Читать книгу Странствия Мелидена - Игнатий Смолянин - Страница 3

Настроение собиравшегося перед рассветом Мелидена ближе всего передавало слово бесприютность. Еще не отчаяние, но щемящая тоска вкупе со странным освобождением погорельца, разом лишившегося всего нажитого. Мрачный сумрак предпоследней «заячьей» стражи усугублялся весьма зябкой погодой. Хорошо, что хоть не мороз.

Действительно, всё достигнутое к тридцати годам, вся, как мы сказали бы, карьера шла к очевидному и неотвратимому краху. Весь устоявшийся образ жизни подходил к концу. Другие к этой поре расцвета пожинают плоды предыдущих усилий, прочно встают на ноги, начинают наслаждаться почётом и достатком. А он отправляется на средиземскую границу как служилый дворянин-однодворец самого низшего разряда, какой не может себе позволить даже оруженосца. Точнее, его не требует половинный размер держания, что унизительно само по себе. Причем отправляется он не в составе бодрого и весёлого отряда, знающего, что следующей осенью или весной вернётся домой, а по личному письменному предписанию. Без указания срока. То есть в пожизненную ссылку, называя вещи своими именами.

Довод, что подобных ему множество было и будет, что большинство в таком же или худшем положении с рождения, не утешал. Пусть другие думают о себе. Он не другие. И сидеть в болоте с рождения не то же, что рухнуть в него с высоты. Более того, не стоит заблуждаться – те, кто его в болото опустил, не успокоятся, пока не утопят окончательно. Поэтому сидящие в болоте привычно и неприметно в куда лучшем положении.

Истины ради, оруженосца Мелидену всё-таки предоставил князь Барух, от которого он формально держал менее чем половинное поместье в Угрусском уделе (треть «служилой сохи»), и за ним надо было заехать в Барухов двор. Но какого оруженосца? Мелиден уже познакомился с ним пару дней назад. «На тебе боже, что нам негоже». Огромный отрок с лицом или, скорее, мордой столь же тупоумной, сколь вороватой. Который и был только что бит палками на миру за мелкое воровство, причем безыскусное до нелепости, так что дурость заслуживала палок больше, чем кража. Яснее ясного, что князь Барух сбагривает своего провинившегося слугу так же, как великий князь Ларс Вагуниг прогоняет самого Мелидена. И как служить с таким безнадёжным вором, да еще слабоумным. Такой и хозяина подведёт под монастырь, будто у него мало своих забот.

Конечно, Мелиден мог взять слугу семьи Гершеню, человека умелого и надёжного. Но это значило бы оставить без помощи мать и Людмилу. Да и зачем Гершене на старости лет разделять изгнание Мелидена. Должна быть справедливость, каждый обязан нести свою ношу сам.

Сама Людмила восприняла его изгнание с покорностью судьбе, заставляющей усомниться в глубине её привязанности. Для Мелидена это был еще один нож в сердце. Первое, о чём она вспомнила, была недавно виденная комета, предвещавшая несчастье. Припомнилась и редкая для осени гроза, когда молния спалила опочивальню в загородном дворце великого князя Ларса. В действительности это случилось достаточно давно, чтобы приплетать к Мелиденову несчастью. О прочих зловещих знаменованиях, вроде россказней об упавшем с небес гробовом камне с таинственными письменами, не стоит и говорить. Эти бабьи суеверия, призывы молиться перед иконами и попытки привесить освящённую ладанку на его шею не вызвали ничего, кроме отчуждения и раздражения в ожесточившейся Мелиденовой душе.

