Читать книгу Лёд и Серебро - - Страница 21

В первый раз в жизни Хэвен видит слезы на лице мамы. Бабушка осторожно прижимает ее к себе, укачивая как младенца, а потом отстраняется, берет мамино лицо обеими ладонями и говорит ей что-то ласковым, но твердым и уверенным голосом. Хэвен успевает услышать только последнюю фразу: «ты же знаешь, что это обязательно».

Да, мама знает. И она тоже. Ей больно от одной мысли об этом, но ведь по-другому никак. Бабушка наклоняется к ней, берет ее руки в свои и рисует неровные круги большими пальцами по тыльным поверхностям ее кистей.

– Послушай меня внимательно, милая. Ты не виновата. И ты не должна себя винить.

Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но бабушка продолжает:

– Не вини себя. Вини того, кто на самом деле виноват во всем. Ты понимаешь меня?

Хэвен кивает.

– Мне жаль, милая. Я люблю тебя больше всего на свете, я так сильно не хочу расставаться с тобой. Но я знаю, что должна. Я знаю, что делаю это, чтобы защитить тебя, и от этой мысли мне становится легче. И тебе должно стать легче, ведь рано или поздно, ты вернешься ко мне. Когда-нибудь это произойдет. Но сейчас ты должна быть сильной. Ты должна закрыть глаза.

Хэвен подчиняется. У нее просто нет другого выбора.

Она чувствует шершавые подушечки пальцев Клавдии, медленно скользящие по ее коже. По щекам, по лбу, по плотно зажмуренным векам. Голос бабушки доносится до нее откуда-то издалека…

– Прежде, чем я сделаю это, ты должна пообещать мне, что запомнишь кое-что. Кое-что важное. Это единственное, о чем ты должна помнить. Пусть это сохранится в глубине твоего разума. Скажи мне. Скажи мне, какие три вещи важнее всего?

Хэвен охватывает странное приятное ощущение. Будто она погрузилась в теплую воду и единственное, что она чувствует – пальцы бабушки на своем лице. И единственные три вещи, которые важны…

– Дневник.

Она облизывает неожиданно пересохшие губы. Пальцы бабушки замирают на ее переносице.

– Кувшинки.

Она ныряет глубже в теплую воду. Окружающий мир рассыпается подобно песку.

– Рябина.

– Правильно, милая, – голос Клавдии – последнее, что осталось от быстро ускользающего от нее мира. – Остальное неважно.

Вдруг ее охватывает паника. Она хочет возразить, открыть рот и сказать, что бабушка не права, ведь есть вещи куда важней. Ками, Тайлер, их дружба. Она хочет сказать это, но мир вокруг нее исчез, и скоро сама она исчезнет.

– Ты забудешь. Забудешь все.

И она забывает. Растворяется в теплой невидимой воде, становится ее частью. Исчезает, как и все ее детские воспоминания.

Лишь одно остается. Три слова, выжженные на месте ее расплавленного разума.

Дневник. Кувшинки. Рябина.

Первое, что она чувствует, когда приходит в себя, это сладковатый терпкий запах. Мозг путается, в первое мгновение после пробуждения ошибочно приняв его за аромат лимонного печенья, которое Клавдия пекла для нее в детстве, но потом она узнает его. Мамины духи. Последний подарок папы. Вероятно, последнее напоминание о нем. С трудом она садится на больничной койке. Ноги сводит судорогой, и все конечности болят так, как будто ее сбила машина. Перед глазами пляшут черные точки, и боль в висках почти невыносимая.

– Мам, мне плохо.

Хэвен не узнает свой голос – тихий и сломленный, треснувший как зеркало в ее ванной комнате. Сейчас, как никогда, Хэвен ощущает тоскливое одиночество, и это чувство вызывает в ней непреодолимое желание все рассказать матери. Но когда она встречается с ней взглядом, ее решимость улетучивается. На лбу у мамы вздулась толстая голубая венка, губы плотно сомкнуты, и лицо напоминает скомканный лист бумаги. На мгновение она встречается с ней взглядом, с ее холодными, опустошенными глазами, в которых разом смешалось все и сразу – недоверие, страх, любовь и презрение. Хэвен не понимает, как можно испытывать все эти противоречивые чувства одновременно, но у мамы это как-то получается. А потом мама отводит взгляд и прочищает горло.

– Тебе плохо из-за большой потери крови. Ты потеряла много крови, – она делает акцент на слове "ты".

