Читать книгу Странствия Мелидена - Игнатий Смолянин - Страница 10

Только через два дня после приезда воеводы Мелидена вызвали в его терем. Очевидно, сначала верхушка обсуждала в узком кругу, кто он такой и как к нему отнестись, помимо устройства воеводой собственных хозяйственных дел после сбора оброка с деревень. Украшенный резьбой терем имел целых три этажа; таким, но с комнатами пониже и поменьше, был разве что дом управителя. Присутствовали сам воевода Гаур Воданиг, печатник Тунжа, начальник охраны Икут, также называемый окольничим, и сотский Гиттин. Встретили Мелидена настороженно, но без враждебности. Сначала шли общие расспросы о делах в Висагете, о здоровье великого князя и прочих новостях. Мелиден отвечал кратко и почтительно, опасаясь вдаваться в подробности придворной жизни и пересказывать слухи, хотя мог бы рассказать много нелицеприятного, особенно про новых грютских советников Ларса Вагунига. Потом принесли варёный мёд и лёгкую закуску, разговор перенёсся на собственные Мелиденовы дела, его воинское умение и судебные поединки. Между прочим, воевода поинтересовался, способен ли Мелиден снести голову быку.

– Могу, – коротко отвечал Мелиден.

– А пополам по филею разрубить сможешь?

– Это как получится, но вряд ли. Достаточного навыка нет. При забое шкуры берегут. А также меч жалко.

– А если пробу устроим? Сейчас самый забой по первым морозам.

– И бесплатно покажу. Лишь скотину поставьте.

Затем воевода сказал, что сотенный хотел бы оставить Мелидена при себе стременным, но такому молодцу о трёх конях и с полным вооружением самое место в станичной службе. Поскольку подмёрзли реки, установился санный путь, началась торговля, нужен особый досмотр и помощь таможенникам, чтобы помешать беглым холопам уходить на средиземскую сторону. Вместе с купцами на дороги полезли разбойники, в том числе с сопредельной стороны. Сейчас как раз собирается отряд для помощи станичной службе, на один месяц включая дорогу туда и обратно. Мелиден отвечал, что готов выступить хоть сегодня. Сегодня не надо, сказал воевода, а через три дня будет в самый раз. Сбор у воеводского терема.

В оставшиеся дни Мелиден выводил коней из управителевой конюшни, выезжал рысью и небыстрым скоком, рубил с ходу ивовые прутья и надетые на них старые корзины, стрелял за городом из самострела в одинокую ель с обрубленными снизу ветками. Между тем, воевода и впрямь прислал к нему слугу с приглашением показать молодецкий удар на бойне. Мелиден не замедлил. Когда ему показали быка, привязанного верёвкой к колу, он походил около, не обращая вроде бы на быка внимания, описал несколько фигур двуручником в воздухе, вздохнул несколько раз глубоко. И в какой-то момент, как бы невзначай повернувшись, нанёс короткий удар с резким выдохом и выпадом на левую ногу, так что движение оказалось почти незаметным для зрителей. Но меч остановился перед передними ногами быка, а Мелиден выверенным прыжком отскочил назад, когда отрубленная голова рухнула на землю и из шеи фонтаном хлынула кровь. То же он повторил второй и третий раз.

– Тебе бы мясником работать с такими навыками. Так быстро проделываешь, что непонятно, как успеваешь. Небось, перебил скотины немерено в своей Висагете. Но мог бы не торопиться так, подходить с расстановкой.

– Я не в каты собираюсь, а упражняю воинское умение, – с достоинством отвечал воеводе Мелиден. – Вся суть в том, чтобы собраться для удара незаметно для противника, будь то бык или человек. И ударить точно в нужный миг с полной силой. Долго примерившись и приладившись многие смогут. Другое дело – вот так, с ходу.

– Видим, что не врёшь, будто служил при великом князе Ларсе. А поперёк лошадь перерубить сможешь? Есть старая кляча, всё равно забивать.

– Дурное дело лошадей убивать, пусть старых. Но могу попробовать. Однако не ручаюсь, нет достаточного навыка.

Вывели лошадь, действительно мелкую клячу, едва держащуюся на ногах. На этот раз Мелиден не стал расхаживать с непричастным видом, подошёл с боку, примерился и ударил – но недорубил: перебив хребет, меч застрял на двух третях.

