Читать книгу Странствия Мелидена - Игнатий Смолянин - Страница 11

А за три дня до истечения этого ничегонеделания в воеводском тереме появилась Аглавина в сопровождении истиннической начётчицы Гиштасии, которую обычно звали просто Тасьей. Приехали судиться с соседом – убийцей мужа Аглавины. Но раз воеводы не оказалось на месте, остановились у Тасьи в пригороде, а пока каждый день ходили к терему проведывать у воеводских слуг и знакомых «истинной веры», что к чему.

Вскоре Мелиден почувствовал пристальный интерес этой странной пары, тем более необычный, что не скрывал своё недоверчивое, сдержанно говоря, отношение к воззрениям и поведению «новгородских еретиков». При каждом походе в терем Тасья умело пыталась завязать с ним разговор, расспрашивая о том, о сём. Одновременно она разузнавала о нём у глуповатого Важини.

Тон в этой паре задавала именно Тасья, хотя дело было не её, а Аглавины. Но у раскольников она пользовалась очевидным авторитетом, служила как бы добровольным поверенным по их делам, хотя основным её занятием было обучение их детей своеобычной «истиннической» премудрости впридачу к основам грамоты.

На вид ей было под сорок лет, но её удлинённое восковое лицо было красиво вневременной аскетической красотой, словно списанной с икон святых подвижниц. Одета она была в длинное чёрное платье грубой шерсти с таким же чёрным платком, плотно закрывающим волосы; эта чернота отчасти скрывалась старой шубейкой на беличьем меху и такой же шапкой. Неслышные, мягкие движения придавали строгую женственность её стройной фигуре, однако ярко красные, пусть и постоянно сжатые губы расходились с образом отрешённой от мирских соблазнов аскетки с опущенными долу тёмными очами. Речь у неё тоже была ласковая, плавная, полушепчущая и неожиданно умная. В то же время к своим раскольникам она обращалась с заметной самоуверенностью, очевидно зная слабости каждого. Это было видно по приветствию только кивком головы на почтительное бормотание со сниманием шапки степенных бородачей. Намётанный глаз Мелидена было трудно обмануть и он не сомневался, что при надобности смиренная черница может обнаружить незаурядную быстроту и ловкость вкупе с выносливостью.

Напротив, высокая и статная Аглавина держалась сзади, в разговор вступала неохотно, на любые вопросы отвечала коротко и резко, на Мелидена её большие серые глаза смотрели искоса и с явным недоверием. На ней был толстый бараний тулуп и её волосы тоже были покрыты плотным чёрным платком под ушастой меховой шапкой, но с первого же взгляда Мелиден приметил, что она на редкость красивая девица с тонкими чертами лица, какие в Липенске нечасто встретишь. Разве что управителева чернявая служанка Найна, да и той далеко.

Что и говорить, зацепила девка Мелидена, на что и был несомненный расчёт. Иначе бы он послал двуличных еретичек далеко и без долгих обиняков. И о цели непрошеного знакомства было нетрудно догадаться – явно грядёт очередной Божий суд, а назначить заступником Аглавине некого или не на что. А какие у него, Мелидена, другие достоинства кроме репутации наёмного поединщика, с точки зрения «истинников»? Никаких, одни грехи и закоснелость в пороках. Странно, конечно, что боголюбивые фанатики решили развести его на женскую прелесть, но на то они и лицемеры. Всё сумеют оправдать со ссылками на святых отцов и матерей, когда им это выгодно. «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься».

Но разум разумом, а плоть воистину слаба. Вежливо отвечая на настойчивые расспросы Гиштасии о житье-бытье, Мелиден нет-нет, да и косился на маячившую сзади Аглавину. И действительно, до чего же хороша – высокая, тонкая, строгая, как раз такая, к каким Мелиден испытывал болезненную и неудачливую слабость. Может быть, за такую и впрямь не жалко голову сложить. Чего её так уж беречь, голову-то. Будто впереди ждёт что-то хорошее, а не одна тоска и убожество.

