Читать книгу 12 великих пьес - Коллектив авторов - Страница 21

Хотя свежа еще в нас память смерти

Гамлета-короля, нам дорогого брата;

Хотя в душе должны бы мы скорбеть

И Дания являла бы один

Скорбящий лик, – но наш рассудок светлый

Природу победил, и, вспоминая

Кончину брата с мудрою тоской,

Мы вместе с тем себя не забываем.

Итак – сестру, теперь же королеву,

Наследницу воинственной страны,

Мы нарекли возлюбленной супругой

С восторгом, так сказать, лишенным силы,

С слезой в очах и с ясною улыбкой,

Веселый гимн запев при гробе брата,

За упокой при брачном алтаре,

И на весах души развесив ровно

Веселье и печаль. Мы поступили

Согласно вашей воле, одобрившей

Наш брак, – и мы за все благодарим!

Теперь же мы к другому перейдем.

Вы знаете, что юный Фортинбрас,

Предположив, что я лишен почтенья

Иль что со смертью дорогого нам

От дел земных почившего Гамлета

Распались связь и сила королевства,

В пустых мечтах каких-то мнимых выгод

Не устает послами нас терзать

И требует отдачи всех владений,

Утраченных отцом его в бою

С покойным королем и братом нашим.

Теперь о нас и нынешнем собранье —

И дело вот в чем: к дяде Фортинбраса,

Который слаб, не покидает ложа

И замыслов племянника не знает,

Я написал, чтоб ход такого дела

Он прекратил, тем более что деньги,

Набор солдат и содержанье войску

Берут с его вассалов и земель.

Вас, добрый Вольтиманд, и вас, Корнелий,

Избрал я передать мое посланье

И мой поклон монарху-старику.

В сношеньях с ним мы не даем вам власти

Переступить за точный смысл письма.

Прощайте же! Пусть ваша быстрота

Покажет нам, как вы служить готовы.

Теперь, как и всегда, мы наше рвенье

Готовы доказать.

Не сомневаюсь.

Счастливый путь!

Что скажешь ты, Лаэрт?

Ты говорил нам о какой-то просьбе —

В чем состоит она, Лаэрт? Со мною,

Монархом Дании, разумно говоря,

Слов потерять никто не может даром.

О чем просить ты можешь, чтобы Клавдий

Не даровал, еще не слышав просьбы?

Не столько голова родная сердцу,

Не так рука устам служить готова,

Как датский трон Лаэртову отцу.

Чего желаешь ты, скажи?

Опять

Увидеть Францию, мой государь.

Ее покинул я, в мою отчизну

Без ропота спешил, чтобы исполнить

Свой долг при торжестве коронованья.

Теперь, когда исполнен он, опять

Во Францию летят мои желанья.

Но твой отец? Позволил он тебе?

Что говорит Полоний?

Государь,

Он покорил мольбою неотступной

Моей души тяжелое согласье,

И, наконец, к его усильной просьбе

Я приложил печать соизволенья.

Позвольте, государь, ему уехать.

Так пользуйся, Лаэрт, счастливым часом:

Располагай и наслаждайся им.

А ты, наш друг и сын, любезный Гамлет?

Поближе сына, но подальше друга.

Как, над тобой еще летают тучи?

О нет: мне солнце слишком ярко светит.

Отбрось ночную тень, мой добрый Гамлет:

Взгляни как друг на Дании монарха.

Зачем искать с опущенной ресницей

Во прахе благородного отца?

Ты знаешь: все живое умирает

И переходит в вечность от земли.

Да, все умрет.

А если так, мой сын,

То что ж тебе тут кажется так странно?

Нет, мне не кажется, а точно есть,

И для меня что кажется – ничтожно.

Нет, матушка, ни траурный мой плащ,

Ни черный цвет печального наряда,

Ни грустный вид унылого лица,

Ни бурный вздох стесненного дыханья,

Ни слез текущий из очей поток —

Ничто, ничто из этих знаков скорби

Не скажет истины; их можно и сыграть,

И это все казаться точно может.

