Читать книгу Неизъяснимая прелесть первоисточника - - Страница 12

Белый квадрат, запорошенный снегом. Ровные ряд сортирных дыр. Если поднять этот квадрат – получится стена с окнами – сортирными очками. Стена, которой отгорожено от мира человеческое дерьмо.

Жизнь приближается к периоду нормальности, которая из унитаза видится парфюмерной лавкой. Нормальность призывает к эстетизированной ненормальности. К отклонению от Чайковского, к попытке какофонии. Очень осторожной попытке – человек, находящийся на грани сортирного очка, еще не готов отказаться от духов в пользу суровой правды экскремента.

Бесы – это еще, выходит, конфетка. Это тебе не гальюн или параша. Эстетика зла, апофеоз зла – да это просто приглашение к танцу. Танцуй и танцуй себе в темную сторону своей души! Но как можно долго и вдохновенно возиться с дерьмом?

Тот, кто недостаточно насладился этой прелестной метафизикой, через несколько строк может поразмыслить над ответом на вопрос, прямой и строгий, как плакат: «А ты вступил в РККА?»

Сколько можно нагрести в себе экскрементов?

Стоит отметить, что в данном интересном очерке проблемы канализации отнюдь не рассматриваются. В нем рассказывается об интервью, взятом автором у известнейшего петербургского режиссера.

Чтобы не создалось впечатление о некоторой узости лексической базы журналистки, приведем фрагмент, свидетельствующий о ее уважительном отношении к герою очерка.

Вот он сидит передо мной, человек, который должен был быть заклеймен еще в начале 70-х. Но не был. Как-то протискивался бочком, ни разу не замаравшись. Я это выяснила – не было.

Этот не содержащий ни метафизики, ни экскрементов отрывок заметно выигрывает в сравнении с предыдущими. И даже четырехкратное использование глагола «быть» почти не снижает качество текста.

Языковое богатство другой литературной дамы читательница характеризует следующим образом:

В романе… своим читателям и почитателям с обезоруживающим прямодушием писательница заявляет: «Чтобы вы сдохли все, дорогие мои читатели, поклонники моего таланта». Согласитесь, что это беспрецедентное и единственное в своем роде признание в истории мировой литературы.

Можно только подивиться авторской осведомленности и изобретательности в подборе эпиграфов к каждой главе повести. Воспроизведу полностью один из них: «Глаз развращается, ухо позорится, – и вообще нет слов для этой непристойности» (Иоанн Златоуст). Эта мысль кажется особенно справедливой и мудрой, когда знакомишься с отдельными местами повести, щедро сдобренными ненормативной лексикой: «Пидор гнойный! Забудь свои вонючие мечты! А насчет квартиры – отсосешь у дохлого бедуина! Не бросай трубку, сука, я еще не все сказала!». Эту страстную речь, адресованную собственному отцу, произносит директор консерваториона (так называются в Израиле музыкальные школы), в ведении которых находится семнадцать педагогов и двести пятьдесят учеников.

Иногда в том же ключе действует и сам автор, предлагая, например, читателям весьма своеобразную расшифровку некоторых ивритских слов. Вот какой ассоциативный ряд возникает у писательницы в связи со словом «МАТНАС»: «МАТ-НАС. Такой вот матрас с поносом, носок с атасом, матом он нас послал». Или в связи со словом «хеврэ»: «хари хавающие, врущие, рыгающие, харкающие».

Это же художественное произведение анализируется в заметке двух литераторов.

…стоило бы упомянуть и о ненормативной лексике, щедро уснащающей речь «директора консерваториона»… Таисья режет правду матку, не стесняясь в выражениях… …Демонстрировать ее шутки – прибаутки затруднительно: каждая из них – в спасительном контексте – выразительна и колоритна….

Говорят, начитанные подростки вместо осточертевшего трехбуквенного сочетания расписывают заборы образцами директорской лексики.

От прозаических текстов перейдем к женской лирике, нежной и целомудренной.