– Я же говорил, нет полного навыка, – с досадой заметил Мелиден, выдернув меч из павшей лошади. – Силы и точности, может быть, хватило, но слишком короткий вышел удар. Надо было опуститься в коленях, чтобы меч дошёл до брюха. А может, он уже затупился на быках и потому застрял, попал щербиной. Заточка тоже имеет значение, и не последнее.

Закончился день пиром у воеводы. Похоже, воевода Гаур был не прочь сделать телохранителя великого князя своим собственным. Он велел Мелидену со слугой после возвращения из станичного похода поселиться в пристройке при своём тереме, поскольку съезжую избу пора освобождать. В этом была немалая честь, но Мелидена она не слишком обрадовала. Торчать при старике с тяжёлым нравом – палка о двух концах, лучше бы сидеть где-нибудь на отшибе. Однако выбирать не приходилось.

На следующий день он стал готовиться к походу. Все три коня были здоровы, и даже большая часть домашних запасов еще сохранялась – овсяная мука, ржаные сухари, солонина, сушеные грибы, чеснок и даже горшок с топлёным маслом. Поход их, скорее всего, исчерпает, дальше оставалось надеяться на воеводские харчи. Ожидать чего-то из дома в ближайшие месяц-два не приходилось. Хорошо бы у самих родных всё было в порядке. Мелиден оставил жене большую часть полученных от поединков денег, но когда-то они кончатся. Всего месяц прошёл с отъезда из Висагеты, а былая жизнь словно осталась в далёком прошлом. К новой Мелиден вроде бы приспособился, но настроение оставалось неизменно мрачным, слишком всё шатко и как бы навязано внешней недоброй силой. Видимо, это читалось на его лице, что также не способствовало сближению с кем-либо из местных.

В назначенный день перед воеводским теремом собрался отряд человек тридцать, они должны были сменить такой же на полуденном участке границы. Лучше было бы сторожить торговую дорогу к пограничному мосту, но на лёгкую и прибыльную службу были назначены самые старые и родовитые боярские дети со своими холопами. Его же отряду предстояло следить по лесам и неудобьям за верхним течением пограничной реки Сивехры там, где она ускоряет ход между каменными буграми, предвестием гор, начинающихся за Камейским городком.

Припоминается, что на пиру после быкоубийства захмелевший воевода поручал Мелидену поймать некоего разбойника Окулшу, с небольшой отчаянной шайкой досаждавшего проезжим купцам и переводившего беглых холопов и преступников на средиземскую сторону. Мелиден рассудительно отвечал, что если встретит лицом к лицу этого Окулшу и кого еще из воров, то располосует в лучшем виде, только где же его встретить. Он человек новый даже в Липенске, всего три недели, не знает ни мест, ни людей – ни лесных дорог и укрывищ, ни тех, кто может служить разбойнику наводчиком или скупщиком добычи. Это могут знать только местные, те люди воеводы, кто живёт на границе постоянно, годами. С них и надо спрашивать. Если же будет точное указание, то Мелиден не подведёт.

Окольничий Икут остался в Липенске – он тоже присутствовал при разговорах с воеводой, но помалкивал, не зная, видеть ли в Мелидене будущего соперника или подручного, а во время пира набрался мёда и только что завезённого заморского вина до невменяемого состояния. Выяснилось, что прозвище «Палач» он носил не за особую личную жестокость, хотя и не отличался мягкосердечием, а по наследству от отца, тоже липенского окольничего, действительно губителя холопов. Вообще, все местные имели клички, зачастую едкие, которые шли в ход при уличных встречах без всякого стеснения. Сильный и умелый боец, Икут питал пагубную страсть к хмельному, которая уже начала сказываться на нём неприглядным образом и впоследствии погубила. Увы, частый порок в воинской среде.

Командовать отрядом полу-назначили, полу-выбрали Катазакриса по прозвищу Огурец из боярских детей города Малого Телема на стыке липенского княжества и лесостепи. По знатности он не отвечал своему месту, зато был опытным воином, хорошо знающим пограничные пути, и искусным конным стрелком из рогового лука, как многие полуденные медвежцы, перенявшие этот навык у кочевников. Кроме лука, он обладал саблей, кистенем и ременной плетью, которыми пользовался с необычайной ловкостью. Некоторые были вооружены примерно так же, другие имели совни или рогатины в придачу к непременному луку со стрелами.