В моей душе ношу я то, что есть,

Что выше всех печали украшений.

Оно прекрасно и похвально, Гамлет,

Отдать отцу прискорбный долг печали;

Но вспомни же: отец и дед, и прадед

Лишались все своих отцов. Потомки

Должны надеть, из детского почтенья,

На время, в память их печальный траур,

Но сохранять печаль с таким упорством

Есть недостойная мужчины скорбь,

Знак воли, непокорной провиденью,

Души бессильной, слабого ума.

Когда нас опыт научил, что смертью

Мы все должны окончить нашу жизнь,

И если смерть для нас обыкновенна,

Как самая простая из вещей,

Зачем ее без должного смиренья

Так к сердцу принимать? О, это грех

Перед творцом, усопшему обида,

Проступок пред умом, который вечно

Нам говорил о смерти наших предков

И повторял над трупами людей

От прадедов до нас: «Так быть должно!»

Прошу, покинь бесплодную тоску

И верь, что в нас ты вновь отца находишь.

Пусть знает мир, что ты ближайший к трону

И мной любим любовью благородной,

Любовию нежнейшего отца.

Что до твоей поездки в Виттенберг,

Она с моим желаньем не согласна,

И я прошу тебя – останься здесь,

В лучах моих тебя любящих взоров,

Как первый царедворец, друг и сын.

Не заставляй и мать просить напрасно:

Останься здесь, не езди в Виттенберг.

Я повинуюсь вам во всем.

Прекрасно.

Вот добрый и приветливый ответ!

Будь в нашей Дании нам равным, Гамлет.

Идем! Согласье дружеское принца

Смеется радостью в моей душе.

Пусть в честь ему раздастся гром орудий;

Он к облакам взнесет заздравный кубок,

И гром небес на гром земли ответит,

Когда король наполнит свой бокал.

Все, кроме Гамлета, уходят.

О если б вы, души моей оковы,

Ты, крепко сплоченный состав костей,

Ниспал росой, туманом испарился;

Иль если б ты, судья земли и неба,

Не запретил греха самоубийства!

О боже мой! О боже милосердный,

Как пошло, пусто, плоско и ничтожно

В глазах моих житье на этом свете!

Презренный мир, ты – опустелый сад,

Негодных трав пустое достоянье.

И до того должно было дойти!

Два месяца: нет, даже и не два,

Как умер он – такой монарх великий,

Гиперион в сравненье с тем Сатиром.

Так пламенно мою любивший мать,

Что и небес неукротимым ветрам

Не дозволял лица ее касаться!

Земля и небо, должен ли я вспомнить,

Она ему была так предана;

Ее любовь, казалось нам, росла

Со счастием любви – и через месяц…

Покинь меня, воспоминанья сила!

Ничтожность, женщина, твое названье!

Один короткий, быстротечный месяц —

И башмаков еще не износила,

В которых шла, в слезах, как Ниобея,

За бедным прахом моего отца…

О небо! Зверь, без разума, без слова,

Грустил бы долее. Супруга дяди,

Супруга брата моего отца!

Но он похож на Гамлета-монарха,

Как я на Геркулеса. Через месяц!

Еще следы ее притворных слез

В очах заплаканных так ясно видны —

Она жена… О гнусная поспешность!

Так быстро пасть в кровосмешенья ложе!

Тут нет добра и быть его не может.

Скорби, душа: уста должны молчать!

Входят Горацио, Бернардо и Марцелло

Мое почтенье, благородный принц.

А, очень рад, что вижу вас здоровым,

Горацио! Иль ошибаюсь я?

Он самый, принц; всегда слуга ваш бедный.

Мой добрый друг, перемени названье.

Зачем из Виттенберга ты приехал,

Горацио? Марцелло – ты ли?

Принц!

Я очень рад вас видеть. Добрый день!

Нет, не шутя, зачем же ты оставил

Свой Виттенберг?

Из лени, добрый принц.

И от врагов твоих я не желал бы

Услышать это, а тем больше ты

Мой слух не должен оскорблять словами

И клеветой на самого себя.

