Читать книгу Четыре предела свободы. На подступах к Иному. Стратегия и тактика становления личности - - Страница 23

В раю Адам осуществлял необусловленную смыслопорождающую деятельность. Обладая полнотой творящей способности и проникая в самую сущность нарекаемого, он осуществлял в его отношении первичные творческие акты осмысления, соучаствуя в творении феноменального мира, нарекал творению имена, соответствующие именуемому настолько, что В.Н. Лосский пишет: «Тогда язык совпадал с самой сущностью вещей» [6].

Мы можем предполагать, что мир Адама представлял собой предельно пластичную реальность, обладающую преимущественно смысловой природой: мир, подразумевающий почти неограниченную свободу творчества.

Но после отказа от свободы в пользу внешних принудительных факторов Адам с Евой обнаруживают себя «одетыми в кожаные ризы» во враждебном мире жестко заданных форм; мире, который своей принудительностью теперь сам начинает «творить» человека. Так в результате антропологического переворота действие ничем не обусловленной воли человека ограничивается телом и законами физического мира, а ее творческий потенциал становится второстепенным и чем-то несущественным.

Теперь воля служит потребностям души и тела и в этом подчиненном статусе вынуждена следовать за целым спектром обусловливающих факторов и стимулов. К ним следует относить желания, привычки и зависимости, гормональные механизмы, культуру, этические нормы и многое другое.

Очередная триада «Воля → смысл/значение → слово/знак» переворачивается в цепочку «знак → смысл → воля».

Смыслы (безмолвное знание, предшествующее появлению чувственных форм), в условиях «спящей воли» или даже в отрыве от нее, теперь не порождают язык, а обслуживают его, подчиняясь его законам и логике. Смысловой слой сознания все более виртуализируется и приобретает характер некоторой «невидимости» для своего носителя: его как бы и не существует. Очень сложно объяснить человеку, не имеющему опыта произвольных смысловых операций, не только то, что смысл может предшествовать слову (либо же иной форме), но также и то, чтò он, вообще говоря, из себя представляет.

Слова в процессе своего «падения» отчуждаются от своих первоначальных значений и соответствующих им смыслов, становясь все более независимой реальностью. В этих условиях язык начинает занимать в сознании господствующее положение и формирует новые алгоритмы его функционирования. Он навязывает сознанию дискретную логику мышления и берет на себя функцию конструирования смыслов, являющихся теперь генетически вторичными по отношению к словам.

Слова и их значения определяются другими словами за счет чего появляются искусственные смысловые образования – симулякры, не имеющие под собой реальной основы.

Вследствие этого начинаются подмены: носитель языка принимает «пустое» (или «падшее» слово) за ту реальность, которую оно призвано обозначать. В первую очередь это касается таких «предельных» понятий, как «свобода», «смысл», «воля» и т. п. Подобно тому, как ДНК накапливает мутации, так и слова в своем «падшем» состоянии лишаются своих изначальных значений и приобретают новые, почти случайные смыслы, весьма далекие от исходных.

Этот процесс, как правило, никак не рефлексируется пользователем языка, а потому новые значения старых слов по привычке «натягиваются» на прежние способы смыслополаганий. Теперь уже происходит не подмена реальности словами, а подмена одних значений другими.

Проблемой здесь является даже не сама ошибка подмены, а возникающая в результате ее удовлетворенность: человек начинает считать, что, обладая словами, он владеет и тем, что они призваны обозначать.

«Желание свести значение к чему бы то ни было представляется абсурдным, поскольку то, что служит основанием такого сведения, само должно прежде обладать неким значением. В лучшем случае мы можем свести одно значение к другому, которое считаем более твердо установленным или понятным, но вовсе не к чему-либо за пределами самого значения»

А.В. Смирнов, «Сознание. Логика. Язык. Культура. Смысл» [9]

Предположим, нам необходимо разъяснить смысл некоторого слова. Понятия, с помощью которых мы попытаемся это сделать, обладают значениями, которые, в свою очередь, также потребуют разъяснения через апелляцию к другим словам. В результате такого «раскрытия смысла» мы начнем последовательно упираться в нагромождение синтаксических конструкций, определяемых очередными значениями, а значит – и словами.

Продолжая двигаться в этом направлении, будучи не в силах преодолеть замкнутость слов на самих себя, мы получим повторяющийся рекурсивный цикл и регрессию в дурную бесконечность.

Разорвать герметичность языкового пространства можно, либо обозначив «предельным» словом некий «артефакт», не принадлежащий языковому миру, либо апофатически «назначить» предельное слово, договорившись не определять его через другие слова. Это тот самый случай, когда можно воскликнуть, подобно Архимеду Сиракузскому: «Дайте мне слово – и я переверну мир!» и … перевернуть перевернувшееся.

По большому счету, такое слово, не определяемое другими словами и не сводимое к иным значениям, равное лишь собственному смыслу, могло бы стать одним из условий восстановления падшего языкового мира. А стало быть, в какой-то степени – и мира феноменального (вспомним здесь про язык Адама, который «совпадал с самой сущностью вещей»).

Слово, рожденное от смысла (но не наоборот), может стать для других слов семантическим началом, на который те могли бы опираться в своем «бытии». В частности, таким «краеугольным» словом-камнем для нас мог бы стать воплощенный в языке, переживаемый в предельных состояниях, личный опыт базовых оснований (собственного бытия, необусловленной воли, свободы, благодати и многого другого).

Метафизической иллюстраций данного подхода может служить понятие Божественных Имен, выражающих Божественную сущность (но не исчерпывающих Ее) и являющихся «излияниями Божественной жизни» [6].

Византийское богословие называет такие Имена нетварными энергиями, посредством которых Бог открывает Себя миру14. Имен бесчисленное множество, и к ним относятся такие, как: Сущий, Единое, Бытие, Жизнь, Мудрость, Любовь, Истина, Благо, Тишина, Творец15…

Благодаря тому, что Божественные энергии «пронзают» собой тварный мир, становится возможным их непосредственное созерцание. Созерцаемые Имена открываются человеку как непосредственное и прямое знание инобытийной Реальности. Через такое опытное познание может произойти восстановление «имен вещей» до их неповрежденных значений.

Другой иллюстрацией может служить понимание и роль символа в таинстве Литургии.

«Слово “символ” происходит от греческого symballo, что означает совпадение, соединение, слияние. Но, несмотря на приведенную дефиницию, “символ” на деле не поддается определению. Его можно понять больше на уровне интуитивном. В нем соединяются две реальности. Символ указывает на то, что одна реальность может не только означать другую реальность, но являть и передавать ее нам, и поэтому символ – больше чем знак. Символ не просто умозрителен и воображаем, он – онтологичен и экзистенциален. Это – реальность, которая во всей полноте выражается, является и сообщается через другую реальность. Символ – это не просто указание на нечто иное. Это – присутствие этого иного, которое не может присутствовать иным образом»

Протопресвитер А. Шмеман, «Литургия, символ и таинство» [11]

Здесь следует добавить, что в соответствии с платоновской парадигмой становления, вообще все вещи материального мира являются «воплощением» иного (Идей, логосов) в мир форм. Соединяя в себе два плана бытия, они выполняют функцию символов (подробней со значением символов у неоплатоников можно ознакомиться в работе Ямвлиха «Египетские мистерии») и могут быть использованы в качестве «проводников» для обратного «восхождения» (возвращения) к своим первопричинам. Более того, к такого рода символам можно отнести не только вещи, но также слова, действия и даже самого человека [cм. прим.1]. Данное замечание нам понадобится в дальнейшем для понимания некоторых аспектов работы с иным.