Читать книгу Странствия Мелидена - Игнатий Смолянин - Страница 8

На следующий день пришёл сотский Гиттин, коротенький и толстый пожилой мужичок в тонкой кольчуге и с мечом у пояса, а с ним четыре бородатых воина в мохнатых шапках поверх шлемов, в длиннополых тегиляях, с совнями на плечах и топорами за поясом.

– Здравствуй, милый человек, – начал сотский, – что тебе не сидится спокойно, буянишь, говорят, всю съезжую избу чуть не разнёс…

– Кто это говорит, управитель что ли? Кормит одной гнилой капустой, видать в монахи хочет записать, а когда я вчера решил размяться, помахать мечом во дворе, это ему покоя не даёт, чернильной душонке. Завидно, наверное, что сам так не может. Но я великого князя воин, не чернец, мне положено трудиться мечом, как дровосеку топором, чтобы не потерять умение. Поэтому зря он злобится, не по правде.

– Сказывают, ты своим длинным дрыном как пером махаешь. Не покажешь старику?

– Отчего же не показать…

– Да, такого у нас еще не видали, как на ярмарке у грютских скоморохов, но куда страховиднее. Меч средиземский, дорогой. У нас про такие слышали, конечно, но даже за Речкой они не в почёте, разве что далеко в Камбенете. И сколько за него отдал, или по наследству получил? И у кого так научился, у немцев жил, или как?

– В Средиземье не был никогда. Но учился шесть лет у мастера Нимвурда из Камбенета. Он прибежал в Висагету лет пятнадцать назад или около того. И меч был его, он завещал его мне как лучшему ученику. Перед смертью, когда его отравили какие-то лиходеи.

– А к нам за какие провинности, если всё-таки по правде?

– По правде, убил на судебном поле боярского сына Экарта Нахвейга, из бояр Ветисских. Их лучшего бойца. Слышали про боярина Нахвея Вагунига, постельничего великого князя? То был его средний сын. Поэтому великий князь отправил меня на липенскую границу, от кровной мести. Поскольку знаю средиземский язык и грамоту тоже.

– Ну хорошо, куда тебя пристроить, воевода распорядится – его не будет дней десять, если не больше. Пока поживи в съезжей избе, всё равно пустует. С тиуном зря не собачься, он человек не плохой и не надменный, просто привыкнуть надо. Потом найдём постоянное место. Насчёт кормов распоряжусь, чтобы не жались на такого молодца-удальца. А чтобы не скучать и не есть харчи зря, отправляйтесь вдвоём с вечера сторожить Водовзводную стрельницу. Я пришлю провожатого, покажет, где и как. Не вполне подходящая служба для стременного дворянина при конях, но до воеводы не могу решать. А пока пойдём, поедим.

– Эй, кума, ты еще жива, – закричал сотский, входя в кухню. – Готовь нам закуску; хорошо бы выпить пива.

Так или примерно так поговорив, уселись всемером в съезжей избе. На этот раз снедь была обильная и даже с изыском – уважавшая сотского Горва расстаралась. Запомнились котлеты-битки из рублёной говядины и размоченного ржаного крошева, пиво в изобилии и даже медовое вино, сваренное на хмелю. Изрядно досталось и Мелидену – сотский подливал ему первому, явно надеясь развязать язык. Мелиден не возражал. К хмельному он был не слишком привычен, но к тридцати годам успел убедиться, что вино не лишает его до конца осознания своих речей и поступков. По крайней мере, он всегда помнил, что говорил и делал, и даже в сильном подпитии в глубине продолжал гореть маячок, заставляющий не переступать последнюю черту.

Когда-то, в ранней юности, у Мелидена вызывала недовольство и разочарование эта неспособность забыться до конца – какой тогда смысл в пьянстве, деньги на ветер. Но вскоре он начал её ценить. Возможно, проистекала эта особенность не только и не столько из телесной крепости, сколько попросту от непривычки – перебрав, Мелиден начинал изрыгать выпитое либо заваливался спать. Неважно, главное, Мелиден знал за собой такое, и потому не отказывался от редкой выпивки, когда предлагают на дармовщину.

Сначала говорили о местных делах, мелких и малоинтересных для Мелидена. Потом разговор перешёл на воеводу с присными, тут Мелиден насторожился – любая мелочь о будущем начальстве может иметь значение. Воевода, по словам рассказчиков, был грозным стариком, самовластным и упрямым, дотошно вникавшим во все дела, хорошо знающим свои воеводские обязанности и любящим наводить страх на подчинённых. Помимо любви к квасу и бане. «Обычай у него добр – когда спит, без палки проходи смело», – пошутил один из стражников. В молодости он был весьма склонен к блудодейству, даже через преступное насилие над жёнами служивых, но давно охладел к этому делу – здоровье стало не то. В то же время к будущности Гаура Воданига сотский и его люди относились с сомнением. Он был местный, из истуверанских то ли бояр, то ли князьков. Ждали, что великий князь раньше или позже заменит его на своего, висагетского. И скорее раньше, чем позже – как уже произошло в Новом Городе. Поэтому висагетские дела интересовали сотского весьма живо и с той точки зрения, кто сейчас любезен Ларсу Вагунигу и может пойти на липенское воеводство.