Хэвен начинает лихорадочно вспоминать все, что произошло в ванной.

Зеркало разбилось. Она разбила зеркало. Попыталась собрать осколки и порезалась. Она смотрит на туго затянутую бинтами левую руку, а затем переводит взгляд на тонкую прозрачную трубку, ведущую к капельнице.

Как она могла потерять так много крови? Ведь рана была неглубокая…

– Доктор сказал, у тебя недостаток железа… Возможно, анемия, – произносит мама будто в ответ на ее мысли.

– Анемия? Нет у меня никакой анемии!

– Я не знаю, Хэвен, я не знаю! Я уже не знаю, что думать!

Мама вскакивает и встает около окна, скрестив руки на груди. Венка на ее лбу сильно пульсирует. Теперь Хэвен вспоминает, где и когда видела такую же бурю эмоций на ее лице. В то утро, когда она проснулась в больнице после передозировки снотворными. От позвоночника по ее телу медленно растекается холодный липкий страх.

– Мам, ты все не так поняла. Я этого не делала. Я… Я не знаю, как это все произошло.

Она знает, что мама ей не верит. На ее месте она бы тоже себе не поверила. Улик слишком много, и все против нее. Она вела себя странно в последнее время. Нездорово переживала смерть Клавдии и не переставала вспоминать о Джеймсе. Прогуливала школу и завалила все возможные тесты. А после их ссоры она убежала в ванную и… Конечно, мама думает, что она нарочно разбила зеркало, нарочно поранилась, возможно, пыталась навредить себе.

– Мам, я говорю правду. Я не знаю, как объяснить то, что происходит…

Ее голос обрывается. Она и сама не верит своим слова. Но сказать маме правду? Как? Как объяснить ей то, чего она сама не понимает? Какие бы доводы ни пришли ей сейчас в голову, все кажутся Хэвен бредом.

– Тебе не стоит стараться, Хэвен, – мама снова поворачивается к ней; ее голос теперь звучит твердо. – В конце концов, моей вины во всем этом больше, чем твоей. Так что мы с тобой вместе должны исправить ошибки.

Медленно она делает глубокий вдох, на мгновение прикрывает глаза, а затем садится рядом.

– Я не злюсь на тебя.

– Мам…

– Подожди, дай мне договорить, ты задашь вопросы позже. Я не злюсь на тебя. Ты моя дочь, и этого уже ничто не изменит. И мою любовь к тебе тоже ничто не изменит. Но именно потому, что я люблю тебя, я боюсь за тебя. И я боюсь принять неправильное решение, когда буду думать, что делаю все тебе во благо, а на самом деле…

– Как то решение, которое ты приняла одиннадцать лет назад, когда увезла меня из дома?

Она удивляется тому, как уверенно прозвучал этот вопрос. И с какой силой она сделала ударение на слове «дом». Но она имеет право знать правду.

По лицу мамы пробегает дрожь.

– Мое решение увезти тебя в Нью-Йорк не было неправильным. Мы приняли его вместе с твоим отцом, ведь он хотел быть ближе к нам. Ты же знаешь, что он не мог пожертвовать своей карьерой, чтобы переехать с нами сюда… А семья на расстоянии… Это не семья. Почему ты вообще об этом спрашиваешь?

Хэвен в недоумении смотрит на нее. Она знает ее лучше, чем кто-либо. Иногда она заранее может предугадать ее реакцию. И она точно знает, когда мама врет. Сейчас это не так.

– То есть… Ты увезла меня отсюда для того, чтобы быть ближе к папе?

– Да, а для чего же еще?

– И не было никаких других причин?

– Нет… Хэвен, это все, что ты хочешь мне сказать?

– Вы спорили о чем-то с бабушкой в день нашего возвращения в Стрэнджфорест. И она была чем-то недовольна, – неожиданно Хэвен вспоминает свой первый день в Стрэнджфоресте. Как они пили чай в гостиной, бабушка и мама увлеченно беседовали о всякой ерунде, а потом вдруг их разговор переключился на нечто важное. Хэвен отвлеклась тогда и не слушала, о чем они говорили. Но они явно о чем-то спорили. Теперь ей почему-то кажется это очень важным.

– Мы… говорили о нашем переезде. О том, что тебе лучше пожить здесь, после того, что произошло, – удивленно ответила мама. – Я говорила твоей бабушке, что так для тебе будет лучше. А она почему-то все время твердила, что тебе следует вернуться обратно, в Нью-Йорк. Что слишком рано для твоего переезда в Стрэнджфорест, что ты к этому еще не готова. Она была странным человеком, Хэвен, со своими причудами, для нее имели значения всякие приметы… Не стоит тебе обращать так много внимания на ее слова.

