нас встретить! – сказал он, кашлянув.

Ханна заморгала, потом быстро сказала:

– Ты же прислал телеграмму, что едешь один с маленьким ребенком. Хотя мы в Рейнснесе даже не знали, что ты женат!

– Вот как?

– А где ее мама?..

– Умерла, – глухо сказал он, словно говорил неправду.

– Оставив такую крошку… Как это случилось?

– Не спрашивай… Не теперь…

Ханна сжалась. Потом вскинула подбородок. Вениамин узнал это движение. Она была обижена.

Он наклонился к ней:

– Ханна!

– Что?

– Жалко, что мы больше не можем спать вместе…

Лицо Ханны сморщилось, стало почти некрасивым.

Поглядев на него, она покачала головой:

– Прости меня! Я… Господи, ведь мы уже не дети. Прости! – взмолился он.

Тишина давила Вениамина. Ханна обхватила себя руками, словно ей было холодно.

– Ты уже сейчас хочешь лечь?.. – спросил он.

– Необязательно.

Она сидела, выпрямив спину и плотно составив колени.

Карна посапывала в коляске. Вениамин взглянул на коляску. Улыбнулся Ханне, но она не ответила на его улыбку.

– Расскажи о своем муже, – попросил он, снова садясь.

– Его нет, он тоже умер, – коротко ответила она.

«Мы квиты», – подумал он.

– Я еду в Рейнснес и ничего ни о ком не знаю. Даже о тебе. Почему?

Она помолчала, с интересом разглядывая круглую дырочку на вязаном покрывале.

– Хокон был рыбаком. Своего карбаса у него не было. Было маленькое хозяйство. Две коровы, восемь овец. Он был добрый. Так получилось, что мы поженились. Родился сын. Мы назвали его Исааком в честь его дедушки, который погиб в море. Ему был всего годик, когда утонул Хокон. У них в семье все тонут. Все мужчины.

– Исаак? Сколько ему сейчас?

– Три года. Он любит Фому и любит копать землю. Копает всюду, где можно. Может быть, он не утонет.

Она смущенно замолчала. Не каждый день она так много рассказывала о себе.

– А она… Твоя жена?

– Мы не были женаты, – ответил он.

– Почему?

– Так.

– Господи, спаси и помилуй!

Раскачиваясь на стуле, она обеими руками разгладила кожу лица снизу вверх.

– Но ребенок!.. Ты должен просить пробста благословить Карну, Вениамин!

Он кивнул. В Копенгагене это не пришло ему в голову. Но, наверное, так было бы лучше всего.

Пароход «Микаэль Крон» вошел в пролив.

На бугре с флагштоком лениво играл ветер. Флаг был поднят. Ветер, дувший с берега, нес в море хлопья сырого тумана. Берег был хорошо виден. Два лодочных сарая и два причала с пакгаузами и лавкой были не такие красные, какими Вениамин их помнил. Наличники и стены, обращенные на юго-запад, посерели, двери были закрыты.

В конце аллеи среди яркой зелени возвышался большой дом с красными и белыми строениями по бокам. Двор напоминал шахматную доску с расставленными на ней фигурами. В центре выделялись колодец и голубятня. Серая, крытая шифером крыша главного дома и поблескивающие ряды окон слабо светились, дом для работников из-за торфяной крыши был похож на покрытую росой большую кочку. Выкрашенный охрой бывший Дом Дины – в нем теперь жили Стине с Фомой – со стеклянной верандой, смотревшей на море, нарушал строгие ряды красного и белого.

А выше, в горах, полыхала осень. Желтые рябины на аллее были усыпаны кроваво-красными гроздьями. Сад был обнесен желтым и зеленым штакетником. Вениамин разглядел за деревьями восьмиугольную беседку.

Из трубы над кухней шел дым, на амбаре звонил колокол. Его ждали.

