Читать книгу Лёд и Серебро - - Страница 20

Что происходит? Глаза открываются с трудом, а мозг пытается сообразить, какое сейчас время суток. Зрачки расширяются, подстраиваясь под темноту в комнате. За окном царствует звездная ночь. Неужели она проспала весь день? Хэвен пытается подняться с кровати, но тело не хочет подчиняться ей, и она передумывает. Где-то в уголках сознания бьется мысль, что она о чем-то забыла. О чем-то важном. Раскаленный гвоздь забивается глубже в череп. Точно. Долбанный тест. Она переворачивается на бок в постели Клавдии, снова проваливаясь в глубокий сон, больше похожий на смерть.

Если она уже в лапах смерти, почему же ей так хорошо? Разве смерть – это не боль, не страдания? Разве не так о ней рассуждают персонажи во взрослых фильмах? Но вот же парадокс; ей не больно и больше не страшно.

Ей спокойно. И так тепло. Тепло настоящее, осязаемое, оно обнимает ее мягкой гладкой тканью, и это может быть только… Ее любимое одеяло из разноцветных лоскутов! Если она умерла, то откуда оно здесь? Она открывает глаза. Тонкие пальцы бабушки ласково гладят ее волосы. Чертенок совсем запутался.

– Что случилось?

Бабушка улыбается, но ее лицо напряжено; оно будто постарело на десяток лет.

– Ты вернулась, – ее пальцы продолжают чертить линии по ее волосам, – вернулась из самого сердца ада.

Громкая мелодия возвращает ее в реальность, вызывая резкую боль в висках. Хэвен выключает будильник и садится в постели Клавдии. Она спасла ее. Бабушка спасла ее. В прямом смысле слова вытащила из той мертвой, ледяной темноты, буквально из самого сердца ада. Но как она сделала это? И означает ли это то, что она тоже все знает? Возможно ли, что она знает больше? Во сне-воспоминании Клавдия выглядела напряженной. Уставшей, будто из нее выкачали все соки. А кожа на ее лице была неестественно бледной, будто она потеряла много крови. И она была напугана. Из-за неё, из-за ее, Хэвен, состояния, ее возможной смерти. Но она не выглядела растерянной. Она выглядела так, будто точно знает, что нужно делать. Будто она знает, что именно происходит. До Хэвен неожиданно доходит, что она должна была догадаться намного раньше. О том, что бабушка была не тем человеком, каким она ее себе представляла. Что она была кем-то большим. Хэвен с горечью понимает, что она никогда не сможет спросить об этом саму Клавдию.

С первого этажа, с кухни, доносятся характерные звуки открывающегося холодильника и звона посуды. Мама пытается готовить завтрак. Это заставляет Хэвен вспомнить; сейчас утро понедельника, и у нее есть полчаса на то, чтобы одеться и подготовиться к тесту. Его она не имеет права провалить. Перед глазами прыгают черные точки, когда она встает и, пошатываясь, направляется в ванную. Она смотрит на свое измученное отражение в зеркале; чувствует она себя отвратительно. Голова кружится, виски готовы разорваться от жгучей боли. От одной мысли о маминой стряпне в желудке сворачивается узел, и ее начинает мутить. Может, она и вправду заболела? Она не надела ни шапку, ни шарф, когда бежала к особняку Камиллы сквозь ледяные порывы ветра. Вполне возможно, что она простудилась. Она бы осталась дома, если бы не долбанный тест.

Мама встречает ее внизу с широкой улыбкой, Джек сидит в своем стульчике, рисуя пальцами, измазанными кашей, на кухонном столе.

– Как себя чувствуешь?

Хэвен наливает себе кофе, пытаясь игнорировать подступающую к горлу тошноту.

– Не очень, если честно.

– Может, сегодня останешься дома?

– Сегодня важный тест, – сухо бубнит Хэвен, полотенцем вытирая со стола художественные произведения Джека и стараясь не выдать явную ложь в своем голосе. – Я к нему несколько дней готовилась.

