Читать книгу Стихи. 1964–1984 - - Страница 22

По сравнению с бойким началом

века – посрамлены.

Опыт мизерной влаги.

Волосатый флакон тишины.

Из мензурки в деленьях, на треть

полной света,

в ленинградскую колбу смотреть

зорким зреньем поэта –

вот занятье для чистых аптек.

На ритмическом сбое

остекленными пальцами снег

затолкать под язык меж собой и собою.

Вот элениум – воздух зеленый,

свет озерного льда.

На витые колонны

поставлено звездное небо. Звезда

с мавританского кружева-свода,

закружась, до виска сведена –

и стоит неподвижно. И тонко жужжит тишина

под притертою пробкой прожитого года.

Опыт полуреальности знанья

в потаенном кармане растет,

достигая таких дребезжащих высот,

что плавник перепончатый – мачта его наркоманья –

изнутри костяным острием оцарапает рот.

Мы на рейде Гонконга

В бамбуковом городе джонок

нарисованы резко и тонко

иглокожей китайщиной, барабанным дождем перепонок.

Дождь. И в новых районах

паутина плывет стекляная.

На ветру неестественно тонок,

нереальней Китая,

человек в состояньи витрины.

Диалог манекенов,

театральной лишенный пружины,

обоюдного действия-плена.

Мы свободны молчать.

Фиолетовых уст погруженье

в истерию искусственного освещенья,

в нарочитый аквариум ночи. Печать

монголоидной крови стирая со лба,

разве трубок светящихся ты не услышал жужжанье?

Человек у витрины приплюснут. Лицо обезьянье.

Две лягушьих ладошки. На каждой – судьба.

Нет уродливей рук. Недоразвитых век

дышит полупрозрачная пленка.

Свет жужжит непрерывно и тонко.

К витрине приник человек.

Мы проникли стекло, мы вернулись в обличье ребенка,

мы, старея, дошли до зародыша – вверх,

до гомункула в колбе, до мысли в царевом мозгу,

до пиявки-звезды, что прильнула к виску.

Вот он опыт – болезнь.

Каталепсия мига,

где в один иероглиф укола – как тесен! –

всей российской истории втиснута книга.