Внутри у Хэвен все похолодело. Значит, бабушка была против их возвращения. Значит, она знала, что Хэвен в Стрэнджфоресте поджидает опасность.

Мама снова вскакивает, раздраженно скрещивая руки на груди. С минуту она молчит, а потом переводит дыхание.

– Ладно. Тебе нужно отдохнуть. Мы поговорим обо всем потом, когда тебе станет лучше.

С этими словами она разворачивается и уходит, оставляя ее в палате одну. Хэвен трет плавящиеся от боли виски и пытается понять, что все это могло значить. На стуле около больничной койки лежит ее рюкзак, в который мама предусмотрительно собрала некоторые ее вещи. Стараясь не усилить боль в животе и пояснице, Хэвен тянется к рюкзаку и вытаскивает из его глубины тетрадь, предназначенную для геометрии, но так ни разу для нее не использованную, и ручку. Может, если она все систематизирует, ей будет легче с этим разобраться? Как с новой темой по геометрии, в которой она ничего не смыслит. Она заносит ручку над чистым листом бумаги.

Пункт 1. Он, медсестра, лже-Джеймс, возможно, старик, встретившийся Камилле у аптеки, кто бы он ни был, он пытался убить меня. Снова. И не смог.

Пункт 2. Зеркало в ванной разбилось не само. Это сделала я.

И ей нужно выяснить, как она это сделала.

Пункт 3. Бабушка была не тем человеком, которого я знала.

Хорошим или плохим, вот в чем вопрос. Этого она не знает. Но она точно знает, что о том, что с ней происходит, Клавдии было известно больше, чем кому-либо. Один раз она защитила ее. Одиннадцать лет назад. А сейчас она погибла, возможно, пытаясь сделать то же самое.

Пункт 4. Смерть Клавдии не была несчастным случаем. И не была последствием болезни. Это было убийство.

Пункт 5. Одиннадцать лет назад меня увезли из Стрэнджфореста по определенной причине.

И дело было не в ее отце. Сегодня ночью она вспомнила, что произошло. Что сделала с ней бабушка. Возможно, с мамой она сделала то же самое, поэтому она ничего этого не помнит. Но теперь Хэвен вернулась в Стрэнджфорест и, возможно, это послужило триггером для ее памяти и воспоминания начали к ней возвращаться. Теперь она помнит. Наконец-то, хотя бы часть ее сознания прояснилась, часть паззла соединилась в картинку.

Лес. Черная туча между соснами. Ее ножки в красных туфельках среди густой зеленой травы. Мальчик с красивым лицом и яркими голубыми глазами, уверенно берущий ее за руку и уговаривающий играть с ним в лесу, несмотря на строгие запреты Клавдии. Кто он? Как его зовут? Почему она не помнит больше никаких подробностей, связанных с ним? Эта часть паззла все еще не собрана…

Она закрывает глаза и глубоко вдыхает воздух через ноздри.

Мальчик. Лес. Зеленая трава. Красные туфли. Черный дым. Он ближе, его больше… Он накрывает ее и…

Хэвен открывает глаза.

Он уже делал это. Уже пытался убить ее, но Клавдия спасла ее. Но в этот раз ее никто не спасет…

Хэвен кусает губы, убирает тетрадь и ручку в рюкзак и вытаскивает телефон.

Набирая номер, она думает о том, что больше не чувствует страха. Скорее, ее переполняет возбуждение. Интерес, совсем как когда они с Ками играли в расследование.

– Приезжай ко мне. Приезжай прямо сейчас. Мне есть, что рассказать.

***

– Я одно могу сказать, понятней от этого не стало, – Камилла устало откидывается на спинку стула и трет пальцами переносицу.

Хэвен сложно с ней не согласиться. Вопросов теперь больше, чем ответов. Полчаса назад Камилла украдкой проникла в ее палату, они долго обнимались, пока из глаз Хэвен не брызнули слезы, а потом она быстро рассказала Камилле все. Про инцидент в ванной, про визит "медсестры", про то, что сделала с ней Клавдия. Когда она закончила, то уже перестала плакать. Слезы выбрались наружу вместе с ее рассказом и также исчезли вместе с ним.

– Я могу чем-то помочь? – Камилла вновь берет ее за руку.

