Читать книгу Триединый - - Страница 9

(Deus magnus et potens et terribilis²¹ )

«Ты, получившая в усыновление весь род человеческий, взгляни и на меня с материнской заботой». – Вопль к Богоматери.

«Он бросил меня в грязь, и я стал, как прах и пепел. Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, – стою, а Ты только смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня». – Иов, 30:19-21

«Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма. Мои внутренности кипят и не перестают; встретили меня дни печали. Я хожу почернелый, но не от солнца; «…» Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара. И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя – голосом плачевным». – Иов, 30:26-31

 Домианос лежал на кровати в полной темноте и смотрел в потолок. Из приоткрытого окна дул ветер, но советник задыхался. С каждой секундой дышать ему становилось все труднее. В черепе проносился неудержимый поток стремительных мыслей о смерти. О неотвратимости конца. Мужчине казалось, что он уже находится на волоске от нее и это не сквозняк, а она дышит ему в лицо замогильным дыханием. Он отчетливо слышал стук собственного сердца и тиканье настенных часов, неумолимым реквием приближающих его на очередной шаг ближе к смерти своими ударами. Леденящий пот струился по жилистой длинной шее, стекал между острых ребер по обнаженному сухому торсу. Смерть. Как же она страшна, как ужасна в своей неизбежности. Каким же слабым и ничтожным он себя ощущал, лежа в холодной и влажной от пота постели, каждую ночь представляющуюся ему могилой. Сон – это родная сестра Смерти. И каждый раз засыпая, аристократ неосознанно сопротивлялся этому, боясь не проснуться снова. Для него ложиться в постель и принимать неподвижную позу, а после проваливаться в пустое бесформенное небытие было равносильно ежедневному добровольному умиранию. Он старался не думать о ней, пытался забыться в мыслях о насущных делах и о завтрашнем дне, однако ничего не выходило. Подобные приступы настигали его практически каждую ночь, что со временем вылилось в мучительную бессонницу. Граф вставал, зажигал свечи и садился за работу. Только одно помогало ему избежать мук, только это. «Ибо когда я творю, я убиваю смерть».

Потому как истинное бессмертие заключается в искусстве, в работе над чем-нибудь вечным. Твои дети и внуки умрут, прожив не многим больше пары десятилетий, твой дом разрушится, твои друзья и родственники забудут тебя, но твое дело, твое искусство будет жить вечно. Потому Домианос писал. Он писал в мучительной и горькой истоме, писал так, как люди пишут предсмертные письма, ибо понимал – каждая его запись может стать последней. Он писал обо всех вещах, которые понимал и которых не понимал. О тех, которые хотел бы постичь и о тех, которые боялся узнать. Он писал о мире, о людях, о их нравах, о жизни и смерти, о грехе и святости, о ненависти и страсти, о себе. Корень всякой культуры – ужас перед смертью. Люди творят в жалких попытках спасти хоть что-нибудь от неумолимой и неизбежной неотвратимости пляски смерти. Продлить себя и свою жизнь в чем-то большем. В чем-то более совершенном, прекрасном, откровенном и великом, чем может являться человек. Жаль только, что и миру однажды настанет конец и солнце потухнет над ним, и исчезнет вселенная, а значит и наше искусство. Ничто не может существовать вечно, но мы – глупые, слабые и жалкие червяки еще будем барахтаться и пытаться хоть сколько-то продлить жизнь. Хотя бы в нашем искусстве. Ибо пока человек творит, он живет. Только это и является единственным способом. Создавая, мы разрушаем смерть. И разрушая, мы кормим и взращиваем ее. Возможно, именно поэтому, мечась в адском пожаре собственного внутреннего мира, советника разрывало на части. С одной стороны, он, как и любое живое существо инстинктивно стремился избежать смерти и любого столкновения с ней, но с другой… Если нам не суждено победить Ее, то возможно единственный верный путь – присоединиться к Ней, слившись с Ней воедино? Стать с Ней… одним целым. И тогда, неся Смерть на острие своего меча и играя с Ней в шахматы, мы перестанем чувствовать себя настолько одинокими и несчастными? Настолько ничтожными? Возможно великое счастье заключается в том, чтобы не бежать от Смерти сломя голову, а бежать Ей навстречу? Или бежать рядом с Ней, держа ее за руку? Или нести Ее на своих руках?

В такие моменты мужчину охватывала одна единственная мысль, которая завладевала всем его существом и являлась его спасением. Мы не можем решить даже когда нам умереть. За нас все решает судьба, обстоятельства и другие люди. Смеющаяся Фортуна безжалостно скалит хищные зубы, наслаждаясь нашей безысходностью. Она бросает на стол кости с закрытыми глазами и легким движением пальца сбивает дорожку из домино, по цепной реакции падающих друг на друга до тех пор, пока каждое из них не окажется лежащим. Сраженным злым роком и Ее прихотью. Так если ему суждено умереть и это неизбежно, он хочет решить сам хотя бы, как и когда ему это сделать! Он хочет сам распоряжаться своей жизнью и смертью! Он хочет умереть лишь от своей руки, не от чужой! Не тогда, когда Смерть застигнет его врасплох, неожиданно подкрадясь сзади. Он хочет оставаться в твердой памяти и трезвом рассудке, иметь возможность мыслить и расстаться с жизнью осознанно, по собственной воле. Что может быть наиболее жестоким, глупым и бессмысленным, чем пытаться запретить людям умереть по их собственному желанию? Это право выбора, которое они имеют от рождения, распоряжаться своей жизнью самостоятельно, без постороннего вмешательства.