Она переводит взгляд на пейзаж за окном. Безжизненное синевато-серое небо как бы намекает ей на то, что день будет изнурительно долгим.

Тест она заваливает, даже не попытавшись решить его правильно. Камилла умудряется незаметно передать ей завернутый в листочек с ответами ластик, но это не помогает. Хэвен пыталась перенести ответы с листочка в свою работу, но пальцы предательски дрожали, стоило ей только поднести ручку к бумаге. Ей плохо, она болеет, разве это не уважительная причина? Остальные уроки проходят скучно и утомительно долго, она считает каждую минуту до конца учебного дня. Даже урок ее любимой живописи не приносит ей удовольствия, задание мистера Дженкинса она выполняет абсолютно безынициативно и без всякого интереса, да и сам мистер Дженкинс сегодня не вселяет в учеников уверенность и не веселит их своими фирменными шутками. До конца урока он сидит за своим столом, уставившись в окно, и лишь коротко кивает, когда Саманта, староста класса, кладет стопку работ на край его стола. Хэвен присматривается к нему, отмечая, что выглядит он бесконечно уставшим. Его обычно сияющие из-под роговых очков глаза сейчас походят на два остывших уголька.

"Не причина ли его состояния в рецидиве рака?", думает Хэвен, но через мгновение гвоздь в ее голове проворачивается вокруг свои оси, и она забывает об этом.

Вернувшись домой, Хэвен поднимается наверх, бросив короткое "привет" маме и игнорируя засеменившего за ней Джека. Она хочет спать. Ей просто нужно выспаться и…

– Спустись, пожалуйста, на обед!

Голос мамы звучит так, что Хэвен понимает: сейчас она не стерпит возражений. Нехотя она возвращается вниз.

– Как прошел тест?

Хэвен лениво елозит вилкой по тарелке.

– Нормально.

– Что значит "нормально"?

– Это значит хорошо.

– Хорошо.

Мама кивает и делает глоток воды. Хэвен знает, она ей не поверила. Да она и не пыталась отвечать убедительно.

– Знаешь, если тебе нужна помощь с уроками, ты можешь обратиться ко мне.

"К тебе? Серьезно? Ты хоть раз помогала мне с уроками? Этим всегда занимался папа!"

Хэвен встает и со злостью бросает тарелку в раковину. Повернувшись, она видит лицо мамы и понимает, что сказала все это вслух.

Она открывает рот, чтобы извиниться, но мама ее прерывает:

– Занимался. Раньше. – В ее голосе звенит злость. – Но сейчас его здесь нет.

"Она говорит жестокие слова спокойным голосом", думает Хэвен и не выдерживает. Она говорит маме все, что думает. Все, что держала в голове все эти долгие месяцы. Вся злость, что в ней накопилась, вырывается наружу. Она не помнит, что именно она сказала, но там, среди ее хаотичного монолога точно была фраза: "Он ушел из-за тебя. Папа ушел из-за тебя". Она видит, что ей больно. Что слышать она этого не хочет, и Хэвен начинает плакать. Она не должна была говорить маме такое, тем более что это неправда. Папа ушел не из-за нее. Все было совсем не так. Но дамбу прорвало, и назад слов не вернешь. Она, не раздумывая, бежит к лестнице наверх, в комнату Клавдии и закрывает за собой дверь ванной комнаты. Совсем как делала в детстве, когда ее ругали.