Посторонний затруднился бы отличить воинов друг от друга – они не имели никаких опознавательных знаков, все заросли густыми бородами, низко на лоб спускались отороченные мехом островерхие шапки, скрывающие под собой шлемы. Долгополые, с короткими рукавами и высокими воротами тегиляи были одинаково засалены и грязны. Только очень намётанный глаз мог бы определить, на ком только набитый конским волосом либо пеньковым очесом и прошитый пеньковыми же верёвками кафтан, а у кого внутри спрятан настоящий панцирь из прочно связанных железных пластин.

Тем не менее, между собой воины разбирались хорошо – почти половину отряда составляли боевые холопы, безропотно довольствовавшиеся объедками после хозяев. Хотя и хозяева не роскошествовали: у всех припасы ограничивались мешком пропаренного овса и половиной пуда солонины, благо соль в Липенске стоила значительно дешевле, чем в Висагете, по причине ближнего торга с норками.

До границы от Липенска меньше двухсот вёрст или четыре неполных перехода. Конные преодолели это расстояние за неполные два дня по отличной дороге. Неглубокий снег был только-только достаточен для саней, мелкий снежок изредка падал с неба, временами переходя в слабую морось. Для путников, ночующих в неотапливаемых сараях или вовсе в ельнике, поскольку не хватает места для всех в крохотных курных избушках мелких деревень, погода имеет первостепенное значение. Пока погода была хороша.

Мелиден, как очевидно лучше снаряжённый для ближнего боя, естественным образом оказался возле начальника отряда, охраняя его меткий лук от неприятельских неожиданностей. Вероятно, бесхитростное прозвище «Огурец» Катазакрис получил за зелёный цвет тегиляя. Но в разговоры не вступали, ехали молча.

Перед самой границей переночевали более-менее удобно в ямском дворе Авренского городка и соседних избах; реку усеяли рыбаки, по первому льду ловившие налимов, сигов и щук; по дороге непрерывно двигались обозы – главный торг был на средиземской стороне, в большом городе Иннедригане. Утром следующего дня отряд отправился на юг вдоль Сивехры; ему предстояло разделиться надвое, подкрепив собой ближнюю и дальнюю станицы, каждой из которых поручалось примерно шестьдесят вёрст пограничного рубежа – пока пятеро отдыхали в станице, одна пятёрка объезжала одну сторону, а другая другую.

Забавно, что средиземские хроники, повествуя о неудачах в боях с медвежскими схизматиками, как правило, приписывали их бесчисленности орд неверных варваров. В действительности в малолюдном и бедном Медвежье редко собиралось служилое войско больше тысячи-двух конных, в мирное же время большинство служилых дворян сидели в поместьях и призывались на охрану границы в малом числе, по очереди, выходя полностью только на весенний либо зимний смотр – где как. Вдобавок, основные силы обычно стояли на полуденной засечной черте против хищных кочевников-сыроядцев. Протяжённую западную границу охраняли считанные сотни воинов, распределённых между станицами и гарнизонами главных городов.

Мелидену по жребию досталась дальняя станица верстах в ста пятидесяти. Хорошая поначалу дорога сменилась тропой среди высокоствольного леса, но видно было, что её чистят от упавших деревьев. Ехали насторожённо, опасаясь как своих разбойников, так и набегающих с другой стороны. Равнина первых двух третей пути сменилась холмами, сначала невысокими, потом всё более крутыми и каменистыми, причем средиземский берег был заметно выше и недоступнее.

Дальнюю станицу местные называли Лучанской, то есть находящейся в излучине реки. Она представляла собой небольшой посёлок на крутом каменном холме и была защищена сосновым частоколом, укреплённым грубой каменной кладкой внизу, с двумя воротными башнями из огромных брёвен и высокой дозорной вышкой. Местные жили в просторных избах с грубыми каменными печами (в Липенске преобладали глиняные), топившихся по-чёрному.

Для приезжих предназначалась войсковая изба с двумя печами в разных концах, с нарами-полатями по бокам и длинным грубо сколоченным столом посередине. Имелась большая кадка с водой, в которой плавали перевязанные в восьмиконечный крест лучины – чтобы черти в воду не лезли. Хоть в церковь медвежский люд ходил только по главным случаям, для разрешения любой повседневной нужды у него имелись особый приём или молитва, напоминающая заговор и связываемая с именем какого-нибудь святителя – от лихоманки, от порчи, для изгнания нечистой силы, от врагов, для удачи в торговых делах и т. д.