Конечно, он не хочет умирать. О как сильно он не хочет расставаться с жизнью! Пусть она мрачна, несправедлива и полна страданий, но он любит ее и страстно желает жить! Жить, дышать, чувствовать! Быть! О как чудовищно осознание того, что Смерть – это навсегда. Пройдут тысячи, миллионы лет – а тебя больше не будет. На земле, по которой и дальше будут ходить люди, над которой и дальше будет сиять солнце, идти дожди и петь птицы! Люди будут смеяться и плакать, ненавидеть и любить, дружить и страдать! Но тебя не будет, а мир останется таким же равнодушно спешащим по своим делам, люди и дальше будут ходить на работу, воевать, убивать и лгать, прощать, предавать и влюбляться. Но тебя больше не будет. Никогда. Не останется ни мыслей, ни воспоминаний. Ничего. Получается мы все живем зря, заведомо зная, что все, чтобы мы не создали – семья, любовь и искусство – все это поглотит ненасытная алчная пустота. Все канет в небытие, исчезнет, не оставив и праха. Будто ничего и не было. И на месте нашего мира однажды останется бесконечно огромная пустота. Беззвучная и бесформенная. Конец неизбежен за счет того, что имеет начало. То же что не имеет начала, не имеет и конца, а значит его бы и не существовало, и ему никогда не грозила бы смерть. И строки, которые сейчас кропотливо выводит его рука, вкладывая в них всю боль и злость, всю надежду и радость, весь смысл и все его существо – все это исчезнет бесследно, его труд так напрасен! Тот, кто создал наш мир выбрал самую изощренную и утонченную пытку для человеческого сознания непримитивного, для творца, способного по достоинству оценить творение другого творца и влюбившегося в это творение – в мир. В мир, который должен, нет, в мир, который обречен исчезнуть. Так глупо и бесполезно, словно эксперимент для хладнокровного ученого с бездушным безразличием, отстраненно наблюдающего за тем, как копашатся в его террариуме муравьи.

Factus est deus homo ut homo fieret deus²²

Много лет назад.

Домианос стоял у стен деревенского кладбища, где мертвые окружили ветхую церковь с еще живыми. Земля удушливым и тяжелым коконом чернозема укутала своих детищ. Дабы те смогли обрести легкость бабочек, избавившись от лишней мясной шелухи. А затем стать пеплом. Таким же невесомым и легким, как пыльца цветов, выросших на их могилах. Без крестов и надгробий у него под ногами покоились семеро его мертвых братьев, мать и отец. Вьюга усилилась и снежные хлопья все падали с равнодушного пустого неба на землю, покрывая ее сугробами и отделяя тела мертвой семьи юноши от него самого все дальше и дальше. Все дальше и дальше… Он почувствовал, как мир вокруг становится четким и неясным. Метель ли это, смягчающая очертания вещей, или же слезы, застилающие его глаза? Единственный источник света в этом глухом беспробудном мраке. Трясущиеся руки закрыли собой лицо.

 «Кто даст мне отдохнуть в Тебе? Кто даст, чтобы вошел Ты в сердце мое и опьянил его так, чтобы забыл я все зло свое и обнял единое благо свое, Тебя? «…» Скажи душе моей: Я – спасение твое. «…» Я побегу на этот голос и застигну Тебя. Не скрывай от меня лица Твоего: умру я, не умру, но пусть увижу его». – Аврелий Августин, Исповедь.

– Господи, где же ты был, когда я находился в этом аду?.. Почему не пожелал вытащить меня оттуда?.. Почему не спас?

 Но ответом ему стал лишь рев январской стужи и царапающие разгоряченное лицо осколки льда, летящие в него со всех сторон. Домианос задавал этот вопрос Богу изо дня в день, когда отец, впадая в неистовство пинал его братьев сапогами до сломанных ребер и внутренних гематом. Он задавал этот вопрос Богу из ночи в ночь, когда его родная мать с равнодушием и отчужденностью отворачивалась от него, когда отец выбивал ему зубы и спускал на него своих злобных псов. Он задавал этот вопрос Богу каждый раз, когда очередной член его семьи закрывал глаза на его боль, страх и одиночество. Он неустанно задавал Богу этот вопрос, лежа на холодном полу, по которому бегали крысы, согнувшись пополам от скручивающего его органы лютого голода. Каждый раз, когда отец выкидывал больного простудой Домианоса на мороз, обливая его ледяной водой и крича оскорбления. Однако он ни разу не получил ответа. Ответом Бога всегда была тишина. Быть может, Бог любил его отца больше? Быть может, считал его поступки правильными и молчаливо и одобрительно взирал на его действия с недосягаемой небесной высоты, гордясь своим сыном? Домианос не знал этого. Однако он знал другое. Что существует боль. И только боль все эти годы заставляла его чувствовать себя по-настоящему живым. Он знал, что этот мир холоден, равнодушен и несправедлив. Знал, что такое жестокость, насилие и одиночество. Знал, что мир делится на сильных – таких как его отец, и на слабых – таких как он сам, его мать и братья. Тогда Домианос решил стать сильным и больше никогда не испытывать той боли и лишений, каких испытывал из-за своей слабости.