Хэвен кивает и утыкается носом в ее плечо, вдыхая еле ощутимый цветочный аромат, исходящий от ее атласной блузки.

– Можешь. Думаю, ты все еще помнишь больше, чем я.

– Что ты хочешь знать?

– Ты помнишь мальчика, с которым мы играли в детстве?

– Ты про Тайлера?

– Нет. Возможно, играла с ним только я, но не суть.

Камилла задумчиво накручивает прядку на указательный палец.

– В детстве, пока ты не уехала, я дружила только с тобой и Тайлером. Других детей не было.

– Ты уверена?

– Более чем.

Хэвен вздыхает. Вопросов теперь больше, чем ответов.

– Тогда я вообще ничего не понимаю. Я ведь вспомнила его. Вспомнила его так… ярко. Будто это воспоминание было самым важным. Мы явно были достаточно близки.

На минуту в палате воцаряется молчание. Хэвен нервно комкает пальцами края простыни, а Камилла сдирает с ногтей розовый лак.

– Знаешь, думаю, нам нужно пока оставить это, – задумчиво произносит Камилла. – Меня больше волнует то, как твоя бабушка умудрилась стереть тебе память.

– Я понятия не имею.

– Значит ли это то, что она была … как-то связана с ним? Со всем этим?

Хэвен до боли кусает губу. Конечно же, она думала об этом. И она понимает, насколько велика вероятность того, что Клавдия напрямую связана с происходящим.

– Возможно.

Снова наступает молчание, Хэвен слышит, как тихо переговариваются медсестры в коридоре, а потом Камилла снова начинает говорить.

– А то, что она сказала тебе запомнить? Никогда не забывать. Те три вещи. Они ведь что-то значат, верно? Должны же они что-то значить.

Хэвен пытается думать. Пытается сосредоточиться на ее вопросе, но раскалённый гвоздь забивается все глубже в ее измученный мозг.

Дневник.

Вероятно, тот, что она нашла в комнате Клавдии. Но что в нем такого важного?

Рябина.

Странное чувство, охватившее ее на похоронах бабушки. Ей так сильно хотелось подойти к тому дереву и сорвать горсть огненно-красных ягод, но по непонятной причине она боялась это сделать.

Кувшинки.

Все украшения, что дарила ей Клавдия. Браслеты, кольца, подвески. Все они были украшены этими цветами. А в спальне у бабушки, в вазе возле кровати была кувшинка.

– Важны. Бабушка сказала, они – единственное, что важно.

– Но почему?

– Не знаю. Этого она не сказала.

Камилла отрывает последний кусочек лака с ногтя на большом пальце.

– Рябина, кувшинки. Это все растения. Надо подумать, для чего их используют?

– Эм… Птицы питаются ягодами рябины во время долгих зим.

– Нет, не то. Нетрадиционная медицина? Разнообразные растения используются для изготовления лекарств в культурах всего мира.

Хэвен сильнее закусывает губу, пережидая новый приступ головной боли. Лекарство – это, несомненно, то, что ей сейчас нужно. И все эти больничные капельницы особо ей не помогают. Как не помогли и Клавдии. Возможно, ей нужно нечто другое.

– В качестве лекарства рябину и кувшинки нельзя использовать.

– Хм, – Камилла подпирает подбородок кулаком. – Хэвен вспоминает, как подруга делала так в детстве, когда ей в голову вдруг приходила необычная идея. В ее синих глазах загораются два светлых огонька: – А вот я с этим не соглашусь. Помнишь, чем лечила тебя Клавдия, когда ты болела?

Хэвен укоризненно приподнимает левую бровь.

– Извини, – быстро исправляется Камилла. – Ты не помнишь, а я помню. Помню, как она говорила, что не верит в современную медицину, в лекарства. Она заваривала тебе чай с листьями кувшинок и заставляла пить только его.

– И?

– И ты очень быстро выздоравливала. Как-то раз я попросила ее приготовить мне такой же чай, но она сказала, что он только для тебя, что мне он не поможет.

Перед глазами Хэвен, прямо как во сне, мигают яркими большими буквами слова: "Дневник. Кувшинки. Рябина".

Возможно, с одним пунктом из списка они почти разобрались.

– Но сейчас зима, Ками, – вздыхает Хэвен, пытаясь побороть очередной приступ боли в пояснице и последующую за ним вспышку бессильного гнева. – Мы не найдем кувшинок.