Как он мечтал об этом мгновении! Там, в Копенгагене, он только об этом и думал. Видел все таким, каким оно врезалось в его память.

Он не ждал, что встреча подействует на него так сильно. Ему пришлось отвернуться и вытереть глаза.

Но чем ближе пароход подходил к Рейнснесу, тем больше постройки утрачивали белизну и яркость. Крыша на пакгаузе Андреаса выглядела неважно. Здесь, на берегу, осень ощущалась более явственно. К зелени уже примешались желтый и коричневый цвета.

По-своему так было даже лучше. Лучше, что действительность вдребезги разбила мечту. Взрослому человеку уже не над чем было плакать.

Фома приехал за ними на лодке.

Вениамин был готов к этому. Они сидели друг против друга и говорили о поездке, ветре, погоде.

Фома не задавал вопросов, на которые было бы трудно ответить. Ребенок был для него лишь хрупким грузом. Фому, очевидно, не интересовало, что у него где-то должна была быть мать.

Ханне он сказал «здравствуй» и «с возвращением домой» и больше уже никак не отмечал ее присутствия. Его внимание было занято багажом и касалось только практических вещей – он работал веслами.

Вениамин забыл, как это бывает. Человек и лодка. Весла. Ловкость. Безмолвная гордость.

Сам он в этих краях едва ли считался сто́ящим человеком. Его поездка за границу, где он выучился на доктора, очевидно, казалась здесь сущей безделицей. Уже одно то, что мужчинам теперь придется снимать шляпу при встрече с доктором, вызывало неприязнь.

* * *

Мозолистые руки Фомы крепко держали весла. Руки были покрыты свежими царапинами и трещинами. Глаза так часто щурились на солнце или на снег, что вокруг них белели глубокие канавки морщин. На куртке из домотканого сукна не хватало пуговицы. Непокорную рыжую с проседью шевелюру трепал ветер. Глаза, один голубой, другой карий, смотрели прямо. Но это ничего не значило.

Когда Дина несколько недель назад сказала Вениамину, что Фома – его отец, он спросил:

– Почему Фома?

Она ответила вопросом на вопрос:

– А почему Карна?

Теперь ее слова прыгали на гребешках серых волн.

Никого не заинтересовало, что один глаз у Карны был голубой, другой – карий. Даже Олине.

Означало ли это, что все знали, но молчали? Или никто просто не задумался над очевидным?

Ребенка приняли как бесценное сокровище. А плетеная коляска с откидным верхом! Никто и не мечтал когда-нибудь увидеть такое чудо! Все гладили розовое атласное одеяльце, поднимали и опускали верх коляски, качали и катали ее.

Маленькому Исааку пришлось уступить свои позиции. До сих пор он безраздельно владел коленями толстой Олине и других женщин. Теперь ему пришлось довольствоваться твердыми мужскими коленями и сидеть в клубах дыма, поднимавшегося из их трубок.

А Карна переходила из рук в руки. Под восхищенными взглядами ее взвесили на кухонных весах, измерили и записали цифры в тетрадь.

Женщины качали головой, не понимая, почему Вениамин, отец и доктор, не сделал этого раньше. Тогда бы они знали, достаточно ли было девочке того питания, какое она получала во время этого долгого путешествия. Не было ли у нее поноса? Или кашля? Может, сыпь? Или желтуха? Или что-нибудь более серьезное?

Узнав, что Вениамин даже не окрестил ребенка перед тем, как пуститься с ним в путешествие, Олине зарыдала.

Потом велела Вениамину принести Динину Библию и фарфоровое блюдо из залы, а Андерсу – сменить рабочую куртку на свежую рубашку. Олине решила устроить домашние крестины, дабы уберечь девочку от случайных опасностей.

Однако она не была уверена, что этого достаточно и что не последует возмездие Небес. Вениамин был вынужден обещать, что девочку окрестят еще и в церкви. И крестной матерью будет Ханна.