Ничего другого в строении с крохотными забранными ставнями оконцами под чёрным, как смоль, потолком не было. Правда, висели пучки трав, помогающих от насекомых, но не от блох, постоянно перескакивающих с разной скотины. В этом обширном «съезжем дворе» было темно и днём, спасала сосновая лучина, добавлявшая копоти. Грязное, с заплёванным дощатым полом помещение не располагало к долгому отдыху – поели, поспали и на службу. В соседней конюшне с сеновалом под островерхой крышей было намного уютнее, некоторые там и спали в не слишком холодную погоду.

Главным развлечением и даже в чём-то священнодействием были общие обеды. Перекрестившись, садились тесно за щербатый стол без скатерти, притаскивали на жердях большой котёл, и назначенный человек разливал половником сдобренные овсяной мукой щи в огромные миски. На каждую приходилось пять человек, которые по очереди черпали из неё большими деревянными ложками, подставляя под ложку ломоть чёрного хлеба, чтобы не расплескать на стол. Ели долго, разогреваясь от пара и пота, вытирали красные лица рушником, одним на несколько человек. Их потом стирали местные бабы.

После этого из котла вытаскивали большущий кусок варёной говядины и на деревянном блюде резали тесаком на куски, раздаваемые затем сотрапезникам. Те опять подставляли под свой кусок ломоть хлеба, откусывали и жевали, не торопясь. Завершая трапезу, вставали и крестились, после чего начинались досужие разговоры.

Мелидену молчаливо сочувствовали, уже зная его историю.

– Не весел, удалец? – утвердительно спрашивали его временами.

– Чему радоваться. Еще недавно лицезрел самого великого князя и митрополита в золотых ризах, как вас сейчас. На божьем поле сражался, всегда с удачей, сотни на меня любовались, снимал доспехи, большие деньги имел. Теперь здесь щи хлебаю из кислой капусты и давлю тараканов. Жену оставил и сына младенца, сироту при живом отце. Хорошо, имение не отобрали, какое ни худое, а будет им прокорм. Для вас такая жизнь в обычай, для меня падение…

Большинство изб располагались вне станицы внизу; всего их было до сотни, из них внутри частокола только десяток домов местных «жильцов», освобождённых от податей за службу по охране рубежа, иногда им привозили и мелкие «выдачи» из Липенска, обычно сукном и солью. Кроме того, каждые 20 дворов в приграничной полосе обязаны были вскладчину выставлять одного воина. То есть приезжими полутора десятками силы станицы не ограничивались, было примерно столько же местных служивых во главе со старостой, не считая ополченцев в постоянных внешних дозорах. Не густо, но и место наиболее глухое, нехоженое. Особенно недоступное со средиземской стороны, где среди сплошных обрывов и буреломов бродили только редкие охотники.

Во время дозорных разъездов ратники порой сбивали меткой стрелой птицу с дальнего сука или бегущего зайца. Мелиден не стрелял, берёг дорогие болты. На беззлобные насмешки отвечал угрюмо: «Попадётся что-нибудь крупное, узнаете, каков мой самострел». Но ничего крупного не попадалось. Удаляться от наезженной тропы опасались, чтобы не поломать ноги лошадям на скользких, покрытых тонким снегом камнях.

Глухие места приманивали разного рода изгоев, беглых преступников и разбойников. В борьбе с ними служилые дворяне, направленные из дальних мест, могли оказать лишь ограниченную помощь постоянным станичным сидельцам. А те не хотели осложнять себе жизнь стычками с «гулящими людьми», или даже находили с ними взаимовыгодный общий язык. «Пусть об этом у начальства голова болит» – думал про себя Мелиден, – «я и сам здесь наполовину гулящий человек. Моё дело маленькое, куда скажут, туда пойду, кого встречу, с тем и буду биться. А самому лезть на рожон без надобности». Но выходы на тот берег он хотел разведать, на всякий случай, как и порядок охраны рубежа, и именно ради этого столь охотно согласился на станичный поход, хотя мог попытаться сразу пристроиться при воеводе.

По бледному небу плыли редкие облака, шумела близкая река, на каменных холмах величаво вздымались заснеженные ели, здоровье Мелидену пока не отказывало, и товарищи оказались не такими вахлаками, какими представлялись вначале. Но на душе всё равно стояла беспросветная мгла.