Увы, Мелиден не мог сказать ничего определённого на этот счёт. Что государь Ларс захочет назначить липенским воеводой своего, из ближних бояр, кого хорошо знает – да, весьма вероятно. Примеры есть, тот же своевольный, но теперь приниженный Новый Город. Ясно также, что это будет не один из младших братьев – Вирг Большой уже год в оковах и его участь становится только тяжелее, Барух затаился, как мышь под метлой. Но кто из ближних бояр – предсказать невозможно. Сильнее всего сейчас Ветисские, к сожалению. Вторые по силе Бельские с полуденной границы, но они не столько из Висагеты, сколько с полуденно-восходной Виртрагины, близко связанные родством с её подручным князем. Поэтому их сажают на околостепные места и вряд ли пошлют в лесной Липенск.

Наконец, разговор дошёл до его собственных дел. Мелиден улыбнулся про себя хитрости сотского, оттягивавшего эту часть посиделок до момента, когда Мелиден достаточно наберётся, по мнению начальника.

– Так расскажи, милый человек, как тебя угораздило зарубить сына самого Нахвея Вагунига из Ветисских. Неужто он лично на судейское ратовище вышел вместо того, чтобы выставить заместителя. И что был за спор такой важный.

Между прочим, на липенском диалекте Ветиса звучала скорее как Витиза и местные писари, дьяки и монахи порой писали, как слышится, оттого в той же грамоте боярина в одном месте могли звать Ветисским, а в другом Витизким. В столице за такой огрех били бы палками и пинками согнали с прикормленного места, а на окраине это было в порядке вещей, никто и внимания не обращал.

– Как раз спор был не слишком важный, даже не упомню подробностей, да и не особо вникал, – отвечал Мелиден, жуя пирог с рыбой и запивая домашним пивом на травах. – Где-то у себя, в витисских краях, поспорили те бояре с какой-то вдовой о куске земли, половине малого надела на ляде – так у нас зовут лес, вырубленный и выжженный под пашню.

– По-вашему ляд, а у нас пожнями зовут пашню под выжженным сябрами лесом, забодай тебя бык, – вставил один из дружинников.

– В общем, вдова явилась к Ларсу Вагунигу просить о правде, привела с собой пару свидетелей, – недовольный помехой, продолжил Мелиден. – Ветисские шуганули свидетелей так, что тех и след простыл. Вышло, что слово вдовы против слова Нахвея Вагунига. Стало быть, вдове надо было или возвращаться ни с чем, либо вызывать Ветисских на Божий суд. Как слабая женщина без мужа, она имела право выставить заместителя. Вот ей на меня и указали – я к тому времени провёл семь поединков, все выиграл, убил шестерых противников. Денег она предложила совсем немного, рубль и двадцать три копейки. Рубль я взял, копейки ей оставил на бедность. Но согласился – не ради денег, а из-за собственных счётов с Ветисскими. Они и моих родичей сильно ущемили, привыкли всё грести под себя. Долго рассказывать, почему и как, да и не нужно. Они многим встали поперёк горла. Я вполне понимал, что плюю против ветра и могу плохо кончить, даже если одержу победу – Ветисские могучий род и сейчас на самом верху. Да и великий князь явственно благоволил им, не мне. Но, верно, поэтому они и согласились – слишком были уверены в своём бойце, хотели покрасоваться лишний раз и показать свою силу.

– Тот боярский сын Экарт провёл куда больше боёв, хоть был моложе на два или три года. Очень хорошо владел окованной железом рогатиной с длинным ножом, вертел так, что глаз едва успевал следить, и скакал, что твой плясун-скоморох. Калантарь имел отличный из пластин на кольчуге, не чета моему – хотя тоже лёгкий, и он больше на живость полагался. Разбитной был парень, скалозубый, с кудрявой бородкой, какую девки любят, он и попортил их немеряно. Куда уж мне, серому и сирому, с ним тягаться. Со своим чужестранным двуручником, который короче рогатины. Короче, думали, что будет показательная потеха. А я думал, что будет, то будет, а будет то, что бог даст.

– Божья воля без людей не творится, – заметил сотский.

– Как бог захочет, так и свершится, а без его воли единый волос не упадёт, – крестясь восьмерично, поддержал его один из стражников.

– Этот Экарт, кстати, не был наследником Нахвея Вагунига, имевшего много сыновей. Он был третий или четвёртый, не помню точно. Но такой боец-поединщик, причем боярского рода, был у них один. Потому весьма его ценили и тем больше на меня затем озлобились.

– Как прошёл бой? Не очень красиво, чего уж там. Пусть и по правилам. По нашим правилам можно носить любой доспех и пользоваться чем угодно, только метать ничего нельзя. У меня большинство поединков выходят слишком быстрые и неприметные. Может, поэтому меня и разлюбил великий князь. Он большой охотник до таких зрелищ, потому терпит их и поощряет, хотя дурное это дело и церковь против. Какое же правосудие, если прав оказывается тот, кто искуснее с мечом или рогатиной, и ладно бы сам, а то выставляют младших родственников или вовсе наёмников. Хоть мне самому это выгодно. Или было выгодно, до поры до времени. Но таков обычай.

