Читать книгу Странствия Мелидена - Игнатий Смолянин - Страница 9

Настала Марона зимняя, когда зима встаёт на ноги – месяц студень. Действительно, выпал первый, пока слабенький снег. Выпив квасу и пожевав вчерашний пирог, Мелиден и Важиня снарядились и отправились к Водовзводной башне, что над рекой Тадзеной над самым поворотом. Это в самом дальнем от восточных Висагетских ворот конце, через весь город. Город не маленький, с три версты, однако мимо стен не промахнёшься. Под башней облепиху обклёвывали мелкие птички, в которых Мелиден по пёстрой чёрно-белой голове и желтоватому брюшку распознал синиц-масковок. Выше в небе стаями летали непонятные другие, серые и крупнее. Полезная ягода облепиха. А ведь еще при дедах её не было даже в Висагете, не так давно кто-то завёз с востока, прижилась и размножилась повсеместно. Здесь в Липенске капуста и репа родятся хорошо, в видных со стен огородах за тощими изгородями, но свёкла и морковь не родятся даже у воеводы. И чеснок местные не выращивают, только репчатый лук, который Мелидену не по душе.

Потянулась однообразная служба – четыре стражи на Водовзводной башне или на Привратной, той, которая смотрит на полдень, на мост через Тадзену (главные ворота восточные, Висагетские) – затем четыре стражи отдыха в съезжей избе. Мелиден предпочитал одиночество на Водовзводной – Важиню можно не считать – и ему охотно уступали очередь. На Привратной было людно и больше возможностей поживиться, но Мелидена раздражали местные кметы. Почти все имели семьи в городе или пригородных сёлах, либо жили при ком-то, и бесконечно перетирали свои мелкие хозяйственные дрязги или склочную родню. Либо искали случай содрать мелкую взятку с проезжих мужиков или купцов, вершиной чего была дармовая пьянка в грязной сторожевой избе, прислонившейся к башне. Мелиден брезговал и одним, и другим, и третьим. Погони за мелкими воришками и бесконечные столь же мелочные ссоры его не увлекали. Религиозных споров при нём избегали, иное не приземлённое было стражникам чуждо.

Тем временем ударили первые морозы, установился санный путь, начался малый пост. Мелиден не желал его соблюдать: пусть монахи постятся, им положено молиться за всех. А служилый дворянин должен быть в силе в любое время года независимо от одобрения или неодобрения попов. Это от чрезмерного винопития вред, от мясоедения вреда не бывает. К тому времени он обвыкся и приобрёл некоторое уважение управителевой дворни. Начали даже советоваться изредка, как с непьющим, грамотным, повидавшим другие места и небоязливым. Стоило растаять первому льду, и языки развязались.

Обнаружилось, что в городе есть поклонники строгого «новгородского» толка в противовес более умеренному «митрополичью». Удивительно, сколь важными оказались эти никчемные в быту вопросы для внешне грубых и простоватых обывателей. «Общеверцы» свободнее относились к соблюдению постов, к знакам почтительности к старшим, меньше следили за речью, меньше кланялись, реже цитировали писание, менее строги были в одежде, которая у «новгородцев» (они сами себя называли «истинниками») была исключительно «смирных» тёмных цветов. В то же время среди обычных православных набирали силу поборники монашеской «чистоты», стремящиеся превозмочь еретиков в догматизме и аскетизме, а среди «новгородцев» множились толки, отклоняющиеся в самые разные стороны. Разобраться в местных хитросплетениях за считанные дни было сложно, и не очень хотелось.

Управитель и часть дворни были выходцами из «истинников», с которыми поддерживали связи, но сами от строгого толка отошли, за что сурово укорялись роднёй с полночного «новгородского конца». Управитель даже прожил в юности десять лет в Средиземье, в самой Гетальке, будучи послан туда на обучение прошлым воеводой – сыном последнего липенского князя. Оттуда он привёз жену, которая умерла несколько лет назад в тоске и печали, так как «истинническая» родня категорически отказалась её принять и внешне помирилась с управителем только после её смерти. С воеводой у управителя оказались тоже сложные отношения.

Мелиден не любил попов, не хотел вникать в сомнительную заумь древних писаний, всех этих «сынов света», полупонятных даже по причине архаического языка, считал их переливанием из пустого в порожнее, а начётчиков – косными фанатиками либо лицемерами. И не особенно скрывал своё отношение. В Висагете ему доводилось учиться искусству счёта и средиземской грамоте у приверженцев «новгородского толка», укоренившегося лет двадцать назад. Но висагетские сторонники не принадлежали к ядру секты, не вдавались в тарлагианские догмы, были скорее любителями редкой книжной премудрости и звездочётства. Почерпнутые у древних философов рассуждения лишали их веры в бессмертие души и Страшный Суд, что они обиняками и как бы между прочим давали понять своему старательному ученику. Они были осторожны и не требовали слепого принятия своих взглядов; тем легче соглашался с их доводами боевитый от природы Мелиден, не терпевший грубого навязывания чужой воли.