Он помнил то холодное зимнее утро, ставшее последним в жизни его отца. Помнил, как тот вновь рассвирепел и впал в неконтролируемое неистовство, как громко и страшно кричал, забрызгивая воздух слюной. Помнил, как его трясущаяся рука сжала оружие. Пальцы до сих пор ощущали прикосновение деревянной рукояти ножа и блеск его острого лезвия. Он помнил, как сжал его в кулаке и как замахнулся им. Помнил, как оно проткнуло тело и тяжело погрузилось в него. Как стремительно брызнула кровь, окрасив лицо и одежду в красный. Как отец захрипел, повернувшись к нему и попытался дотянуться до его горла, но жалко осел на пол; а Домианос неподвижно стоял над его бьющимся в судорогах телом, с наслаждением наблюдая за предсмертной агонией и тем, как перекошенное ненавистью лицо становится навечно застывшей безжизненной маской. Беспомощной и безмолвной.

Мужчине не было доступно бессмертие по праву рождения. Он не мог стать вампиром, потому как Адриан Агшин перед самой смертью проклял род Морнэмир таким образом, что каждого из потомков Домианоса Освободителя убил бы вампирский укус. Такова была его последняя месть.

 Разумеется, советник не сдавался, он одержимо искал способ. Хоть какую-нибудь ниточку, которая могла бы привести его к бессмертию. Он готов был пойти на все и даже вызывал демонов, однако те оказались не заинтересованы предложить ему бессмертие.

Лорд вышел из кареты. За спиной он оставил Сейланский лес, а впереди его ждал небольшой замок Грондекортез. Возведенный всего пару столетий назад и предназначенный для иных целей, в отличие от Черного Замка, он не был так хорошо укреплен. Однако здесь аристократ хранил секреты куда более темные, чем в графстве Морнэмир. И если Черный Замок напоминал древнее спящее чудовище, величественного и несокрушимого дракона, то Грондекортез – заброшенный, всеми забытый призрак прошлого. Внутри он производил куда более гостеприимное впечатление и ощущение обжитости, вот только весь этот интерьер был не более чем фарсом, картонной декорацией. Настоящая жизнь, или точнее смерть, притаилась в его подвалах – катакомбах, скрывающих лабораторию.

Граф ступил в просторное помещение – светлое и морозное, как внутренность айзберга. Золотой налет ржавчины покрывал стены и плитку, по которой он ступал – мозаику мавзолея, похоронившего под собой десятки жертв. В высоких стеллажах покоились многочисленные колбы и бутылки, наполненные растворами, в котором плавали змеи, тушки мутировавших животных и их скелеты. В некоторых из них виднелись пикси и куски чьих-то органов. На длинном широком столе, заваленном острыми режущими инструментами хирурга, покоились алхимические приспособления; растворы и травы; порошки; книги и свитки, испещренные загадочными символами, надписями и крючками. Рядом располагалось деревянное сидение с оскверненным грязными пятнами матрасом, к которому тугими ремнями была прикована фея. Не в силах пошевелиться, существо крупно дрожало и царапало пальцами с вырванными ногтями матрас. Пахло пылью и солью, чем-то железным и мыльным.

– Так вы заботитесь о подопечных, доктор Штайнхауэр? – неодобрительно обратился советник к самозабвенно чертившему на доске неразборчивые формулы мужчине. – Могли бы хотя бы морфий предложить или опиум.

Тот выронил мел и неуклюже развернувшись, улыбнулся левым уголком губы, не перестающим нервно подрагивать.

– А, Домианос! Добро пожаловать, давненько вас не было! Нет, пока эликисир не изобрел и рецепт молодости не разгадал!

Аристократ не без брезгливости окинул взглядом во многих местах порванные крылья феи, которые ученый пару часов назад терзал щипцами; кровавые следы и гематомы от уколов на ее покрытом мурашками теле. Заметив, что одна из ран все еще кровоточит, лорд взял с полки раствор и обработав кожу, замотал бинтом. Затем странно взглянул на закрывшую глаза и вероятно провалившуюся в забытие подопытную.

– Finis sanctificat media²³, – произнес так, словно на сей раз старался убедить себя в этом сам. – Pie Domine, dona eis requiem²⁴.

– Домианос? – удивленно заглянул через его плечо Штайнхауэр, недовольно выгнув бровь.

– Не хотелось бы испортить мое оборудование и плитку очередной порцией магической крови, которой вы, словно заботливый садовник столь щедро здесь все поливаете.

Ученый поджал губы и активно жестикулируя принялся расхаживать взад и вперед, раздраженно возмущаясь:

– Ну мы же договаривались и столько раз все обсуждали! Вы предоставляете мне лабораторию, оборудование и полную свободу действий для моих личных экспериментов – я вам исследования и разработку эликсира бессмертия и вечной молодости! И вы обещали не вмешиваться! Мало того, что я вынужден подобно кроту сидеть с этими крылатыми червяками и гнить заживо в этом подземелье!.. Вы еще и дерзаете напоминать мне о какой-то базовой гуманности в отношении обитателей моего виварима! Позвольте! Получили бы мы канон врачебной науки если бы Авиценна в свое время так пекся о своих лабороторных крысах?!

– Уймитесь, любезный. Оставьте свою пламенную речь для выступления перед лунденвикской кафедрой профессоров, которые, к сожалению, не оценили вашего таланта и подхода к исследованиям, – холодно прервал его советник и подойдя к доске, принялся исправлять и переписывать одну из формул. – У вас здесь ошибка. По рецепту необходимо смешать кинноварь с кровью фейри в пропорции один к одному.