Ты не ленив – я это очень знаю.

Что ж привело тебя к нам в Эльсинор?

Пока ты здесь, тебя еще научат

Стаканы осушать.

Я прибыл, принц,

На погребенье вашего отца.

Не смейся надо мной, товарищ детства:

На свадьбу матери ты поспешил.

Да, правда, принц! Ее не долго ждали.

Хозяйство, друг Горацио, хозяйство:

От похоронных пирогов осталось

Холодное на свадебный обед.

Врага бы злого легче было встретить

Мне в небесах, чем этот день увидеть!

Отец мой… кажется, его я вижу.

Где, принц?

В очах души моей, Горацио.

И я покойного когда-то видел:

Он благородный был монарх.

Да, он

Был человек, во всем значенье слова.

Мне не найти подобного ему.

Мне кажется, мой принц, прошедшей ночью

Его я видел.

Видел ты! Кого?

Принц, вашего отца и короля.

Как? Моего отца и короля?

Умерьте на минуту изумленье

И слушайте: я расскажу вам чудо —

И вот они вам подтвердят рассказ.

О, говори, я заклинаю небом!

Две ночи сряду, в час их караула,

Средь мертвой тишины глухой полночи,

С Марцелло и Бернардо было вот что:

Видение, как ваш отец покойный,

В доспехах бранных с ног до головы,

Подходит к ним величественным шагом;

Торжественно проходит три раза

Пред их окаменелыми глазами,

Жезлом своим едва их не касаясь.

Они, от ужаса лишившись слова,

Стоят и речи не заводят с ним.

И это все с таинственностью робкой

Они открыли мне. На третью ночь

Я с ними был. Все оказалось правдой:

В тот самый час и в том же самом виде,

Как рассказали мне, приходит тень.

Я помню вашего отца. Взгляните —

Вот две руки: они не больше схожи

Одна с другой.

Но где же это было?

Где караул наш: на террасе замка.

Ты с ним не говорил?

Да, говорил.

Но он не отвечал; однажды только

Он голову, казалось нам, возвысил,

Готовый говорить; но в то ж мгновенье

Запел петух, и вместе с звонким криком

Тень ускользнула и исчезла.

Странно!

Клянусь вам жизнью, это правда, принц,

И мы сочли за долг сказать об этом.

Да, господа, оно меня тревожит.

На эту ночь вы в карауле?

Да.

Он был вооружен?

Вооружен.

От головы до ног?

От темени до пят.

Так вы лица не видели его?

О нет, мой принц! Наличник поднят был.

Что ж, грозно он смотрел?

В его лице

Скорее скорбь, чем гнев изображался.

Он был багров иль бледен?

Страшно бледен.

И очи устремлял на вас?

Не отводя.

Жаль, очень жаль, что я не с вами был.

Вы ужаснулись бы.

Весьма, весьма возможно.

И долго пробыл он?

Покамест сотню

Успеешь насчитать, считая тихо.

О, дольше, дольше!

Нет, при мне не дольше.

И цвет волос на бороде седой?

Да, черный с проседью, как был при жизни.

Я эту ночь не сплю: случиться может,

Что он опять придет.

Наверно, принц.

И если вновь он примет вид отца,

Я с ним заговорю, хоть самый ад,

Открывши зев, приказывай умолкнуть!

А вас прошу: когда виденья тайну

Вы от других скрывали до сих пор,

Так сохраните же ее и дольше.

Всему, что встретится нам в эту ночь,

Всему давайте смысл, но только молча.

Я вам за дружбу отплачу. Прощайте.

В двенадцатом часу я на террасе

Увижу вас.

К услугам вашим, принц.

Я не услуг прошу у вас, а дружбы,

Какую сам питаю к вам. Прощайте.

Горацио, Марцелло и Бернардо уходят

Родителя вооруженный дух!

Неловко что-то здесь; я злые козни

Подозреваю. О, скорей бы ночь!

До тех же пор, душа моя, спокойся!

Злодейство выступит на свет дневной,

Хоть целой будь засыпано землей.