Размышляя подобным образом, Мелиден через речку Самотёку и ворота Белого города проехал на Барухов двор к северу от Троицкой башни, где его уже ждал тот самый слуга-оруженосец Важиня (называть его Вагуном язык не поворачивался, ведь это слово означало «царь» в Грюте Великом). Сидел Важиня на мелком по его размерам мохнатом коньке, наверняка купленом за рубль у поганых. Такой же заводной стоял рядом. Бросив несколько хмурых слов придурку, Мелиден перегрузил часть своей поклажи на заводную лошадь, уже несущую мешки с овсом, скатанную кошму, мешок со снедью и разными мелочами. У самого Мелидена был конь получше, так называемой боярской породы с великокняжеского завода в Хорошем лесу на полдень от их двора в Ямской слободе. За коня Мелидену пришлось отдать почти всё заработанное до свадьбы с Людмилой, но он не жалел об этом. Хороший конь – половина удачи. Разумеется, Бурка был не самым лучшим выходцем с завода, но и не позорил бывшего великокняжеского гридня.

Сам князь Барух, младший из братьев великого князя Ларса, не соизволил даже показаться на прощание своему опальному полуподданному. Якобы не проснулся еще у себя в горнице. Может быть, стыдился, а скорее боялся лишний раз вызвать неудовольствие грозного старшего брата. Трусоват был Барух. Мелиден помнил, как он пресмыкался перед великим князем, как уверял в своей преданности, когда в начале прошлой осени по тайному приказу Ларса оковали среднего брата Вирга Большого. И вымолил прощение несуществующих вин, был отпущен через месяц. С тех пор трясётся, как заяц перед волком. А Вирга Большого, говорят, перевели недавно из дворцового подпола в монастырь в Переславле, где тоже держат в подвале в тяжких оковах.

Что ж, по сравнению с Виргом Большим и даже отцом, насильно постриженным в монахи далёкого полночного монастыря, его участь не так уж тяжела. Слово-то какое, «постриженным». Долгий волос – признак свободного человека, стригут рабов, а раб божий – всё равно раб.

С тем и поехали. Денёк был пасмурный, но необычно тёплый для ноября-полузимника. И не капало второй день подряд. Воистину, и большие несчастья скрашиваются малыми удачами. Плохо, что неизбежная расплата выпала на начало зимы, но зато зима, похоже, будет необычно поздней и тёплой. Уже легче, мороз – не свой брат. Слава богу, улица боярских усадеб Красновозничья находилась совсем близко от ворот и с закатной стороны Висагеты. Не надо было тащиться через город, да и привратные стражи пропустили хорошо им знакомого Мелидена без всякого любопытства.

Пришлось немного спуститься к полудню, чтобы пересечь реку Лорахву (обычно называемую попросту Медведицей) по убогому деревянному мосту. Великий князь хоть и отстроил почти весь Черноборский кремль с главными церквями при помощи грютских мастеров, а до мостов руки пока не дошли. Медвежские мосты, подгнившие и с расшатанными брёвнами, традиционно пугали иноземцев. Хорошо на таком провалиться летом, а если сейчас, в полузимник? Вода еще не замёрзла, но долго в ней не побарахтаешься.

Мысль о слабодушных иноземцах несколько приободрила Мелидена, ему-то не привыкать к родным осинам. Для медвежца и в ноябре в лесу спокойно и привычно, как у бога за пазухой, и гнилые мостки не пугают. Ступай осторожнее, только и всего. Жив-здоров и слава богу. А уж в его положении надо просто радоваться каждому дню, пока цел и на свободе, пусть относительной. После того злосчастного поединка.

Среди пригородных огородов и сарайчиков летали мелкие птички, да и в небе от них было пестро. Особым спросом пользовалась облепиха, рябина интересовала куда меньше, а калиной пернатые вовсе брезговали. Мелиден заметил пару чёрно-белых пёстрых мухоловок с длинными хвостами, вопреки названию не брезговавших облепихой – им вроде бы было положено уже улететь на юг. Да, зима действительно обещает быть поздней и тёплой. Перед самым носом Бурки промелькнула пара рыжих соек с синими пятнышками на боках, на рябине сновала пара снегирей – красногрудый самец и невзрачная самочка. Эти улетать не собираются.