– В общем, вышли мы. Было это месяца три назад, на Успение святой нашей Вальжины, когда огурцы солят. Собралось изрядно народу поглазеть, как меня на лоскуты резать будут, а потом заколют, как кабана или медведя. Забыли, что несужёный кус изо рта валится, чтоб им в поле лебеды, а в дом три беды. Сам великий князь, бояре и стольники на высоких лавках лесенкой, по чинам, с другой стороны боярские бабы и девки в ряд, сидят, скромниц изображают, а глазищи исподтишка так и зыркают бесстыжие. День был нежаркий, хороший. У меня был двуручник, короткий кошкодрал-полумеч и камбенетский же нож, у него – рогатина и лёгкая сабля у пояса. Начали мы кружить вокруг друг друга, он тыкать и рубить своей рогатиной, я отбивать и отскакивать. И вот отбил я один выпад, удерживая рогатину внизу – тут клык помог на клинке, задержал, – сразу сделал глубокий шаг влево, приотпустил меч, держа только правой рукой, а левой выхватил нож и ударил его со всей силы в правый бок. Удар пришелся между пластин, пробил тонкую кольчугу и вошёл в печень, наверное. Он замер и не успел еще упасть, как я, бросив воткнутый нож и вновь перехватив меч обеими руками, разрубил ему плечо. Не будь на нём панциря, может быть, разрубил бы напополам. На том бой закончился.

– Вдова своё земельное дело выиграла, а я попал в опалу. Не сразу, постепенно удалили от дворца, стали посылать гонцом или толмачить со средиземцами. А в Саману писцовая изба выпустила бумагу отправляться на средиземскую границу. Хорошо хоть, что не на Полночный Камень.

– Ветисские многим стали поперёк дороги, в каждой бочке затычка, – вставил своё слово сотский. – Хоть ты и сильных людей задел, но особо не кручинься, поскольку многих тем же порадовал, надо думать. Стало быть, и средиземской речью владеешь?

– Не только владею, и читать, и писать могу и даже вести счёт на абаке. Это конюшенный Магерша, то есть Магерун Кальмериг Бельский, мне пособил со средиземской границей вместо полуденной погани или Камня. Именно потому, что знаю средиземский язык и род наш отсюда, из Духова Леса. Слышали про такое место?

– Не только слышали, но и бывали не раз, сто вёрст на полночь и восход. Самое нечистое место после вусурок, где волколаки и кикиморы так и шастают по болотам. Что ни скажи, леший вторьём морочит. Однако не похож ты на тамошнего. Тамошние мужи чумазые и диким волосом заросли.

– Мой дед оттуда вышел еще при Вагуне Первом Мелидениге. А сам я не был там ни разу. Много где был, даже на Камне Полночном побывал три года назад, а вот в Духовом Лесу не был ни разу, хоть и зовусь Варсином.

– Так ты родственник Варсинов из Поречья? – перебил сотский. – А что же сразу не сказал?

– Да не знаю я там никого и не был никогда. Если мой дед и был чьим-то родственником шестьдесят лет назад, теперь это мхом поросло и вряд ли кто вспомнит. Но если уж на границу, то лучше сюда, чем невесть куда.

– А что за Полночный Камень, где такое и что там забыл. Мы и не слыхали о таких местах.

– Горы далеко на востоке или, скорее, каменные бугры. На восход и немного на полночь – там холодно и рожь не растёт. Перед этими горами есть рубленый городок, где разбойники-мочеганы живут среди лесной погани. Нас послали подвести их под руку великого князя, чтобы оттуда собирать выход, то есть дань пушными шкурами с диких племён. А немного спустя, год назад, на Полночном Камне посланные рудознатцы открыли большую серебряную жилу. Великий князь сильно надеется на неё, чтобы расплатиться с долгами грютам. Но, слава богу, это теперь не моё дело, я теперь с другого конца. Гиблые там места, холодные и голодные. Лес реже нашего, не такой бурелом, но тянется и тянется – неделю, две можно идти и всё лесом. Людей никого, и крупных зверей мало – легко околеть с голодухи.

– Так небось по рекам плавали.

– Конечно, как иначе, мы до Мочеганова городка добрались не слишком трудно, хоть и далеко. Но оттуда к Полночному Камню надо подниматься против течения, а оно быстрое и сильное – реки текут с гор вниз. Это оттуда легко спускаться, а туда выгребать или тащить по-бурлацки баркасы – тяжкий труд. Впрочем, и оттуда толи спустишься, толи разобьешься о камни, когда реку совсем не знаешь. Наши реки много спокойнее…

Беседа затянулась надолго, постепенно обрастая новыми слушателями: присоединялась осмелевшая дворня со своими глупыми вопросами новому и бывалому человеку. Только вечером Мелиден с Важиней забылись тяжким сном в углах съезжей избы ближе к печке, а первую стражу было решено отложить назавтра.