На третий день хождений вокруг и около Мелиден решил поговорить начистоту. Приметив, что пара снова на заднем дворе воеводского терема и о чём-то толкует втихомолку со слугами, он нарочно начал разминаться в стороне с двуручником с особой быстротой и напором, показывая товар лицом. Мороз к тому времени спал. Сделав перерыв, разгорячённый, он сам подошёл к Тасье и спросил с подчёркнутой любезностью и лёгкой улыбкой, хотя глаза совсем не улыбались:

– Как вам моё умение? Нравится? Это не всё, что я могу.

И когда она стала расточать неискренние похвалы удалому молодцу, молодец её оборвал, перестав улыбаться:

– Почтенная Гиштасие, кажется, у тебя есть ко мне какое-то дело. Вряд ли такой человек, как я, может быть вам любезен сам по себе. Так не пора ли признаться откровенно, в чём именно у тебя нужда. Или не у тебя, а у твоей скромной спутницы? В таком случае, почему бы ей тоже не поведать своё дело. Я не серый волк, охотящийся на красных девиц, и не кусаюсь без веских причин.

Судя по сразу поджатым в струнку губам, Тасье вряд ли понравилась такая прямолинейность, но не подав виду, она приняла предложенный тон:

– Дело у нас щекотливое, честный муж Мелиден Варсин, и ты, кажется, догадываешься, какое дело. Нам тоже неудобно подстерегать тебя на виду у всей воеводской дворни. Не будешь ли ты так добр отужинать у нас в Сычугах, там можно будет побеседовать в покое. Как солнце сядет, я бы встретила тебя на этом самом месте и проводила до дома, это недалеко, версты две.

– Нет ничего лучше, буду на месте обязательно. Или подойдите к нашей пристройке, когда будет удобно, чтобы точно не разминуться, вы же знаете, где я живу.

Похоже, не так Тасья рассчитывала сойтись с Мелиденом для частной задушевной беседы, да и он чувствовал, что ведёт себя не как принято. Неуклюже и в чём-то грубо, несмотря на обходительные фразы. Ну да ладно, не ему что-то нужно, а им от него. Иначе бы и не поглядели в его сторону, отвадили бы молодца от крыльца.

По такому случаю он немедленно отправился к цирюльнику на торгу у Висагетских ворот и, не пожалев пары медяков, велел гладко сбрить только что отросшую за месяц с небольшим бороду, оставив небольшие усы – ходить совсем голобородым, как средиземский поганец, в Медвежье было не принято. Умылся снегом и ледяной водой, почистился, насколько можно было почиститься, не имея сменной одежды, и стал ждать. Но кольчугу всё-таки надел под тёплый кафтан – бережёного бог бережёт. А с коротким мечом и ножом у пояса он не расставался никогда.

Деревня получернички Тасьи находилась в двух-трёх верстах на полночь от Липенска на косогоре. Новенькая избушка глядела шатровыми воротами на улицу, а огородом на задах выходила к пруду. Туда вёл крутой спуск, заросший сухим бурьяном, и между голыми деревьями виднелись вдалеке стены и церкви Липенска.

И хозяйство, и изба Тасьи были небольшими, зато в них царили такие порядок и чистота, какие можно встретить только в монастырях, и то не всяких. Как уже говорилось, Тасья была домашней учительницей у «истинников» и каждое утро, начиная с осени, после страды, к ней сбегался десяток ребятишек. После молитвы они учились за деревянным столом в переднем углу. Гладкие лавки и полати украшала искусная резьба из причудливых фигурок зверей и цветов, снизу они были пропитаны светлой смолой и сверху крашены жёлтой охрой. В дальнем углу Мелиден заметил полку с книгами в кожаных переплётах – большая редкость. На полу лежал плетёный половик, а печка была снабжена коробом-дымником – тоже редкость, когда даже купцы жили в курных избах. Даже у воеводы простые комнаты отапливались по-чёрному.

Сняв у входа мягкие сапожки из козьей кожи вместе с шубейкой, хозяйка осталась в одних чулках. В дальнем углу на полатях уже сидела Аглавина, тоже в шерстяных чулках без обуви, в белой холщовой рубашке, синем сарафане и тёмном платке. Печка жарко топилась, на ней что-то кипело в медном котелке.

