Читать книгу Наследство Карны - Хербьёрг Вассму - Страница 9

Календарь показывал 3 февраля 1876 года, Синий понедельник[4], который, как говорилось в календаре, «вдохнет жизнь во все члены весны».

В этот день от Анны пришло письмо, не похожее на другие.

Оно начиналось словами: «Мой дорогой Вениамин». И заканчивалось как обычно: «Твоя подруга Анна». Однако само письмо вызвало в нем недоверие. Анна благодарила его за приглашение, которым он всегда заканчивал свои письма: «Приезжай в Рейнснес, Анна!»

Он привык, что она либо не упоминала об этом, либо вежливо, но решительно отказывалась. И вдруг она пишет: «Мы приедем вместе с Софией!»

Мимоходом Анна сообщила, что отказала третьему жениху, хотя Вениамин не знал, что она отказала двум первым. И что каждую весну, с тех пор как они расстались, она боролась с желанием приехать в Рейнснес.

Последний отказ особенно огорчил ее мать, и отец, вспылив, сказал, что ей нужно поехать в Нурланд, чтобы избавиться от старых призраков.

Она не была настолько скрытной, чтобы не позволить себе подтрунивать над родителями, которых огорчало, что их дочь может остаться старой девой.

Значит, Анна все-таки существует?

Вениамин вдруг понял, что уже давно возвел Анну в ранг своего духовного единомышленника. Своей доверенной. Его жизнь благодаря ее письмам стала намного богаче.

Он даже подумал, что, если она приедет, писем больше не будет.

И вот она приезжает! Вместе с Софией! От неожиданности он упал в кресло, стоявшее в конторе при лавке.

Оглядел угол, в котором обычно принимал больных. Сегодня все казалось темным и старым. Запирающийся стеклянный шкаф с инструментами и лекарствами когда-то был белый. Теперь он посерел, и там, где облупилась краска, темнели безобразные пятна. Вениамин купил подержанный шкаф.

Креслу требовалась новая обивка. Из подлокотников торчал волос. Старая бурая обивка была удобна, ведь на нее иногда попадала кровь. Но Анне оно могло показаться непривлекательным и нечистым.

Письменный стол был новый. Он не вызывал возражений. Как и стулья, стоявшие в конторе. Но было что-то унизительное в том, что ему приходилось принимать больных в конторе при лавке, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Сейчас февраль. Что он успеет сделать до июня?

Понравится ли Рейнснес Анне?

Большой дом прошлым летом заново покрасили со стороны моря. Но лавка являла собой жалкое зрелище, так же как и один из пакгаузов. В беседке часть стекол была разбита, в скамейке на парадном крыльце не хватало одной планки. Вениамин вспомнил, что в гостиной под окнами обои покрыты пятнами. Наверное, окна следует заново промазать замазкой?

Он ходил взад-вперед по стертым половицам, голову давила непонятная боль.

Куда же их поместить? В большую комнату для гостей? Нет, она для них мала. У них наверняка будет много туалетов, им нужно место. Лучше он освободит для них залу.

Но как объяснить домашним, почему он уступил Анне из Копенгагена свою спальню? Они решат, что он посватался и получил согласие.

Ломая голову над этими мелочами, Вениамин мог не думать о главном – о приезде Анны.

* * *

Олине шел семьдесят восьмой год. Сидя на табуретке с колесиками, она еще управляла кухней и домом.

Несколько лет назад у нее на ноге появилась язва, которая никак не заживала. Олине не жаловалась, но часто громко и тяжело вздыхала. Волосы у нее поредели. Она заплетала их в косицу и закалывала ее на макушке тремя шпильками. А вот кожа осталась удивительно гладкой и свежей. Как молоко с медом, говорил Андерс, когда хотел ее задобрить.

Олине милостиво кивала. Она достаточно повидала на своем веку и не от любого принимала комплименты. Когда она хотела, ее замечания были безжалостны.

Олине видела людей насквозь, словно они были прозрачные. У нее сохранилось хорошее зрение, не то что у Андерса. Зато шевелюра у него была по-прежнему густая и непокорная.

Вениамин выбрал время, когда служанки не было на кухне. Он зашел к Олине и сел к столу.

– Олине, мне нужен твой совет.

– ???

Она отвернулась от плиты вместе со своей табуреткой и, прищурившись, оглядела его с головы до ног.

– Весной к нам приедут важные гости.

– Кто?

– Одна барышня… вернее, две. Из Копенгагена.

Олине сжала губы и приложила к ним палец. Еще во времена его детства это означало, что Олине думает.

Он не мешал ей.

– Это не просто барышня, верно?

– Нет, не просто.

Олине скрестила на груди полные руки, глаза у нее стали веселыми.

– Как ее зовут?

– Анна Ангер.

– Анна. Христианское имя. И что же эта Анна будет делать в Рейнснесе?

Вениамин покраснел как рак.

– Ее сестру зовут София. Они приедут в гости, – ответил он.