– Я уже истратил все изъятые мной запасы крови подопытной. – Штайнхауэр натянул перчатки и загремел хирургическими инструментами. – Кажется придется позаимствовать еще немного… – Он приблизился к фейри и стекла его очков блеснули, перекликаясь с сиянием наточенной стали скальпеля.

Мел в руке Домианоса замер.

– Videre majus quiddam²⁵, – прошептал он и тут же стряхнув с себя наваждение, поспешно покинул лабораторию, даже не попрощавшись с ученым.

—–

 На украшенной яркими лентами и флажками городской площади суетились торговцы и с гомоном бегали дети. День Независимости Дэррханама, самый знаменательный и шумный праздник в году. На улицах играла веселая энергичная музыка – хор флейт и гармошек сливался в унисон с трубами и барабанами. Сама погода сегодня благоволила людям – солнце тепло припекало разодетых в выходные костюмы горожан.

– Наконец и на нашем болоте праздник! – довольно огляделся Феликс, подняв руки за голову и захрустев затекшими суставами. – Настало время для хорошей выпивки и славных потаскух!

– Тебя хлебом не корми, а потаскух подавай, – проворчал Томас.

– Не всех заводят мешки со звенящей монетой, скряга-банкир! – добродушно хлопнул его по спине мужчина, явно пребывая в добром расположении духа. – Так уж и быть, поделюсь с тобой одной-двумя, лишь бы ты не ворчал!

– Боюсь ты перепутал меня с главным девственником нашей компании, – ловко вывернулся из-под его руки Гуэрро, раздраженно насупившись.

– Парни, Стефан просто добропорядочный достойный жених, хранящий себя для одной-единственной, которой посчастливится стать его женой! – возмутился Феликс.

– Это Девы Агнеты что-ли? – вставил Вермандо.

 Все засмеялись, а блондин смущенно покраснел.

– Не ссы! Нет ничего непоправимого кроме смерти! – приобнял Стефана за плечо Феликс. – Только скажи – сегодня же все исправим!

– Н-нет-нет, все и так отлично!.. – принялся испуганно отмахиваться тот, чем еще больше раззадорил друга.

– Лепечешь словно праведная монашка! Где твой внутренний зверь, рвущийся в бой?! Где твоя страсть?! Где тяга к приключениям?! Или все на посадку капусты ушло?!

 Они приблизились к толпе, окружившей уличных танцоров, и остановились неподалеку. В центре площади, сверкая длинными пестрыми юбками, плясала смуглая девушка. Ее черные вьющиеся волосы клубами грозовых облаков развевались по ветру, а на лице гуляла дерзкая ухмылка. Подле нее жонглировал яблоками стройный мужчина в красном облегающем костюме. Прямо над их головами по натянутому канату шагал акробат, скрывающий лицо белой маской.

– Мама, этот человек сейчас упадет! – указал на него пальцем маленький мальчик.

– Нет, сынок, так только кажется! Это профессиональные циркачи, они свое дело знают!

Завершив танец, девушка взмахнула юбками и у нее в руках из ниоткуда появились карты и хрустальный шар.

– Кому погадать на будущее?! – весело крикнула она, зазывая толпу в шатер.

– Ведьма! – испугался мальчик, спрятавшись за рукой матери. – Она ведьма, мама!

– Какой ужас! Колдовство среди бела дня! Нужно срочно привести сюда инквизиторов! – ахнула горожанка и схватив сына за локоть, потащила его прочь с площади.

 Остальные же зрители оказались более любопытными или чуть менее суеверными и предпочли остаться, понаблюдав за чудесами.

– Женщина права, эти ведьмы совсем страх потеряли, – проворчал Феликс. – Где это видано, чтобы на площади среди бела дня колдовством занимались?!

– Вот-вот, – поддержал Стефан. – Это великий грех…

– Да ла-адно вам, не ворчите! Что вы как карги старые?! Или в монахи податься решили? – ухмыльнулся Вермандо.

– Эй, парень! – Поманила аристократа танцовщица, подмигнув ему. – Хочешь судьбу твою расскажу?!

– А давай! – Улыбнулся наследник и оставив друзей пребывать в растерянности, последовал за ней в шатер.

При каждом шаге девушки, пояс из золотых монет на ее бедрах позвякивал, придавая ее взбалмашному образу еще большего очарования. Едва они оказались вдвоем в сумрачной палатке, она протянула ему тонкую руку, унизанную кольцами и браслетами.

– Я – Ишет.

– Вермандо, – не раздумывая пожал ее ладонь мужчина.

Гадалка стиснула его пальцы и не отпуская их, лукаво заглянула аристократу в лицо. Ее яркие зеленые глаза были подведены черной сурьмой. Девушка принялась водить ногтем по его ладони.

– В твоем роду было немало прославленных воинов. Они не раз водружали кровавое знамя на вершину горы из трупов своих врагов. Твоя судьба чужака. Пес, подкинутый в волчье логово. Путь твой тернист, да полон тяжеб. Тебе предстоит совершить великое дело, благодаря которому имя твое впишут в историю. Дело то нелегкое, да ты справишься все равно. Ты – вспышка, что воссияет ярче звезд, но быстро затухнет. Остерегайся дикого зверя, он уничтожит тебя. Не ходи в темный лес.