Помявшись, Мелиден тоже принялся стаскивать сапоги с портянками вслед за кафтаном, чтобы не пачкать в избе. Под портянками он, не в пример другим служилым дворянам, носил высокие чулки из грубой шерсти, уже дырявые, но еще дававшие дополнительную защиту ногам. Оставались пояс с мечом и ножом в ножнах и кольчуга поверх кожаной рубашки. После еще одной заминки, он стащил и кольчугу с поясом, положив на лавку около стола. Будь что будет, а идти к женщинам, как на брань, не пристало.

Чтобы сгладить сохранявшуюся неловкость, Тасья вытащила небольшой кувшин с хмельным мёдом и к нему тарелку с солёной капустой, политой конопляным маслом. «Серьёзное дело», – подумалось Мелидену. – «Просто так угощать мёдом чужака не будут. Он немало стоит».

– Не пугает, хозяйка, приглашать к себе такого гостя, да еще тайно и поздним вечером? Вы же наслышались обо мне всякого.

– Бог и святые угодники помогут, а что делать, милый, – спокойно отвечала Тасья. – Дело, как понимаешь, непростое. Не знаю, согласишься ли.

– Хотите, чтобы выступил на Божьем суде заступником, – вновь пошёл напрямик Мелиден. – Дело действительно непростое, даже если бы я согласился. Хотя непонятно пока, зачем мне соглашаться. Бахвальства ради зарубить кого-то и получить в кровные враги чей-то род уже здесь?

– Добрые люди подсказали, что ты лучший боец в Липенске, хоть не все об этом пока знают. И что ты вступился за вдову в Висагете за один рубль, не побоялся схватиться с боярским родом Ветисских. Неужели врали люди? – холодно спросила Тасья.

– Нет, твои добрые люди не врали. Я не побоюсь выйти в поле с любым здесь, в Липенске. Имею в виду пешим и врукопашную. Даже с двумя или тремя разом. Хоть после этого меня могут истыкать стрелами из засады, как ежа. И вдову защитил, почему тут и спасаюсь от кровной мести – не знаю, надолго ли. Но вдову я защитил не за рубль, а ради личных счётов с Ветисскими, не буду говорить, каких именно. А вам я почему должен быть заступником и порешить кого-то мне неведомого и никакого зла мне не причинившего. Я мельком слышал о вашем деле, тёмное оно какое-то. Нельзя ли рассказать полнее, с кем у вас спор и из-за чего.

– Дурное это дело, не буду скрывать. Но помоги девице, иначе пропадёт. Лучшая она наша голосовщица и первая красавица, а в такой попала переплёт, что только в омут.

– Голосовщица, это та, что молитвы ваши поёт «новгородские»? Так в чём же дело, против кого и из чьих будет ваша Аглавина? Почему за неё своя родня не вступится, не похожа она на сироту-приживалку. Ты-то ей кем приходишься, почтенная Тасья?

– Я дела веду боголюбивого народа, чтобы грехи свои отмолить. Сказано, что доброе дело зачтётся. А родом она из Самосадов, городка и пристани в тридцати верстах на полночь, куда соль возят от норков по Березайке. Богатый городок, и отец её Гуща – купец первого ряда, а братья известные силачи. Водят караваны по Березайке и Сивехре и в Липенске торгуют солью, дёгтем, древесным углём. Но три года назад сбил девку с толку Макер Горбатый, сын старика Тита Горбатого (это прозвище такое, горбатых среди них нет, по деду зовутся помершему) – грех сладок, а человек падок. Тоже крепкая семья, но пришлая и митрополичьей веры, с полуденной границы, целых шесть братьев, один, правда, монах, еще один – отрок, но двое знатные воины и охотники – Макер и другой, Артом. Осели в Самосадах лет тридцать назад или больше, как бельмо на глазу.

Помолчав, она тихо заговорила снова:

– Как у нас принято, отправили её в скит к старице Инаре на исправление. Замолит девка свой грех года два в Заболотье, потом всё утихнет и пристроят её с приданым за какого-нибудь бобыля или вдовца.