– Вообще-то, есть одно место, – задумчиво произносит Камилла, ее голос окрашивается новой эмоцией – надеждой, и Хэвен невольно подхватывает ее настроение. Затаив дыхание, она смотрит на подругу.

– Прости, я все время забываю, что в каком-то смысле Стрэнджфорест для тебя незнакомый город, и то, что, как мне кажется, должно быть известно нам обеим, известно только мне. В Стрэнджфоресте есть озеро, оно называется Хайвэй, оно расположено прямо перед лесом, со стороны Большого Книжного Магазина, и там есть что-то вроде природного феномена.

– Феномена?

– Да. На этом озере растут кувшинки круглый год. Даже зимой, когда температура опускается ниже нуля, и воду покрывает кромкой льда. Твоя бабушка собирала кувшинки именно там.

По спине Хэвен проходит холодок. Ощущения смешанные. С одной стороны, ее охватывает приятное чувство надежды, осознание того, что они наконец-то нашли какую-то зацепку. Но, с другой стороны, в красивых миндалевидных глазах Камиллы Хэвен видит, как из светлых огоньков разжигаются костры.

– Ты же не собираешься… идти туда одна?

Губы Камиллы расплываются в победной улыбке.

– О, еще как собираюсь!

Хэвен открывает рот, чтобы возмущенно возразить, но тут они обе вздрагивают от неожиданно отворившейся двери.

– Мисс, не думаю, что Вам можно находиться здесь.

Доктор Уэйн поправляет маленькие очки в тонкой серебристой оправе, и по выражению его лица становится ясно – просьбы и возражения здесь не помогут.

Камилла встает.

– Поправляйся, – она смотрит ей прямо в глаза, и у Хэвен по спине пробегают мурашки. Воспоминание в этот раз не похоже на затуманенные нечеткие образы, что всплывали в ее голове ранее. Сейчас оно как яркий всполох света.

– С кем ты разговаривала?

Пальцы бабушки нежно расправляют складки на ее платье, но глаза пристально изучают ее лицо.

– Ни с кем.      

Хэвен смотрит на свои красные туфельки и знает, что умеет врать намного лучше.

– Там, около леса. Ты стояла возле деревьев и разговаривала с кем-то. С кем?

Хэвен кусает губы и отводит взгляд. Если она не станет смотреть на бабушку, соврать будет намного проще.

– Ни с кем. Правда. Я просто играла.

Клавдия вздыхает.

– Милая, посмотри на меня. Хэвен. Хэвен, ты не представляешь, насколько это важно.

То, с какой интонацией произносит эти слова бабушка, дает Хэвен понять, что у нее не осталось козырей, и ей нечего больше добавить. Бабушка знает, что это ложь, но не может заставить ее сказать правду. Она может только умолять ее сделать это.

Это обстоятельство выводит Хэвен из колеи, она начинает сомневаться в правильности своего решения и уже открывает рот, чтобы…

– Миссис Лаво! Миссис Лаво, не ругайтесь на Хэв! Это со мной она разговаривала.

Хэвен поднимает голову и видит, как маленькая копия Камиллы морщит покрытый светлыми веснушками носик и щурится от яркого июньского солнца.

Она вздыхает с облегчением.

– Это правда была ты?

– Да, миссис Лаво. Мы просто играли в прятки.

– Это правда, Хэвен? – Клавдия поворачивается к ней, шарит испытывающим взглядом по ее лицу, пытаясь разыскать в нем намек на ложь.

А Хэвен не сводит глаз с Камиллы и видит у нее тоже выражение, что играет на ее идеально красивом лице прямо сейчас. Выражение, которое говорит лучше любых слов:

"Я знаю, что происходит. Я знаю, что ты сомневаешься. Но соври сейчас, а потом мы во всем разберемся".

– Выздоравливай, – Камилла наклоняется и обнимает ее, губы подруги чуть-чуть касаются ее уха, когда она еле слышно произносит:

– Проверь телефон.

Оставшись в палате одна, Хэвен достает телефон и, несколько раз перечитав сообщение, оставляет экран разблокированным, ложится на больничную койку и укладывает телефон перед собой. За окном начинает темнеть, и комнату заполняет мягкий полумрак. В полутьме единственным источником яркого свечения остается экран ее телефона с черными буквами на желтом фоне:

<<<Сообщение от Камилла>>>:

Зеркало разбилось не само по себе. Ты это знаешь, и я это знаю. А это значит, что теперь у нас появилось второе преимущество.