– И откуда ты такая?.. – завороженно погладив кожу Ишет, прошептал Вермандо.

– Из Сененсиса, господин. Позолотите ручку за гадание, Защитник рода людского?

 Мужчина по-доброму усмехнулся и полез в карман за кошелем. Отсчитав гадалке пару золотых монет, он спросил:

– В силах ли я изменить свою судьбу? Не очень-то и хочется умирать от лап дикого зверя.

– Если не пойдешь в лес, господин, то не встретишь зверя. Однако ты ведь пойдешь. Слишком любишь охоту.

– И то верно! – хохотнул аристократ и поблагодарив девушку за предсказание, вернулся к товарищам.

– Ну что там, Вермандо?! Она околдовала тебя?! Хвост свиной не вырос? – обеспокоенно оглядел его со всех сторон Стефан.

– Нет, только жабры! – отмахнулся мужчина. – Она угадала, что у меня в роду было много знаменитых воинов! И сказала, что я войду в историю! А еще, чтобы я не ходил в лес, так как меня погубит дикий зверь.

– М-да, – скептически протянул Томас, скрестив руки на груди. – Это и я могу тебе нагадать! Не ходи к морю – а то потонешь ненароком! Ну и простак же ты, Вермандо!

– А я тоже хочу! Интересно, что эта девка мне напридумывает, – заявил Феликс.

– Как же так?! А вдруг она тебя в лягушку превратит?! – наигранно испугался аристократ.

– Тогда буду метать икру и громко квакать, – пожал плечами крестьянин и направился в шатер.

– Я ждала тебя, Любимец Фортуны, – улыбнулась ему Ишет. – Пришел узнать свою судьбу?

– Поведай мне о ней, ведьма.

– Я не ведьма, однако поведаю. – Девушка взяла его ладонь в свою и внимательно рассмотрела. – Ты истинный сын своего отца. Сердце твое рвется в бой, ты избрал для себя путь воина. Ты слуга Фемиды, как и твой друг, однако и тебя ждет гибель от лап хищника. Ты умрешь, вступив в бой с противником, который будет не по ту сторону зла, с которым ты борешься. Волк погубит и тебя.

Мужчина вырвал руку и недовольно нахмурился.

– Ты всем одно и то же говоришь, или что?!

– Отнюдь нет, господин. Говорю лишь что вижу на линиях судьбы вашей.

 Феликс фыркнул, и нехотя кинул ей монету, которую гадалка ловко поймала и спрятала в складках одежды.

– Благодарю! Да будет путь ваш светлым, как гигиея!

 Возвратившегося к друзьям Феликса тут же засыпали вопросами.

– Ну, что она сказала? – полюбопытствовал Стефан.

– Тоже, что и Вермандо.

– Да ну? Прямо тоже самое?

– А чему ты так удивляешься? Неужто поверил в гадание? – фыркнул Томас, закатив глаза.

– Почему бы и нет? Если существуют фейри и магия, почему не может быть гадалок? – рассудил аристократ.

– И то верно, – закивал Стефан.

– Никто не видел Карла? Куда он делся? – завертел головой Феликс.

– Может тоже отправился в шатер пока вы тут болтали?

– Да нет, его давно видно не было…

 Они прочесали толпу в поисках Карла, но того поблизости не оказалось.

– Не мог же он уйти и ничего не сказать нам, – почесал затылок Феликс.

– Верно, на него не похоже. Быть может, он сказал, просто мы не услышали? – задумался Вермандо.

Наконец зоркий Томас разглядел могучий силуэт кузнеца в далеке, и компания последовала за ним. Карл заслонял собой напуганную горожанку и сдвинув брови, угрюмо выслушивал возмущавшегося мужчину. Тот нервно и сбивчиво от волнения верещал, тыча пальцем в девушку.

– Как смеешь ты врать, да еще и честных людей в свою ересь вмешивать?! Бесстыжая ведьма! Блудница!

– Полегче, дружище, – предупредил кузнец, – она не сделала ничего дурного. Чего шумишь попусту, да девиц пугаешь?

– Я?! Шумлю попусту?! Видно, она и тебя простофилю околдовала! Эта девица…

Друзья встали рядом с Карлом.

– Отвергла твои притязания, да? – сочувственно вклинился Томас, с насмешкой взирая на оскорбившегося смутьяна.

– Ну ты не расстраивайся так, чай не последняя женщина в Дэррханаме! Здесь неподалеку славный бордель, если желаешь, я тебя туда сопровожу, – поддержал Феликс.

– Да вы сговорились что-ли тут все?! Нашлись защитнички! Эй, стража! – закричал он и приподнявшись на носочках, замахал руками, пытаясь привлечь внимание воинов. – Стража, сюда! Скорее же!

На его крики неохотно приблизилось четверо солдат. Из-за такого столпотворения вокруг одной девушки посреди улицы, люди стали шептаться и оборачиваться в их сторону, а кто-то останавливался с любопытством вслушивался в разговор.

– Чего горлопанишь? Обокрали тебя? – недовольно осведомился воин, скрестив руки на груди и с недоверием оглядывая компанию.