– Года два, это чтобы дитя сбросить и оправиться, богобоязненные? – насмешливо ухмыльнулся Мелиден.

– Но в Заболотье снова бес попутал девку, больно хороша, – продолжала Тасья, сделав вид, будто не заметила невежу, но с растущим напряжением. – Увлёк её инок Ивтихан, чтоб ему неладно было, прости господи грешную. Увёл с собой на заимку – это еще дальше на полночь и на восход. Там у него крепкая изба и богатый выпас перед Мшаным болотом. Ребёнка прижил, сейчас ему второй год. Но недавно, и двух месяцев не прошло, подстерегли братья Горбатые Ивтихана по дороге к заимке и убили топором по лбу. Но усадьбу жечь и увести Аглавину не решились, говорят, Макер не позволил.

– А теперь Макер вздумал свататься к Аглавине, свою-то первую нелюбимую жену он замучил, бил смертным боем. Аглавина в ответ убежала с заимки в скит к Инаре. Но и там ей жить спокойно не дадут, братья же Гущины не хотят за неё вступаться, опорочила она их семью. Вот старицы и старцы и решили представить это дело на суд воеводы. Защитить Аглавину – она наша лучшая голосовщица, другой такой нет до Веттама, – и дать укорот Горбатым. Они ведь, раз нашли дорогу на полночь и через кровь переступили, и скит заболотский могут спалить, а дары боголюбивого народа ограбить. Гущины же братья сами не могут с ними бороться, так как на них сразу ляжет вина. Уж больно сильны пришлые.

– И что ж вы предъявите? Слово Аглавины против слова братьев Горбатых? Кто еще видел это убийство в глухом лесу? Откуда о нём вообще узнали, проболтался кто-то спьяну? Так это тоже слова – как сбрехнул, так и взял обратно. Да и Ивтихан ваш блаженный был разбойник хоть куда. Говорят, Артом Горбатый снял с него кошель с большими деньгами, сразу начал строиться невесть с чего и завёл свою торговлю. Кстати, кто-то ведь навёл Артома на Ивтихана, вы об этом подумали? Кто-то из ваших, «боголюбивых народов».

– А ты не язви, все мы грешные люди, – не сдержалась Тасья. – Кто навёл, сами разберёмся. Ты тоже, смотрю, нос сунул куда не следует. А с Горбатыми что-то надо делать. Они девку испортили, они и мужа её убили.

– Какого еще «мужа», – тут не сдержался уже Мелиден, – если жили в грехе невенчанные и скрывались где-то у болота. Зазнобу разбойника предлагаешь защищать и счёты ваши «новгородские» сводить моими «митрополичьими» руками. Если убрать елей и оставить суть. Не считай меня за дурака, «святая душа на костылях».

– Это кто ж тебе успел наболтать такое. Поистине, полон мир злоехидных змей. А тебя самого восемнадцать лет не должны в церковь пускать, «митрополичий человек». Забыл декрет митрополита Ганимохиса от 4443-го года про покаяние наёмных смертоубивцев с поля? Многие забыли с попущения Ларса Третьего Висагетского, но декрет не отменили.

– Как бы там ни было, а всё быльём поросло, – взяв себя в руки и разом успокоившись, продолжала Тасья. – Ивтихан помер и все его дела вместе с ним. А если не обломать Горбатых здесь, на воеводском суде, не будет возврата Аглавине ни к себе на заимку, ни в Заболотье, ни к родным. Некому её защитить от Макера. Возьмёт он её в наложницы, а заимку разграбит и сожжёт. С первого раза не решился, теперь точно решится. Там один старик-приживал и пара скотниц с ребятами, что они могут? Поимей совесть, Тарлагина ради, тебе этот Макер на один зуб, вон как мечом махаешь, глаз не уследит. А у нас с ним никому не справиться. Или хочешь, чтобы люди говорили, что струсил деревенщины?