Талантливая, молодая поэтесса дарит публике такое чарующее откровение:

«Когда пылают щеки от экстаза,

И с губ срывается какой-то хриплый стон,

Нелепо думать о починке унитаза

И о покупке мяса на бульон»…

Отрадно видеть, что фаянсовый образ нашел применение в поэзии.

Следующая цитата убеждает в том, что богатство языковой палитры поэтессы не исчерпывается рифмой «экстаз – унитаз».

«Не в бровь, а в глаз, не в шутку, а всерьез,

Он задал ей банальнейший вопрос:

«Мол, дашь ли мне, ведь ты на то и б… дь…»

«Да дать-то дам. А ты сумеешь взять?..»

Не менее расковано и другое Дитя Порока:

Я не понимаю снова:

До коих пор, с которой стати

Я все тебе простить готова

Под неуемный скрип кровати.

Строфа из столь же остросюжетного стихотворения продолжает и развивает тему:

Пределен риск и коитус смертелен, —

В твоих объятьях забываю милый,

Вчерашний сон про бл… ские постели,

Похожие на братские могилы.

Небезуспешно конкурирует с подругами по жанру еще одно дарование.

Теперь увидеть мне охота

Себя, раздетую, на фото,

Чтобы меня открыто трахали

Все многочисленные хахали.

Читатели, ознакомленные с приведенными в данном подразделе образцами дамской поэзии и прозы, на вопрос, сформулированный в заголовке, ответили уверенно, твердо и единогласно:

Для, бля! Для!

Б о ж е с т в е н н о з а т я н у т ы е

Характерной особенностью творческого метода некоторых авторов является ненормированное употребление предложений невероятной длины. Иногда такую фразу непросто даже прочесть. Вопрос же о понимании смысла вообще не входит в повестку дня.

И в то самое время, когда герои в Сионе тешат себя зарубежными поездками, зваными обедами, встречами на самом высоком уровне и высосанными из известного пальца недалекими проектами, которые в самом лучшем случае не принесут даже известности тем, кто их продвинет в жизнь, простые приземленные чиновники министерства внутренних дел изгаляются, как пожелают, над несчастными олим, в силу то ли собственной доверчивости, то ли по непредвиденному стечению обстоятельств (то ли в связи с блондинистой внешностью) попали в черный список в глазах еврейских инквизиторов.

Как бы ни было велико желание Израиля добиться убедительной победы в Войне Судного дня, как бы он ни настаивал на необходимости восстановить сдерживающий потенциал своих вооруженных сил посредством показательного разгрома III египетской армии, как бы близок он ни был к решению этой задачи после того, как III армия оказалась в плотном кольце окружения при отсутствии у противника средств для прорыва блокады, – в ситуации, когда предотвращение разгрома окруженной египетской армии стало первостепенным политическим интересом Соединенных Штатов, возможности американского давления на Израиль превосходили все эти факторы.

Журналист цитирует фрагмент рецензируемого романа.

«Светлым прохладным декабрьским утром 200…года, у дома номер сорок девять по улице Афарсемон, после продолжительного сильного ночного дождя, содравшего с Ерушалаима многомесячную коросту засухи, а затем и промывшего ему закупоренные, уставшие от жары глаза, ноздри, поры, так, что бедняге стало наконец чем дышать, и он вздохнул, разом пере полнив воздух чертовой смесью редких дразнящих запахов, отчего жителю, вышедшему наружу, неизбежно должно было показаться, что он, наоборот, вошел внутрь – в лавку пряностей на рынке „Махане-Йегуда“, где как ни в каком другом месте понимаешь…»

Ни в каком другом, а именно в этом месте рецензент внезапно сжалился над читателями:

Прервем божественно затянутый период, не дойдя и до его середины…

Считается, что в отдельных божественно затянутых содержится больше слов, чем звезд в Галактиках (понятно, речь не идет об особо крупных). Мы не проверяли. Может у читателей хватит сил?