– Да лучше бы обокрали, добрый сэр! Я лично видал, как эта девка с другой своей сообщницей, колдовала у этой самой клумбы! Взгляните! – Указал на цветущую наперстянку мужчина. – Еще пару минут назад они были мертвыми! Сухими и увядшими точно пшеница по осени! Клянусь святым Франциском! А потом они нашептали что-то и глядите как расцвели! Колдовство! Черная магия, говорю я вам! А этот молодчик – посмотрите, еще юнец! Вздумал покрасоваться перед девкой, да мускулами поиграть! Вот и полез защищать ее, не разобравшись толком кого выгораживает!

– Колдовство значит? Все ясно. А где вторая? – Огляделся главный стражник.

– Да убежала, окаянная! Будь она неладна! Скрылась в подворотне, как трусливая крыса! Я уж не стал за ней гнаться, эту схватить успел, хоть одну задержал и ладно!

– Добрые господа, не берите греха на душу, отпустите меня, – заискивающе улыбнулась девушка, оправдываясь на вампфейхском языке. – Неместная я, прибыла из Коэлестиса. Я вовсе не ведьма и…

– Молчать! – возопил второй воин и схватив ее за руку, грубо тряхнул. – Молчать говорю я тебе! Негодная потаскуха! Хочешь сказать этот честный муж стал бы клеветать на тебя?!

– Именно это я и хочу сказать! Он не честный и даже не муж, а сластолюбец и пройдоха! За то, что я отказалась прыгнуть к нему в койку он оговорил меня!

– Я?! Да я впервые в жизни тебя вижу! – возмутился горожанин. – Кому ты нужна, в койку свою я тебя не пущу даже под страхом виселицы! Ты себя видела, жаба?! Я скорее в муравейник свой жезл воткну!

– Жезл? Ты верно хотел сказать швейную иглу?

– Бенни, беги доложи в инквизицию. Нам обещали хорошенько заплатить за каждую пойманную ведьму. А это уже второе донесение за последние двадцать минут, – обратился к товарищу солдат. – А вы, молодые люди, не вмешивайтесь, если не хотите ночевать в темнице!

– Томас, Вермандо, – негромко позвал Карл, – помогите. Она не виновна, я чувствую. Мы должны помочь ей, вы же знаете нашу инквизицию.

Томас неопределенно поморщился, явно не горя желанием влезать в новую авантюру. Вермандо же был готов сражаться за честь дамы до последнего.

– Как свидетели сего проишествия, мы требуем, чтобы наши показания были выслушаны и приняты во внимание на слушании по делу этой женщины! – воскликнул аристократ.

Стражник открыл было рот, чтобы возразить, но товарищ пихнул его и кивнул на наблюдавшую за ними толпу, слышавшую каждое слово.

– Не хочешь же ты, чтобы нас опять обвинили в самодеятельности и беззаконии, а капитан снова нас вызвал и отчитал?!

Воин вздохнул.

– Как хотите. Если вам нечем заняться. Все, пошли, – приказал он своим людям и потащил за собой девушку.

Друзья последовали за ним, а пожаловавшийся на девушку горожанин поскакал впереди всех, продолжая причитать про распутство и божью кару. Дружным кортежем они прибыли во Дворец Святой Инквизиции. Там их уже ожидал служитель. В его внешности на первый взгляд не было ничего примечательного, такие лица обычно не отпечатываются в памяти и быстро забываясь, растворяются в небытие. Однако, чем дольше Вермандо смотрел на него, тем интереснее ему казалось это спокойное непроницаемое лицо.

– Можете идти, – посмотрев на стражников, произнес он.

– Но как же наша награда?

– Награды приходят после подвигов. В вашем случае – после того как Суд Святой Инквизиции установит ее вину. Вам сообщат, – натянуто улыбнулся мужчина и солдаты разочарованно удалилась. – А вы, свидетели полагаю? – обратился он к товарищам.

– Так точно, господин инквизитор. С вашего дозволения мы хотели бы участвовать в процессе суда и…

– Я! Я свидетель! – перебив их, возопил горожанин. – Эта преступница, эта нечистивая шлюха Дьявола еще и оклеветала меня, обвинив в домогательствах!

– Судить дозволено одному лишь Богу, который делает это через Главу Инквизиции и Святой Церкви Единства, а также их ближайших сподвижников, – сурово взглянув на смутьяна произнес мужчина. – Однако ваши показания будут внимательно выслушаны, изучены и приняты к сведению. Слушание состоится через два дня, в этом самом зале. Теперь, – он повернулся и сделал знак рукой, – прошу вас покинуть зал заседания.

Отделившись от стены, никем до этого момента не замеченный, к девушке приблизился слуга и схватив ее за руку, куда-то увел.

– Что ж, благодарим за ваше участие, господин инквизитор, – кивнул аристократ и под пристальным взглядом служителя Церкви они покинули здание.

– И понадобилось же тебе влезать в эту чертову заваруху! – наконец высказался чересчур долго сдерживающий себя Томас. – Что, так скучно живется?! Зачем привлекать к себе ненужное внимание инквизиции?! Нас, еще чего доброго, в товарищи к ней запишут и рядом с ней и сожгут!

– Тебе плевать на то, что невинного человека могут подвергнуть пыткам и казнить просто из-за прихоти какого-то проходимца? – повернулся к нему Карл.

Томас фыркнул, но промолчал.

– Откуда такая уверенность, что девушка действительно не виновна? – полюбопытствовал Стефан.

– Ни в чем нельзя быть уверенным наверняка, – пробурчал Гуэрро. – Тем более в женщинах.