Он не тешил себя надеждами, что в Висагете его забудут – и те, кто подвёл под монастырь его отца и опорочил его самого перед великим князем, и мстительные Ветисские. А куда спасаться дальше из Липенска? Только через границу в герцогство Иннедриганское, называемое Ремитой. Все другие пути очевидно хуже. Он знает средиземский язык, познакомился с их обычаями, и там привычная городская жизнь, совсем отрываться от которой тяжко. Не вполне привычная, конечно, но он не способен вечно жить в лесном разбойничьем логове или отшельническом скиту на востоке. И на степной границе делать нечего, и нравы работорговцев Грюта Полуденного, коварных и своекорыстных, ему слишком хорошо знакомы, чтобы надеяться, будто неверный медвежский беглец у них сможет избежать колодки на шее.

То есть подходил только путь на запад. Не то, чтобы он прельщал – совсем даже нет. Но как быть, если дела и дальше пойдут от плохого к худшему. Пребывание в Липенске всё более тяготило – здесь, в неспешных пограничных разъездах снова было время предаться неотступным тяжким мыслям. Необходимость приспосабливаться к незлым вроде бы, но своенравным воеводе, сотскому, окольничему, отчуждённость грубых бородачей с окраин, эти постнорожие мракобесы «истинники»… Вечно жить «боевым холопом», строить себе карьеру мелкими шажками… Мелиден заметил, что непроизвольно начал вставлять средиземские слова в свои раздумья. Тоска по жене Людмиле заставила вспомнить когда-то выученные старые средиземские стихи:

И это падение после детства в почти дворце в Грюте Полуденном, службы при самом великом князе в светлых теремах, возле новопостроенных белокаменных церквей, учёбы у Нимвурда и разговоров с обходительными камбенетскими купцами и приказчиками, бесед с много знающими дьяками, после раззолоченных одежд и изысканных яств? На яства ему было плевать, тем более что и в Висагете их вкушали другие, всё равно в душе Мелидена исподволь копилась злоба на окружающую несправедливость. Пока она разряжалась в воинских упражнениях до изнеможения, но раньше или позже её придётся выплеснуть на тех, кто встанет поперёк дороги. Следовательно, надо быть готовым дать дёру дальше после очередного убийства, – брезжило в голове у Мелидена. Вольно или невольно, но расчётливый ум выстраивал все его действия на подготовку к этому нежеланному, но неизбежному «рывку».

Срок станичной службы пролетел незаметно. Никаких разбойников не поймали. Временно приписанных служилых дворян хватало лишь на разъезды по приречной тропе – тридцать вёрст в одну сторону, тридцать в другую, – но не на прочёсывание горных лесов в глубине. Однако через реку из Ремиты никто не лез или не оставлял следов во всяком случае. Вероятно, главной причиной затишья было то обстоятельство, что бурная в каменистых верховьях Сивехра не замёрзла этой тёплой зимой, только пар стоял над заснеженными берегами. Ни одного моста на их участке не имелось, перебраться вброд через ледяную высокую воду было почти невозможно. Ловить Окулшу начальник Катазакрис (странное грютское имя для русобородого медвежца) не собирался – как его поймаешь, если сами местные не укажут. Да и что ему делать в глуши в самый торговый сезон. Наверняка пасётся возле тракта, а в глухомань вернётся с награбленным много позже их смены.

Следующая смена запоздала на целых шесть дней, но опытный полусотник был к этому готов и умело растянул припасы. Обратно ехали уже в середине просинца, несколько оголодавшие, но в полном составе и добром настроении. В Липенск прибыли вечером в сочельник, когда начинается разговление перед великим постом и пекут сочни – лепёшки на конопляном масле. Воеводы с Палачом в городе не было – не дождавшись Мелидена пару дней, отправились надзирать за торгом в Иннедригане. То есть опять разминулись по дороге. Оставшийся в тереме за старшего инок-печатник Тунжа пробовал ругаться на опоздание, но получил грубый ответ, что Мелиден вернулся со всем отрядом, когда пришла смена и опоздали не они, а сменщики. О намерениях воеводы его никто не извещал и не мог же он сбежать со службы самовольно, хотя сидеть на границе лишние дни удовольствие небольшое.

Затем перебрались в пристройку у воеводского терема с малой глиняной печкой, тесную, но тёплую, и остаток просинца прошёл в относительном безделье. Что оказалось как нельзя кстати – в эти две недели ударили первые трескучие морозы. Опять маленькая, но удача среди большой неудачи – хоть проклятая зима перевалила за середину. Кормили у воеводы сытно; ни жены, ни детей у него не было, все умерли в чумной год, пока он был в полюдье.