В обрамленном позолоченной оправой зеркале над раковиной сквозь пелену слёз Хэвен видит свое отражение и, наконец, чувствует весь спектр эмоций. Весь спектр злости. Она еще никогда не была так сильно зла на саму себя. Но сейчас… Сейчас детали паззла соединились в единую картину. Джеймс. Бабушка. Мама. Так или иначе, но всех их она подвела. Разочаровала. Отчасти, Джеймс погиб по ее вине, возможно, Клавдия тоже. Ведь она видела, что происходит с бабушкой, но ничего не смогла сделать. А сейчас она наговорила всю эту жестокую ложь маме, да, неидеальной маме, но разве кто-то идеален? Злость внутри нее растет, а маленький чертенок тонет в пучине отчаянья. Ей кажется невозможным когда-либо выйти из этой ванной комнаты… В голове звучит голос: "ты все это заслужила". И она верит ему. Разве это не так? Она и вправду заслужила. Злость внутри нее поднимается выше, расширяется, разгорается до бушующего пламени… Что происходит?.. Ее лицо в зеркале искажается от ужаса, пламя в груди прорывается между ребрами, в тот же миг в зеркале появляется трещина и…

Тишина. Кажется, ее легкие забыли, как дышать.

– Милая? Что случилось? – доносится из-за двери напряженный голос мамы.

Хэвен приходит в себя и падает на колени, руки лихорадочно пытаются собрать кусочки зеркала вместе.

– Минуту, мам!

Только сейчас она вспоминает, что не закрыла дверь на щеколду. Мама может войти в любой момент и увидеть… Резкая боль на мгновение выводит ее из строя. Не мигающим взглядом она следит за тем, как густая темная струйка крови заливает молочную плитку…

Свет в глаза. Удар. Кровь Джеймса растекается между ее пальцами.

Она зажмуривается, но проносящиеся перед глазами кадры из ее прошлого от этого становятся только ярче.

Ее руки дрожат, когда она зажимает его рану. Она видит его боль, но не может ничем ему помочь. Свою боль она не чувствует.

Глаза ее распахиваются. Когда это прекратится?.. Когда она перестанет вспоминать все так, будто это произошло минуту назад?

– Хэвен! Я захожу!

Она смотрит на пол перед собой. Он весь красный. А ведь рана была неглубокая. А разве… Мысли путаются. Что им рассказывали на уроках первой помощи? Как остановить сильное кровотечение? Голос в голове вкрадчиво интересуется:

"А не все ли равно? Хэвен. Хэ-вен. Ты умираешь, Хэвен. И ничего не можешь с этим сделать. Потому что я так захотел".

***

Хэвен хочется позвать его. Он стоит совсем рядом, если бы она могла пошевелиться, она бы дотронулась до его руки. Она не понимает, почему он этого не делает. Почему не держит ее за руку, как должен, почему не успокаивает? Он стоит так близко, но даже не смотрит на нее. Он совсем рядом… Но сейчас между ними расстояние как от Земли до Луны.

– Пап…

Она открывает глаза и сразу понимает, где находится. Та же больница, где она навещала бабушку. Возможно, та же самая палата. Она оглядывается. Она здесь одна.

Хэвен пытается приподняться на больничной койке, но комната тут же плывет перед глазами, поэтому она не сразу замечает, как дверь открывается, и в палату входит человек. Когда взгляд ее фокусируется, она узнает медсестру. Ту самую, с красивыми белыми локонами, которую она встретила в ночь происшествия с бабушкой. Сначала внутри у нее все напрягается, но потом Хэвен вспоминает, что видела ее много раз и после того необъяснимого случая, и все было нормально. Она успокаивается.

– Мисс Лаво, как Вы себя чувствуете?

Медсестра подходит к койке, поправляет одеяло и останавливается у изголовья.

Хэвен прочищает горло.

– Нормально.

– Помните, что с Вами произошло?

– Помню. Эм… Где моя мама?

– Она скоро придет.

– Она что, ушла куда-то?

– Я же сказала, она скоро придет.

В ее голосе сквозит раздражение, Хэвен кажется, что голубые глаза медсестры на долю секунды загораются красным, но потом она улыбается, и все исчезает.

«Поздно. Тебе больше меня не обмануть».

– Ты, – произносит она тихо, но твердо, и только потом думает, что возможно не стоило сразу раскрывать все карты. Давать ему понять, что она его узнала.