– Я верю в справедливость и хочу, чтобы у каждого человека был второй шанс. Шанс на спасение, – серьезно поделился Вермандо. – Если в наших силах спасти чью-то жизнь, то грех отворачиваться. Да и будь она даже ведьмой, это же настоящее злодеяние – казнить ее, только потому что, она озеленила нашу клумбу! Разве она причинила хоть какой-то вред?!

– Если ты вдруг запамятовал, Вермандо, то я напомню тебе: в нашем королевстве колдовство запрещено. Неважно какое. Колдовство есть колдовство, оно не может идти от Бога. А незнание закона не освобождает от ответственности. Ей стоило подумать, прежде чем колдовать в столице Дэррханама посреди улицы на глазах у нетерпимых к магии существ! – прошипел Томас.

– Но пока ее вина и причастность к колдовству не доказаны, я буду на ее стороне, – заявил Карл.

– И я, – поддержал Стефан.

– Нашему королевству пора пересмотреть свое отношение ко всем непохожим на нас существ и перестать клеймить демонами и ведьмами тех, в чьих жилах течет магия, – огорченно вздохнул аристократ. – Скорее всего эта девушка – фейри, не имеющая ни малейшего отношения к Дьяволу и ведьмовству.

– Вся магия – это ведьмовство, – оспорил Феликс, – и должна караться по закону Божьему.

Через два дня состоялось заседание, на котором присутствовал уже знакомый друзьям инквизитор, сидящий подле судьи с непринужденным видом. Сколько бы Вермандо не наблюдал за этим человеком, ему не удавалось разгадать каков он на самом деле и что у него на уме. Непредсказуемость и неизвестность раздражали его. И каково же было их удивление, когда на скамье подсудимых они увидели не одну, а целых две девушки, среди которых сидела и Ишет. Судьей же выступал сам глава Священной Инквизиции – Агэпито Ардерретурим, сорокалетний сутулый мужчина с длинным горбатым носом. Скамьи слушателей занимали свидетели в лицах аристократа, его друзей, зрителей-горожан и десятка инквизиторов в черных рясах. Когда его святейшество встал, зала умолкла. Все глаза обратились к нему.

– Объявляю слушание по делу подданной королевства Коэлестис Нэриссы безфамильной и Ишет Радо, обвиняемых в колдовстве и связи с Дьяволом открытым!

Вермандо взглянул на закованных в кандалы девушек, с обеих сторон от которых сидели двое вооруженных солдат. Нэрисса казалась нервной и осунувшейся. Под спадающей с плеча туникой виднелась мутная фиолетовая гематома. Ишет же безучастно разглядывала своих судей.

– Обвинитель и он же первый свидетель проишествия – Джакопо Келер, даю слово вам!

Горожанин встал, оправил рубашку, прокашлялся и заговорил:

– Ваше святейшество! Уважаемые господа инквизиторы! Я – обычный портной, добропорядочный подданный его величества Иоана и прихожанин Священной Церкви Единства! Шесть дней тому назад я отправился было на базар – купить немного хлеба да овощей для похлебки…

– Ваше святейшество, разрешите обратиться, – перебил Джакопо сидящий подле судьи инквизитор. Тот кивнул ему. – Сэр Келер, будьте так любезны, перейдите непосредственно к делу. Нам неинтересно слушать про список ваших покупок.

Мужчина смутился.

– К-конечно, прошу прощения… В общем, иду я значит по улице и вижу двух странных женщин, подозрительно склонившихся над клумбой. Они…

– Что именно заставило вас обратить взор к незнакомым вам женщинам, сэр Келер? Почему вас заинтересовали их действия? Почему их вид показался вам странным? – снова перебил его инквизитор.

– Ну… Я случайно заметил их. Странным… потому как не похожи они на местных были. Одна, – он кивнул на Нэриссу, – ну вы посмотрите на нее! Одета в зеленые лохмотья непонятного кроя, такие у нас не носят и слава за то Единому! Туфли у нее нелепые какие-то… Вторая… Не помню уже. В общем они о чем-то шептались и мне сделалось любопытно. Я наблюдал, как эта женщина, – он снова повернулся к подсудимой, – пошевелила рукой над засохшим цветком и тот сразу расцвел! Клянусь распятием Пречистой Агнетты, цветок потянулся к ней, вырос и преобразился!

– Были ли еще какие-то признаки, указывающие на то, что эта женщина колдовала? Возможно, рядом с ней находились подозрительные животные – ее фамильяры, она произносила заклинания, держала в руках амулеты?

Джакопо задумался. И чем дольше он молчал, тем больше злился Вермандо. О чем этот неудавшийся портнишка там вспоминает?! Какие еще фамильяры, амулеты и заклинания?!

– Кажется да, я видел кошку неподалеку от того места. Она крутилась возле подворотни, в которой позже скрылась вторая ведьма.

– Была ли кошка черного цвета?

– Была.

– Слышали ли вы о чем именно вели разговор эти женщины?

– Не уверен, что слышал, они говорили очень тихо. Но кажется мне удалось разобрать слова: «несчастный», «люди» и «погубить».

Лицо Агэпито Ардерретурима становилось все мрачнее с каждым его словом, а упавший гранитной плитой и придавивший подсудимую взгляд – все тяжелее.

– Благодарим за содействие, сэр Келер. Суд обращется за показаниями второго свидетеля, – провозгласил его помощник-инквизитор.