Олине наморщила лоб, пропустив его слова мимо ушей.

– Наконец к нашему Вениамину приедет дама. Что ж, ты ведь уже взрослый. Больше тридцати. Одинокий отец, а одинокому плохо. Сам Бог это сказал.

Она энергично кивнула. Словно посоветовалась с Господом, и Он с ней согласился.

– Обручение будет здесь?

– Успокойся, Олине. Ко мне просто приедут гости. Она никогда не была на севере. Их отец профессор, я у него учился.

– Настоящая профессорская дочка? Спаси и помилуй! Что едят профессорские дочки? Бедная я, бедная! В Рейнснесе будет, как в прежние времена. Важные гости, телячий бифштекс и двенадцать человек за столом. И поздний обед. Придется нанять еще одну служанку. Господи, дай силы справиться! Я уже так давно…

Олине сияла, она была довольна.

– Я хотел с тобой посоветоваться.

– О чем?

– У них, наверное, будет много вещей. А комната для гостей небольшая…

– Комната для гостей! Для профессорской дочки с сундуками платьев, картонками для шляп и всякой всячиной? Ни в коем случае! Тебе придется освободить залу. Эка важность, что ты доктор! Она будет жить в зале, и точка! У тебя нет ее фотографии?

– Нет.

Олине вздохнула и осторожно поправила повязку на ноге.

Вениамин тоже вздохнул.

– Она красивая?

– Да. И ее сестра София тоже.

– Бог с ней, с Софией. А Анна веселая?

– Нет, не знаю.

– Красивая. Но не слишком веселая?

– Она всегда очень серьезная, почти всегда, – признался Вениамин. И начал старательно перевязывать Олине ногу.

– Не понимаю, как я не потеряла ногу, пока тебя не было? Она могла у меня просто отгнить… Подожди, я что-то хотела сказать… Вот, вспомнила! Ханна знает про фрёкен Анну?

– Нет, я тебе первой сказал.

– Меня это не касается, но на твоем месте я бы сама сказала об этом Ханне до того, как она узнает это от других.

– Почему?

Олине внимательно поглядела на Вениамина, стоявшего перед ней на коленях и укреплявшего повязку.

– Так мне кажется…

Окружной доктор прислал за Вениамином. Вениамин решил, что это связано с медицинским отчетом. Старый доктор не любил бумаги и отчеты, одинаково скучные каждый год. Теперь писать их ему помогал Вениамин. Особого внимания требовал раздел «Болезни в округе», приносивший много неприятностей.

Вениамин приехал в Страндстедет и направился к дому доктора. Старый доктор обычно приглашал его обедать и угощал пуншем. Дом был гостеприимный, хозяин – умный. Но он лучше разбирался в людях, чем в медицинских отчетах.

Когда Вениамин впервые посетил его, чтобы узнать, не возражает ли старый доктор, чтобы он открыл свою практику, тот принял его под свою опеку. И даже больше. Он был явно благодарен Вениамину, что тот взял на себя посещение больных. Теперь доктор мог спокойно сидеть в своем кабинете в Страндстедете, не рискуя промочить ноги, как он выражался.

К недоразумению, возникшему между ним и комитетом по делам неимущих из-за того, что доктор оплатил транспорт, которым пользовался Вениамин, а не он сам, доктор отнесся с веселым негодованием. И произнес перед Вениамином и своей женой пламенную речь о недостатке ума у членов местной управы.

Доктор вел долгую и сложную переписку с председателем комитета по делам неимущих Петтерсеном. В последнем письме Петтерсен требовал, чтобы окружной доктор не направлял свои жалобы амтману[5].

Окружной доктор отправил это письмо ему обратно с требованием, чтобы председатель комитета по делам неимущих поставил на нем дату, как предписывали правила. Петтерсен ответил незамедлительно и назвал подобное требование неслыханной дерзостью со стороны окружного доктора, который «и пальцем не шевельнет, чтобы подготовить больного человека к худшему».

Последняя фраза привела окружного доктора в восторг. Он написал амтману, что не понимает языка председателя комитета по делам неимущих. Должно быть, это недоразумение, и он, с позволения амтмана, будет считать, что отнюдь не должен готовить своих пациентов к худшему.

Вениамин надеялся узнать у доктора о продолжении этой переписки. А также принес ему данные, которые нужно было вставить в отчет.

Но старый доктор был явно чем-то недоволен. Его лицо и седые растрепанные волосы свидетельствовали о праведном гневе. Из больших ноздрей торчали кустики волос. При свете лампы они придавали доктору особенно воинственный вид.

Доктор поднял пунш с таким лицом, словно пил кровь врага. Должно быть, амтман сделал ему внушение за то, что доктор подтрунивал над председателем комитета по делам неимущих. Как бы то ни было, а что-то дало доктору повод для саркастических замечаний. Вениамин достал свой черновик медицинского отчета.