Бесстрашные насмешки над истовыми «истинниками», равно как над набивающими шишки на лбу монахами-правоверами принесли Мелидену скрытые симпатии некоторых блудных выходцев из строгого толка. Сами они тушевались перед начётчиками, с детства привыкнув беспрекословно принимать их духовный авторитет и власть, что вбивалось учительницами-«черницами» не только постоянными тумаками, но и ременной плетью, однако тяготились этой властью. Управитель тоже заметно смягчился, особенно когда обнаружил неожиданную грамотность Мелидена даже в средиземском наречии.

Воистину, стоит проявить своё ясное и обоснованное отношение в каком-либо важном вопросе, и наряду с противниками всегда появляются сторонники. Прозябают те, кто не холоден и не горяч.

Наконец, появился долгожданный воевода, чью свиту заблаговременно заметили от восточных ворот. Он почти сразу отправился к управителю, где его встречали со снятыми шапками. Был канун праздника Введения – «Введение пришло, зиму принесло». Судя по обилию подобных календарных примет, зима ожидалась народом долго и упорно. Гаур Воданиг был толстый седой старик в длиннополом кафтане и котиковой шапке – почему-то морской мех, покупаемый у норков, выше ценился в Липенске, чем родные белки, куницы и даже бобры, водящиеся в здешних лесных речках в изобилии. Его сопровождали секретарь-«печатник», чахоточный и бледный молодой монах, и начальник охраны Икут, имевший странную кличку «Палач» – высокий красивый мужчина с румяным круглым лицом, большими тёмными глазами и густой шапкой русых кудрей. Он брил щеки и носил длинные усы в противоположность почти всем окружающим, отпускавшим бороды, зачастую весьма неопрятные.

Мелиден, пока жил в Висагете, тоже брил бороду, оставляя только короткие усы. Но по пути в Липенск выросла щетина, превратившаяся в короткую бородку по местному обычаю. У него не было ни малейшего желания попадаться на глаза начальству раньше времени, и он постарался задержаться на Водовзводной башне, показывая служебное рвение. Нравилась ему башня, откуда с косогора открывался вид на десятки вёрст вниз по течению Тадзены, на живописные поля, луга, леса, ближние капустные огороды с сарайчиками и дальние деревни. Относительная уединённость позволяла махать мечами сколько угодно, не вызывая чрезмерного любопытства, и даже стрелять из самострела, пока Важиня стоял вверху на стрёме. С невысокого простенка на неприметной северной стороне можно было спуститься наружу по пеньковой лестнице, ниже к валу прислонялась длинная еловая слега с вставленными в пазы поперечинами, прикрученными ивовыми ветвями. Вал был не только крутой, но и обливался в зимнее время водой, превращающейся в лёд. Дальше находился не слишком широкий ров с изрядно осевшими стенками, через который была переброшена пара отёсанных брёвен.

К тому времени – наступила уже середина студеня – он свёл первое знакомство с местной конной стражей, отличной от городского ополчения, охранявшего только башни и ворота, последние вместе со служилыми дворянами. В основном он сопровождал сотского Гиттина, которому придавал значимости своим видом телохранителя и который начал доверять ему мелкие служебные поручения. Сотский – это не сотник, а чин городского ополчения, прежде возглавлявший один из «концов» города и подчинявшийся главе ополчения – тысяцкому. Должность тысяцкого упразднили после присоединения Липенска к Висагете, а четверо сотских остались. Гиттин был старшим из них и отвечал за охрану города как такового, без внешнего округа.

В отличие от постепенно проникающегося доверием Гиттина, местные воины не принимали опального висагетца за своего, чурались, хотя опасались задевать в лицо. Важиня служил мостом, разрывающимся между берегами: он и к Мелидену чувствовал почтение, смешанное с земляческим родством, и с местными хотел бы побрататься. Впрочем, какие «местные» – большинство верховой стражи было собрано кто откуда, особенно сейчас, когда настоящие местные разъехались в так называемое полюдье. Объединялись эти служилые в земляческие группы, которым временами присылали подводу с кормами из прикрепленной деревни – тем и питались вкруговую из общего котла, сперва от одного кума, потом от другого.

