Читать книгу МЕТАМОРФОЗА - Иосиф Раскин - Страница 14

После суда – или того, что персюки называли судом, – худощавый мужик в очках поговорил с ним приватно, в присутствии только переводчика. Своим воспалённым умом Бутенковский понял только, что его не убьют, но превратят в женщину.

«Только бы выбраться отсюда живым, а уж потом я с вами, вонючими хачиками, рассчитаюсь. А пол восстановлю. Стала же как-то дочка Шер мужчиной…» – хваталось его сознание за спасительные соломинки.

Из Тегерана арестанта везли много часов в тряском закрытом тюремном автобусе в неизвестном направлении, потом выгрузили в маленьком глухом дворе, похожем на какой-то исторический музей, среди средневековых зубчатых башен и бастионов из грубо обтёсанного камня. Впрочем, барак, куда его в итоге поместили, был вполне современным сооружением из ребристых сборных конструкций казённого грязно-охряного цвета.

Бутенковский придирчиво осмотрел своё новое пристанище: двухъярусные нары, грязный матрац с небрежно брошенным на него синим одеялом, дыра в полу в дальнем углу для физиологических нужд. В камере пахло мочой и было невыносимо холодно, несмотря на приближающееся лето. Сквозняк дул понятно откуда – единственное окно, если его можно так назвать, настолько оно было мало, прилепившееся под самым потолком, было зарешечено, но не остеклено.

Никого, кроме него, в камере не было.

Ни радио, ни телевизора узникам не полагалось. Любимый недремлющий брегет Grand Complication уже не мог прозвонить ему ни обед и ни что другое: часы у заключённого забрали ещё в Баку вместе с бумажником и мобильным телефоном, а делать зарубки на стенах, подобно графу Монте-Кристо или Робинзону Крузо, Владимиру Сигизмундовичу в голову не пришло, даже если бы он и прочёл в своё время эти вредные западные книжки.

Он подошёл к нарам, брезгливо морщась, взял одеяло и накинул его себе на плечи. Без толку – оно было слишком тонким.

Владимир Сигизмундович постучал в дверь и попросил у охраны второе одеяло, но охранники по-русски не говорили, хотя с лёгкостью дали понять, что тут ему не пятизвёздочный отель, одеял на всех не напасёшься, и вообще сиди тихо, а то хуже будет. Хотя куда ещё хуже…

Не успел арестант утихнуть, как дверь в камеру открылась, его вытолкнули наружу и повели по длинному коридору, затем вверх по металлической лестнице на второй этаж.

Комната, куда Бутенковского привели, оказалась врачебным кабинетом. Его встретил худощавый молодой человек приятной европейской наружности, в белом халате, тщательно выбритый, в отличие от всех иранцев, которых ему довелось встретить до сих пор.

– Bonjour! – сказал он, приветливо улыбаясь. – Je suis Docteur Alavi, Farid Alavi.

Доктор Фарид Алави пытался объяснить ещё что-то на двух или трёх языках. У него был мелодичный интеллигентный голос, что действовало на Владимира Сигизмундовича успокаивающе. Но вдруг слух резануло слово «кастрация», а потом доктор повернул к нему монитор компьютера и показал цветные картинки, иллюстрирующие предстоящую ему завтра операцию. И хотя собственная судьба была арестанту уже известна, он начал неудержимо рыдать.

Доктор отвёл глаза и так и продолжал смотреть в сторону, обращаясь то к Бутенковскому, то к конвоиру.

Охранник кивнул, пробормотал что-то на своём наречии, надел на узника наручники и отвёл его назад в камеру, где у Владимира Сигизмундовича моментально начали стучать зубы. Теперь и всю его одежду у него отняли, выдав взамен тёмно-серые грубые штаны и рубашку, совершенно не спасавшие от холода.

Бутенковский обернулся одеялом на манер кокона, забился в самый угол нар, где как будто меньше дуло, положил голову на тонкую и твёрдую подушку и уставился в потолок. Он знал, что операция назначена на девять утра и впереди у него ещё весь вечер и вся ночь.

Сумерки не заставили себя ждать. Тусклый свет сочился из зарешеченного окна, растекаясь по стенам и потолку и сплетая из теней и бликов дрожащее кружево узоров.

Арестант из последних сил старался не думать о том, что ждёт его завтра, но тень на потолке бестактно вырисовывала на стене то его, привязанного за руки и ноги к облезлой больничной каталке, то его же, но уже отбивающегося, сулящего бородатым санитарам крупные взятки, то санитаров, берущих деньги, но не торопящихся его развязывать, то острое лезвие скальпеля, нацеливающееся на его самое сокровенное достоинство…

Владимир Сигизмундович как заворожённый смотрел на стену, пока вдруг внезапно не осознал, что ему уже совсем не холодно и даже, наоборот, жарко. Настолько жарко, что рубашка его совершенно прилипла к телу, хоть выжимай.

Он отбросил одеяло, встал, прошёлся взад-вперёд по камере и посмотрел в незастеклённое окошко под потолком. Оттуда ему подмигнула звезда: наступившая ночь была ясной.

– Спокойно, Вова, спокойно. Держи себя в руках, жизнь продолжается, – произнёс он вслух, сделал пару глубоких вздохов, вновь улёгся на нары, положил руки под голову и, чтобы переменить ход мыслей, погрузился в воспоминания.

Сначала он в мельчайших деталях восстановил в памяти огромные вечно синие горы, обрамляющие город его детства – тогда ещё столицу Казахстана – Алма-Ату. И вот постепенно перед его мысленным взором поплыли светлые, яркие и на фоне текущих событий весьма беззаботные картинки.