Наконец, Голутвинский тракт пошёл прямо на закат, и солнце пока стояло точно за спиной, как и должно быть. Путь предстоял долгий, семь переходов до Веразы (конному меньше, конечно), потом еще пять до Липенска. Причём по пути Мелиден рассчитывал заехать в своё крохотное поместье в трёх неполных переходах и еще шесть вёрст точно на полночь. Но ненадолго, и так отъезд откладывался до предельного срока, предписанного великим князем. Срок наступал завтра, в день святого Мелидена Первоснежного. Дней весьма почитаемого на востоке святого Мелидена было несколько в году, поэтому им приходилось давать дополнительные прозвища. «Коли Милитонов день по снегу, то и Аусвес по снегу». Еще раз слава богу, что «Милитонов день» был по голу. С неделю назад снег выпал, но всё растаяло и дорога даже успела просохнуть. Осень, кстати, тоже была сухой, без обычной непролазной грязи.

Так без приключений добрались до большого села Колот, где переночевали в придорожной ямской корчме. Обедали по-походному из домашних запасов, чтобы не тратить денег зря, разводя костёр в ближайшем перелеске. Как обедали? Как всегда – под раскидистой елью, а лучше в яме от вывороченного дерева, чтобы дым не был виден издалека (бережёного бог бережёт), при помощи кремня, кресала и трута, котелок на трёх кольях, в нём разваривается порезанная на кусочки солонина, через некоторое время туда же – мелко резанные ржаные сухари, грибы сушёные и травы для вкуса – сухая покрошённая петрушка и чеснока побольше. Знакомая до мельчайших подробностей дорога окончательно развеяла мрачное настроение Мелидена. Свобода в поле и лесу – не тесный душный город, где никуда не деться от начальников. Тут сам себе начальник, и попробуй кто-нибудь встать поперёк дороги.

В Дубраве (дворе Мелидена в Угрусском уделе) провели три дня, занятые упорным трудом – пилили старой камбенетской пилой поваленные и засохшие ели и берёзы, привозили и кололи дрова, в перерывах сгребали листья в выгребную яму, чтобы был перегной для огорода, под конец с превеликим усилием вывернули два больших пня. Не то, чтобы Мелиден так уж любил деревенский труд, но надо было хоть чем-то помочь слабосильной родне напоследок. И, конечно, старались отоспаться в тепле, отъесться домашним и накормить лошадей вдоволь перед чужими краями. Баню растопили вечером. На четвёртый день с утра Мелиден завершил дела, снеся голову бычку своим двуручным мечом, «как заправский кат», а уж разделывают пусть без них. И сходил на могилу деда и бабки, положил на неё лепёшку в поминовение духов предков – зголей. Глупо, конечно, но может хоть они помогут. Торопиться было ни к чему – до Голутвинска всего сорок вёрст, полдня верхом быстрым шагом.

А что за поместье Дубрава? Восемь дворов, пашни совсем немного – земля худородная, только овёс кое-как растёт. С огородом тоже из рук вон плохо – ни Людмиле, ни тётке Здравице не удавалось вырастить ни репу, ни морковь, ни свёклу. Получались одни мелкие корешки, изъеденные всякой дрянью. Или земля плохая, или погода не та, или умения не хватало – а скорее, и одно, и другое, и третье. И не у них одних такая беда, на торжищах в Висагете овощей не сыскать, кроме огурцов. Южные клубни как-то удавалось выращивать умельцам великокняжеского двора, немногих бояр и митрополита, и то негусто и не каждый год, так что сами всё и съедали. Но огурцы родились хорошо, и каждую осень их солили в неимоверном количестве, с чесноком и петрушкой. Которые наконец-то научились выращивать каждый год в изобилии, и которые стали подлинной гордостью домохозяек, украшением стола и лекарством от всех болезней. Хотя главный доход был от скота – быков, коров и овец с грубой шерстью. За мясо, масло и шерсть покупали ржаную муку и соль. Лес тоже помогал – грибы, земляника, малина, орехи, дикие яблоки в изобилии. Птицы, шкурки беличьи, куньи, если повезёт – лось или кабан. Ноябрь – самое время для охоты. А вот дубов в Дубраве всего ничего, и то мелкие по опушкам. Выжгли и выпахали дубраву в своё время, теперь пасли скот на её пустоши, которой не давали зарастать.