Медсестра улыбается. Улыбается и смотрит на нее застывшим взглядом, и улыбка ее напоминает звериный оскал, как в их первую встречу.

– Ты сразу это поняла?

– Нет.

– Все равно хорошо.

Хэвен не может согласиться, что ж тут хорошего? Медсестра обходит койку и замирает у ее ног. Интуиция подсказывает ей, что это было сделано не просто так. Когда он понял, что она знает, что это он, то отошел от нее. Почему-то захотел держать дистанцию.

– Ты это почувствовала? – произносит он, прерывая поток ее мыслей.

– Что почувствовала?

Медсестра щурит глаза. По телу Хэвен проходит дрожь.

– Что это я.

Что? Почувствовала? Что он имеет ввиду?

– Нет… Я не знаю.

Хэвен не понимает, почему она так старается быть честной несмотря на то, что он явно играет с ней.

На мгновение она видит, как тень какой-то неопределенной эмоции пробегает по красивому лицу медсестры, но потом сразу исчезает. Мозг Хэвен отчаянно пытается думать, найти выход, ведь Клавдия не просто так говорила ей: "выход есть всегда, стоит только поискать". Теперь она помнит это. Ей нужно придумать что-то до того, как ему надоест играть с ней. Когда он, наконец, перейдет к действиям. Ведь зачем-то же он пришел…

– Я хочу задать вопрос.

Слова слетают с ее губ прежде, чем Хэвен успевает их обдумать. Медсестра вновь щурится.

– Задавай.

Хэвен замечает, как в застывших голубых глазах загорается интерес. Это ее шанс. Что же спросить…

– Зеркало, – произносит она, снова не дав себе все взвесить. – Когда я была в ванной, зеркало разбилось, хотя я к нему даже не прикасалась, и я порезалась осколком. Это сделал ты?

– Разбил его? О нет.

– Но я слышала голос… Это был твой голос.

Язык медсестры совершает тоже движение, что и тогда, в особняке Камиллы делал лже-Джеймс.

– Ты права в одной вещи, а в другой сильно ошибаешься. Да, ты слышала мой голос перед тем, как потерять сознание. Ты была уязвима и позволила мне проникнуть в твою голову, хоть я и был в тот момент далеко. Но насчет зеркала ты не права. Это сделала ты.

Что? Она не понимает. Она не притрагивалась к зеркалу.

Увидев ее растерянность, он вздыхает:

– Мне даже жаль тебя, – Хэвен и вправду слышит сожаление в его голосе. – Не знать того, кто ты… И не иметь возможности когда-либо узнать это. Наверно, это ужасно. С другой стороны, ты ведь даже никогда не подозревала, кем являешься.

– Кем была моя бабушка?

На лице медсестры вновь играет улыбка.

– Близко. Правда, Хэвен, очень близко. Очень горячо. Но у тебя больше не осталось вопросов и не осталось времени.

В горле застревает ком. Ей нужно что-то придумать, что-то сказать, прямо сейчас, пока не поздно… Она привлекла его внимание, когда прямо заявила о том, что узнала его. Когда намекнула на… свою отличную интуицию? Возможно, если она скажет что-то еще…

Поздно. Он слишком близко. Она чувствует его холодное дыхание на своей коже.

Стоп. Лже-Джеймс и медсестра. Мужчина и женщина. Почему она думает, что это именно он?

– Я хочу задать последний вопрос.

Он останавливается. Изгибает аккуратную светлую бровь.

Хэвен делает глубокий вдох. В ее голове царит хаос. «Кто он? Спроси его!», подсказывает чертенок, но вопреки интуиции она его не слушает.

– Почему ты так сильно хочешь убить меня?

Это конец. Провал. Она спросила совсем не то, что было нужно.

Некогда голубая радужка глаз медсестры окрашивается в черный, а боковым зрением Хэвен замечает черные клубы дыма, обнимающего их обеих.

– Тут все просто, Хэвен. Ты – та самая дверь, которую мне нужно отворить для осуществления моей цели.