«А ведь верно, слухи распустят, потом не отмоешься, и в Липенске будешь ходить, как оплёванный», – мелькнуло в голове у Мелидена. Тем не менее, он улыбнулся в ответ:

– Не слишком ли явно на чести моей играешь. Что я тебе, гусак безмозглый или кобель-пустолай, на кого науськали, на того и бросается.

– Так не хочешь помочь? Мы соберём денег, но немного. Рубля три-четыре, даже если всю скотину продадим с заимки. Хотя как там будут жить бабы-приживалы, по миру пойдут.

– А что твоя Аглавина в углу сидит и молчит? Разве это не её дело в первую голову? Может, вы всё против её воли делаете, а она спит и видит, как этому Макеру на шею сесть. Чем плохо, если крепкий муж возьмёт вдову с ребёнком, да еще им же подпорченную.

– Да не позволят братья Горбатые, особенно старейшина Тит, жениться Макеру по чести. Ребёнок-то не от Макера. Главное, она сама его видеть не хочет, правда ведь, Аглавина? Что ты там сидишь.

Тогда Аглавина подсела, наконец, к столу, с бледным и напряжённым лицом.

– Не хочет, значит, такая судьба. Пусть будет, что будет. Я тебе говорила, что ничего из этого не выйдет.

– Так ты-то сама желаешь, чтобы я за тебя с Макером бился? И убил его на твоих глазах? – внезапно для самого себя бросил Мелиден. – Здесь Тасья ради тебя старается, пытается меня опутать словесами. Но я, если буду сражаться, то не за её словеса и даже не за твои пожитки, а за тебя. Ты сама этого хочешь? Поскольку только твоё слово важно.

– Да. Раз нет другого выхода, я бы хотела, чтобы ты избавил меня от Макера, а особенно от Артома. Лучше повешусь, чем буду жить с кровопийцами, – твёрдо ответила Аглавина. – Скажи, что тебе надо, и я соглашусь.

– А если я скажу, что хочу не деньги, а тебя?

– Лучше ты, чем Макер. Тебя я хотя бы не знаю.

– Хотя и во мне, стало быть, ничего хорошего. Спасибо за ласковое слово, душа-девица. Так значит, если одержу победу, ты согласна стать моей вместе с заимкой? Однако есть одно препятствие – у меня жена осталась в Висагете. Да и по «истинной вере» класть поклоны перед старицами не намерен, пусть и митрополичьими попами не пожалован. Как ты на это смотришь?

– Жестокий ты человек и нелюдимый, я это уже знаю. И грешник нераскаянный. Но пусть всё будет твоё и поступай, как знаешь. Лучше ты, чем проклятые Горбатые. Захочешь жить со мной на заимке, мне всё равно деваться некуда.

– Ну ладно, положим, я соглашусь. Мне тоже терять нечего, говоря по правде. Думаю, Ветисские и тут меня достанут раньше или позже, потому даже в гости хожу в кольчуге и с мечом, не взыщите. Лучше на заимке спасаться, чем бежать за западную реку. Однако моего согласия мало. Согласится ли воевода на Божий суд? Согласятся ли Горбатые выйти против меня, как заместителя? Кто я для тебя – не родственник, не зависимый человек, даже не жених. Только наёмник. Но я княжеский боец, а они общинники, пусть и вольные. Горбатым тоже, наверное, подскажут о моём умении. У них есть право отказаться без проигрыша, как от боя с неравным противником.

– А ты говорил кому-то, что женат? – вмешалась Тасья.

– Я – нет. Но Важиня всё расскажет, если спросят. Хоть он не мой человек, но знает о моей семье, мы оба люди князя Баруха.

– За воеводу не беспокойся, это наша забота. Он нам благоволит и не чурается истинной веры. Вот если нового пришлют из вашей Висагеты, может быть по-другому. А Гаур назначит Божий суд, когда окажется слово против слова, не сомневайся. Он пришлых тоже не очень любит, извини за откровенность. К Горбатым уже послали гонца с приказом явиться на воеводский суд. Пришлось много дать на лапу его писарю Тунже, чтобы принял спор и послал приказ о явке еще до возвращения воеводы. Поэтому с деньгами у нас плохо, много дать не сможем. Так сколько ты хочешь?