Важиня, косившийся поначалу на Мелидена с опаской и недоверчиво, оттаял потихоньку в ходе совместного напоминающего деревенское детство и потому умиротворяющего труда. Через несколько дней зашёл разговор о воровском подвиге оруженосца, поскольку тема была вполне огородная. Соблазнили Важиню тонкие и ровные доски, которыми Барухов домоправитель намеревался чинить прохудившиеся крыши сараев княжеского двора. Очень уж хорошо они гляделись бы на сарайчике пригородного огорода Важининых родителей. Поэтому, посторожив всю ночь Барухов двор и сменившись, Важиня взвалил на спину груду вытащенных за забор досок и попёрся на рассвете прямо за городские ворота, к огороду. Мол, куда хочу, туда и иду. Тут его и загрёб опытный десятник привратной стражи – куда это ты собрался, добрый молодец, чьих будешь и своя ли ноша у тебя на плечах. А молодец мало того, что попался через полверсты, так и соврать не сумел пристойно. Молниеносное разбирательство тут же вернуло доски в угол Баруховой усадьбы, а его холопа в Барухово узилище.

Ты бы еще у себя на лбу написал крупными буквами – ВОР – поучал Мелиден недоумка. Если так уж понадобились эти доски, надо было ночью оттащить их в соседний переулок и привалить у неприметного чужого забора или в какой-нибудь яме, присыпать листвой или землёй, после чего вернуться. И подождать до вечера – не хватятся ли пропажи. А если не хватятся, пройтись на торг и договориться с каким-нибудь мужиком отвезти доски до огородов на своей телеге, пообещав несколько штук за услугу. Селяне возвращаются с торга налегке, так что договориться было бы нетрудно. Вот и выехал бы из города тихо и мирно, никто не стал бы докапываться у ворот, что за доски у мужика в телеге, в общей-то толкучке. В ответ Важиня только хмыкал и гыкал сконфуженно, признавая неправоту и проникаясь уважением к башковитому начальнику. Который не только предусмотрителен, но еще читать и писать умеет, что необычно для воинского сословия.

В Голутвинске остановились на неприметном постоялом дворе слева от тракта – основной город с церквями находится справа на холмах, а тут расположена пригородная деревня. И дёшево, и малолюдно, им лучше не привлекать к себе лишнего внимания. Мелидену нравился этот городок, названный по речке Голутве и долгое время бывший пограничным рубежом Висагетского княжества, ставшего «великим» не так уж давно – лет сто пятьдесят назад. Речка звалась «малая» на языке жившего тут некогда племени, точнее, союза 12 племён вусурока. Остатки этого племени еще можно найти в лесах вдоль Голутвы к югу от тракта, хотя только глубокие старики помнят немногие слова его наречия.

Два дня до Веразы прошли под мелким накрапывающим дождиком. Деревеньки с удалением от столицы становились всё беднее, болот всё больше, ельники всё угрюмее, пустынная дорога всё грязнее. Пришло время мечтать о лёгком морозце, который схватил бы грязь. И монотонная езда снова стала навевать мрачные мысли на Мелидена. Как же так вышло? С чего всё началось, и по какой причине? Но каждое бедствие цеплялось за более старое, подобно тому, как шестерня цепляется за зубцы рейки в хитром натяжном механизме большого самострела, который Мелиден не так давно с любопытством рассматривал в Висагетском кремле. Получалось, что нынешнее крушение было предопределено чуть ли не с самого рождения Мелидена, если не с дедовских времён. «Трудно тебе будет в жизни такому», – укоряла когда-то властная и настырная бабка Надежда нелюдимого и неуступчивого отрока Миле. Еще бы не трудно жить среди таких, кто только и норовит заесть поедом, – вспоминал её теперь неблагодарный внук.

– Ну что же, отчего бы не вспомнить всю жизнь нашу скорбную, с самого начала, раз всё равно нечего делать, кроме как тащиться по грязной дороге к неизвестному, но наверняка неприглядному будущему, – думал Мелиден, покачиваясь в седле. – Кто знает, может ничего, кроме прошлого и не осталось больше.