– Сыпной тиф, брюшной тиф, инфекционный менингит и ветряная оспа – ни одного случая. Скарлатина – четыре случая, из них три с летальным исходом. Корь – ни одного случая. Дизентерия – ни одного случая. Родовая горячка – ни одного случая. Рожа – четыре случая, из них два с летальным исходом. Краснуха – два легких случая в усадьбе Сёрланд. Чесотка и парша – обычные заболевания в рыбачьих поселках…

Окружной доктор поднял руку.

– Я сам могу заболеть от этого медицинского отчета! – прервал он Вениамина. – Отчет подождет. Я получил сегодня подлое письмо из столицы!

Вениамин положил свои бумаги на стол и ждал продолжения.

– Там, на юге, люди часто теряют рассудок…

– В чем дело?

– По их мнению, Вениамина Грёнэльва следует считать не врачом, а знахарем.

В клубах дыма от мужниной сигары добрая докторша вышивала что-то круглое. Вениамину показалось, что это салфетка. Коричневая с желтым.

После слов мужа она легко встала и вышла из комнаты. Что-то было не так. Обычно докторша некоторое время сидела с ними, а потом уходила спать. Вениамина охватило недоброе предчувствие. Неужели он чем-то обидел ее?

– Там сочли, что вы не имеете права на врачебную лицензию, потому что получили образование не в Норвегии, а в Дании. И предписали мне быть вашим палачом! Черт бы их там побрал! Но мы будем жаловаться! – услыхал Вениамин голос доктора.

В ушах у Вениамина зашумело.

– Почему вы молчите? – Доктор внимательно наблюдал за ним.

– Вы считаете, что я не имею права лечить, потому что учился в Копенгагене?

– Нет, я так не считаю, но в Христиании предпочитают национальную медицинскую практику. Норвежцев должны лечить норвежские врачи.

– Но ведь я норвежец!

– Несомненно. И ваше образование лучше того, что вы могли бы получить в Христиании.

– Так в чем же дело?

– Таковы правила. Закон. Но, с моей точки зрения, это чистый протекционизм.

– Неужели это правда?

– Боюсь, что так. От глупости не спастись. Мы повсюду с ней сталкиваемся. В местной управе, в комитете по здоровью, в Христиании… Но мы будем жаловаться. Я объясню им, что мне не справиться без вашей помощи. Мы не сдадимся!

В ушах продолжало шуметь. Неужели все годы в Копенгагене потрачены впустую? Неужели несколько жалких стариков в Христиании обладают достаточной властью, чтобы запретить ему лечить людей, несмотря на его диплом?

– Но ведь я доложил вам, когда приехал домой, что…

– А я доложил выше и считал, что все в порядке. Государственная мельница мелет медленно, но безжалостно.

– Но ведь медицинский факультет в Христиании был создан с помощью датских профессоров?

– Безусловно. Однако нам предписано быть норвежцами. Норвежские клизмы, норвежские сыворотки, норвежское вздутие живота, норвежская смерть и норвежский сифилис. Да пошли они все к черту! И награди их, Боже, хроническим норвежским поносом!

– Когда-то Дания и Норвегия были одним государством! Мое преступление лишь в том, что я изучал медицину в Дании!

Окружной доктор пощелкал языком, словно придавая особую силу своим проклятиям.

– Норвежцы должны были помочь датчанам при Дюббеле… А мы трусливо предали их! – воскликнул Вениамин.

– Мы с вами не всегда разделяем одну и ту же точку зрения, молодой человек, давайте придерживаться дела! – проворчал старый доктор.

– У меня нет прав! Что я могу?

– Обжалуйте решение! На это уйдет время.

– И что?

– А я тем временем заступлюсь за вас как за исключительно умелого знахаря! – сердито заявил старый доктор и позвал жену таким голосом, будто в случившемся была ее вина.

Она принесла им еще пунша.

Некоторое время они лечили горе пуншем, потом старый доктор сказал:

– Пусть это останется между нами. Зачем без нужды портить вашу репутацию. Надо выиграть время.

– Но я не могу практиковать на таких условиях! Это…

– Придется привыкнуть! Вы здесь нужны! Если бы вас не было здесь этой зимой, мне бы конец. Этого они там, в Христиании, не понимают. Они там ездят на национальных извозчиках, погруженные в свои национальные мысли, а лошадь роняет национальный навоз. В Нурланде же, молодой человек, всю грязь уносит в море. Но такие, как мы, преодолеют все националистические препоны. Поверьте мне!

– Я бы предпочел утопиться.

– Будьте мужчиной! Или я помру еще до того, как мы получим ответ. И буду заменен каким-нибудь идиотом из Христиании. Кто тогда заступится за вас?

В тот вечер у Вениамина не было сил уехать в Рейнснес. Он долго ворочался без сна на своей узкой кровати в комнатке за кабинетом.

Анна, о которой он на время забыл, снова всплыла в его мыслях, усилив его позор. Что такой знахарь, как он, может предложить профессорской дочке?