– Не расслышала, старица, наш с Аглавиной разговор? Не сколько, а кого. Пусть Аглавина станет моей со всем, что унаследовала от своего «инока». Как смогу с этим распорядиться – тут уж как бог даст. Одно могу сказать твёрдо, что не обижу.

– Из огня да в полымя попадает девка. Примешь веру истинную?

– Как будто ты не понимала, на что её ведёшь, когда ко мне привела. Что до веры, любая тарлагинская вера истинная. Я же ясно сказал, что не буду поклоны класть перед невесть какими самих себя назначившими старцами. И молитвы ваши не буду читать по сто раз на дню. Делами надо грех свой искупать, не словесами. Достаточно, что не требую никаких грамот, скрепляющих наш договор. Хотя можно и составить, что отпишете на меня заимку, если будет Божий суд и я выйду заступником. А я составлю завещание в её пользу на случай, если Божий суд не выиграю.

– Экие вы крючки чернильные в Висагете. У нас на слово верят честные люди и на целование шетокса. Кто там твою грамоту будет читать на заимке, медведи что ли. Да и неизвестно еще, будет ли Божий суд.

– Понятно, что защита моих прав только мой меч и моё умение. А с грамотами покрепче было бы. Приятно знать, что по полному праву обладаешь, а не приблудный какой-то.

– Да отпустит ли тебя еще воевода на заимку, со службы на блудное дело. Еще медведя не убил, уже шкуру делишь.

– И это неизвестно. Но попытаюсь получить отпуск как местный однодворец. Войны нет, торговое время скоро закончится. Чего зря воеводскую казну прожирать.

– А кто тебе рассказал про Ивтихана и деньги Артомовы?

– Слуга один воеводский. Думаете, не понял, чего вы возле меня вертитесь. И дворня поняла, не совсем дурные. Поэтому опасаюсь, как бы не предупредили вашего Макера, чтобы не связывался. Так что постарался тоже узнать, во что меня втянуть пытаются. А языки здесь без костей, похоже, все всё знают, только доказать ничего не могут и не отличишь, где чушь, где правда. И впрямь остаётся единственно Божий суд – кто сильней, тот и прав.

– Наговорились мы сегодня, пора поесть и на боковую. Не пустят ведь тебя в Липенск до утра, или пустят? Но не лезь к Аглавине, нет сейчас у тебя на неё прав.

– Я предупредил, чтобы не ждали до утра. А чужого мне не надо. Но что станет моё, то будет моё.

За ужином беседа продолжилась, но уже не о деле, а о жизни местной и в Висагете. Три огненных столпа видели в небе в городе Спервагеле к северу; по мнению «истинниц», это предвещало большую беду, вероятнее всего, пришествие волхвов либо обращение в них предавшихся дьяволу священнослужителей. Непривычный к долгим разговорам Мелиден больше спрашивал и женщины постепенно оттаяли. Сказался и кувшинчик с мёдом. Но всё еще посматривали настороженно, не полезет ли пришелец. Однако пришелец считал ниже своего достоинства торопить неизбежное. Так и улеглись по разным углам, а на рассвете разбуженный Мелиден наскоро позавтракал и вернулся в Липенск.

Махать после этого мечом на виду он остерёгся, незачем увеличивать свою и так чрезмерную известность. Выезжал за город, в лес. С просинцем закончились холода. Зато у Тасьи с Аглавиной он бывал теперь каждый вечер, когда уходили ученики. Теперь речь в основном шла о разных божественных предметах, всецело занимавших умы обеих женщин. Об отделении от «сынов тьмы» в преддверии «конца дней». Порой их учение казалось ему, воспитанному на более мягких понятиях, столь несусветной околесицей, что он невольно хмыкал, покачивая головой, но возражать открыто не решался. Он давно понял, что переубеждать окраинных религиозных фанатиков ему не по плечу, далеко не ритору-златоусту и не знатоку священных писаний. Выйдет только склока с взаимным ненужным озлоблением. Да и любопытно было послушать «истинническую» науку, что там они проповедуют.