Помимо землячеств, съезжие дворяне делились по чинам. «Лучшими» считали себя «дети боярские», причем и среди них выделялись «княжеского рода» и те, кто поднялся из простых дворян. Родословные припоминались земляками до пятого-седьмого колена, как и все обстоятельства возвышения или падения, с неизбежными во время склок преувеличениями. Ниже шли дворяне, образовавшиеся из рядовых дружинников, испомещённых на землю, либо из обременённых воинской повинностью старост. Среди них наблюдались свои деления: были городовые дворяне, обязанные охранять город и его ближайшие окрестности, были дворяне станичные, нёсшие дозорную службу на границе – в этих назначались самые молодые, сильные, умелые и с хорошим снаряжением. Станичные ставились выше городовых, но и среди последних выделялись «лучшие», включающие так называемых «жильцов», имеющих собственные дома в городе, и «стременных» – наиболее вооружённых и искусных. «Стременные» служили личной конной охраной при воеводе, а также выполняли особо важные поручения вроде сопровождения казны, доставки наиболее ответственной или секретной почты, и часто назначались начальниками над прочими дворянами при выдаче отдельных мелких заданий. Наконец, ниже всех стояли «боевые холопы», то есть вооружённые слуги при дворянах или детях боярских. Иногда их называли послужильцами или «батожниками».

Кстати сказать, родной сын настоящего боярина обычно стоял выше любых «детей боярских», даже заслуженных и убелённых сединами. Боярин – это мелкий князь с собственной вотчиной, их в окраинных княжествах вроде липенского можно пересчитать по пальцам и даже в Висагете десятка полтора. Тогда как дворяне имеют поместья – условные держания с двором, отписанные высшим князем в обмен на службу и подлежащие изъятию по её окончании. На деле, конечно, поместья с ходом времени превращались в наследственные и трудно отбираемые, а вотчины, напротив, облагались всё более жёсткими повинностями в пользу князя, что ставило под вопрос их вечность и неотчуждаемость. Однако разница еще сохранялась и хорошо осознавалась.

От чина зависели место за пиршественным столом в гриднице, очерёдность голоса при совете, изредка выдаваемое жалованье, но прежде всего «честь» – понятие неопределённое, но жизненно важное. В частности потому, что умаление чести ложилось на весь род и передавалось потомству. Стоило согласиться на низшее место за столом или на совете, и сын, и внук были бы обречены на это низшее по отношению к какому-то другому роду место, им обязательно припомнили бы прецедент. А значит, понижались их шансы занять высокую придворную или войсковую должность. Поэтому незначительный, казалось бы, вопрос о рассадке за столом порой порождал свирепейшие ссоры вплоть до отчаянного мордобоя невзирая ни на какие пени и последующие княжеские наказания. Считалось, что лучше пострадать самому, чем подвести род и потомство. Впрочем, и князь обычно исповедовал те же взгляды и потому с пониманием воспринимал эти распри, какими бы безобразными они ни были, и не слишком усердствовал с карами.

Мелиден был чужаком-одиночкой для всех, столичного землячества в Липенске не имелось. И чин его был не вполне ясен. По грамоте он значился всего лишь висагетским городовым дворянином – но висагетским, то есть столичным и выше прочих городов. И еще недавно он был стременным при самом великом князе, более того, гриднем-телохранителем. Последнее стало очевидным и без грамот, по повадкам и богатому снаряжению. С другой стороны, при нём имелся только один вооружённый слуга, и то не вполне его собственный, и малые корма.

Еще беспокоил вопрос денег. Получить припасы из отдалённого и мелкого поместья было трудно, просить не у кого и недостойно. Хорошо, что пока кормят в съезжей избе, но не вечно же там сидеть. Пока у него оставалось немного денег, но их следовало беречь. Где и как их достать – непонятно.

Также сидевшие в Липенске дворяне примерно поровну делились на «митрополичьих» (или просто православных) и «строгого толка», в свою очередь распадавшегося на несколько направлений по причине отсутствия общего духовного главы. «Истинники» преобладали с полночной стороны от Липенска и были особенно многочисленны в Новом Городе и Веттаме. В Висагете их учения сочли ересью на церковном соборе два года назад и начали подвергать утеснениям, но в недавно подчинённых окраинных княжествах на это пока не решались, дабы не возбуждать смуту. Дворяне-«истинники» опасались обсуждать свои дела при Мелидене, подозревая в нём великокняжеского наушника, помимо естественной ревности жителей окраин к столичному гордецу. Он был выше местных кургузых крепышей на пол-головы, необычно статен и ловок, и гладким бледным лицом отличался от окружающих багровых и опухших рож, заросших грязной волоснёй. Не свой человек.

Через несколько дней после приезда Мелиден выстрогал подобие большого и малого мечей из срубленной лещины, а Важиня вооружился саженной жердью, после чего начали биться между собой с неизменным итогом. Силы у Важини было с избытком, но скорости и вёрткости не хватало. Позже Мелиден стал вызывать на «потеху» любых желающих – поначалу они и сами вызывались в изобилии – с деревянным мечом и щитом или подобием рогатины либо другой дубины. Естественно, дрались в доспехах и шлемах, кто что имел, с условием не бить в лицо и по суставам. Никто, однако, не мог продержаться и на «Отче наш», тем более на «Радуйся, Искадина». Обычно после одного-двух отводящих отбивов следовал молниеносный тычок в живот или грудь, иногда с него и начиналось, либо с заходом в сторону удар по ноге и сразу же по голове.

Причем опытный Мелиден с первого взгляда подмечал, кого можно сносить напрямую, а с кем лучше кружиться. Если противник слишком хорошо закрывался щитом, Мелиден блокировал его дубину и бил ногой в живот, бок или бедро с такой силой, что ощущалась даже через толстый тулуп с подшитыми внутри железками, и воин падал на землю, сам же Мелиден не терял равновесие и тут же показывал добивание. Если особо могучий соперник не валился от пинка, неуловимым образом Мелиден оказывался за его спиной и бил стопой под сгиб колена, одновременно захватывал за шею временно освободившейся рукой, пока другая удерживала дубину, закручивал и бросал, после чего опять-таки показывал добивающий удар. Наконец, Мелиден стал вызывать двух и трёх противников разом, и со всеми справлялся с неизменно удивляющими быстротой и поворотливостью.

Количество желающих опозориться убывало с каждым днём, лишь немногие упрямцы выходили на потешное поле вновь и вновь. Сотский Гиттин только ахал и охал, глядя на коловращение, другие старейшины боярских детей одобрительно хмыкали в пробитые сединой бороды.

Некоторые просили научить, но Мелидену приходилось отвечать, что быстро ничему не научишься, а для долгой учёбы нет возможности, и не умеет он учить – выразить словами совсем не то же, что сражаться самому. Ведь суть не в тайных фехтовальных приёмах, которые можно было бы быстро раскрыть непосвящённым – зрители и сами это видели, набор приёмов был не такой уж обширный и вполне понятный, хотя некоторые хитрые. Но выполнял он их столь резко и стремительно, что глаз едва успевал следить, и с неизменной точностью, поворачивался мгновенно и передвигался молниеносно, каждый раз оказываясь в единственно нужном месте, не дальше и не ближе от противника, чем следовало, и там, где он был не готов. Не терял равновесия, попадал без промаха, при этом на вид почти не уставал. А вот для этого действительно нужно упражняться несколько лет и с умом, пока тело и дух не перестроятся на нужный лад, пока не дойдёшь до собственного внутреннего понимания того, на что учитель указал краткими подсказками и своим примером.

– Говоришь, средиземец тебя этому научил?

– Да, беглый мастер Нимвурд из Камбенета. За шесть лет, причем первые три года упражнялся каждый день, потом реже. И другие учили тоже. Всё-таки столица и великокняжеский двор, не хрен собачий. Думаете, вру, когда говорил, что был гриднем великого князя и провёл восемь судебных поединков, все выиграл.

– Зато наши сильнее и ловчее стреляют из лука, чем ты из своего самострела, особенно верхом.

– Сильнее вряд ли, мой имеет силу тридцать гривенок и в семь раз увеличивает её через рычаг. Быстрее – да, самострел перезаряжать дольше и менее ловко, особенно зимой в рукавицах. Зато, если он уже взведён, первый выстрел можно сделать сразу – лишь болт вложить в жёлоб. Это важно при нежданной стычке. А если стрелять издалека и спешившись, можно делать это с колена и даже лёжа, с опоры, и целить сколько надо.

– В верховом разъезде не больно спешишься и спрячешься, когда преследуешь неприятеля либо уходишь на всём скаку.

– Нельзя всё во всём делать лучше всех. Иногда двуручник и самострел лучше, иногда рогатина и лук. Потому они и придуманы, для разных случаев. Если пособлять друг другу, не будет слабых мест.

Мелидена начали ценить, но в свой круг по-прежнему не допускали, особенно косные и подозрительные «истинники». Всё равно он был столичный чужак, да еще непонятного положения. Хотя грубых слов не говорит и не задирается зря, а обычай не тот, видно, что с нравом и нелюдимый, и речью отличается от липенцев, новгородцев и веттамцев, не говоря уже о низовских с Тадзены.