Карл поднялся.

– Ваше святейшество, – поклонился он, как его научил Вермандо, – господа инквизиторы, – повторил поклон он. – Мое имя – Карл Гайнц, я сын кузнеца. Мы с друзьями находились на ярмарке, когда я заметил сэра Келера, схватившего девушку за руку. Она сопротивлялась и просила отпустить ее. Я вмешался, чтобы выяснить в чем дело и…

– Видели ли вы чем занималась девушка до момента, когда ее схватил сэр Келер? – перебил его инквизитор.

– Нет, – честно признал Карл.

– Знакомы ли вы с подсудимой?

– Нет. Первый раз я увидел ее два дня назад на улице у клумбы и второй – сейчас.

– Видели ли вы поблизости подозрительных животных или птиц?

– Нет.

– А черных кошек?

– Нет.

– Благодарим за…

– Стойте. Это еще не все, – встрял аристократ.

Все инквизиторы вместе с его святейшеством повернули к нему возмущенные лица. Вермандо, ничуть не смутившись, встал.

– Прежде, чем вы обратитесь к показаниям стражников, прошу вас позволить мне сказать пару слов.

Ардерретурим явно собирался пресечь столь дерзкое вмешательство, однако его помощник опередил Агэпито. В глазах мужчины промелькнуло любопытство.

– Прошу вас.

Аристократ вышел в центр помещения и заговорил, расхаживая вдоль залы:

– Я – Вермандо Морнэмир, сын его сиятельства Домианоса.

На этих словах непредвещавшее ничего хорошего лицо верховного инквизитора, собиравшегося остановить его, разгладилось и он прислушался.

– Сейчас был выслушан один единственный свидетель, обвинения которого основывались сугубо на его словах, неподкрепленных никакими доказательствами или уликами. Теперь прошу рассмотреть свидетельства, доказывающие факт невиновности мисс Нэриссы. Я внимательно ознакомился со Священным Писанием Энтис и трактатами праведных монахов и ученых мужей – «На языке Дьявола» и «Свидетельствую». В них говорится о ведьмовстве, о способах распознать ведьм и о судебных процессах над ними. И если верить досточтимым святым отцам Генриху и Томасу, ведающие не могут прочесть строки Энтиса без ошибок и поклясться на нем в своей вере и невиновности. Позвольте доказать, что госпожа Нэрисса вполне на это способна.

Нескоклько секунд его святейшество молчал, сдвинув темные брови. Наконец махнул рукой. Его помощник чинно снизошел с трибуны, неся в руках Священное Писание. Положив его перед девушкой, он открыл его на странице с закладкой и молча встал рядом с ней. Все поргузились в молчание, наблюдая за подсудимой. Та, вероятно плохо говоря на дэррханамском языке, не совсем понимала, что от нее требуют. Наконец, сообразив, Нэрисса принялась читать:

– И нашел я, что горе… горче смерти женщина, потому что она – сеть… и сердце ее – сы… с-силки, и руки ее – оковы… Добрый пред Богом спасется от нее, грешный же – уловлен и пленен будет ею…

– Продолжай, дитя, – негромко попросил неотрывавший от нее задумчивый глубокий взгляд инквизитор.

– Множеством ласк… ласковых слов увлек-кала она его, мягкостью уст ад… ов… овладела им. Т-тотчас пошел он за нею, как вол идет на… убой, и как олень – на выстрел, ток… доколе стрела не пронзит че… печени его… как птичка кидается в… с-сил-лки, и не знает, что они – погибель ее…

Мужчина протянул ей крест для поцелуя, но Нэрисса испуганно отшатнулась. Да, фейри не любили железо, ибо оно обжигало их. Увидев реакцию подсудимой, уставившейся на него широко распахнутыми молящими глазами, инквизитор печально улыбнулся. Взгляд его наполнился сожалением и отвернувшись от нее, он заговорил:

– Взор женщины – стрела, ранящая и отравляющая душу ядом сладострастия. Некто, узрев красоту женскую, весьма прославлял о ней Творца, и от одного этого видения возгорел любовию к Богу и проливал слезы. А возжелав ее, пренебрег и душою, и жизнью, пав, низложенный коварной красотой ее, к Дьяволу. Ибо еще Ксенофонт Благочестивый писал: «Женщина – неукротимый зверь, неисцелимая болезнь, тлетворная и сладострастная язва!»

Голос мужчины сделался величественным и смиренным. Кончив, он обратил взор к одобрительно наблюдавшему за ним Агэпито.

– Ваше святейшество. Вы как никто другой знаете, что цель духовенства и инквизиции, наша священная миссия – очищать грешные души, наставлять сбитых с пути овец на путь истинный. И я, как член Триединства Великих Инквизиторов, подчиняющихся только Богу, Верховному понтифику и вам, с горьким сожалением заявляю, что эта женщина виновна. Виновна не только в колдовстве, ведь не смогла прочесть Писание без запинки и приложиться к кресту, но и в сластолюбии. О последнем свидетельствую я сам, ибо… ибо мой дух толкнула она к разврату.

Вермандо, Томас, Карл и Стефан переглянулись. Не только они. Все духовенство пораженно зашепталось. Нэрисса непонимающе и испуганно воззарилась на говорившего.

– Однако, ваше святейшество, несмотря на все это… несмотря на все вышеперечисленные ее грехи… Я, Габриэль де Батиста, прошу вас не подвергать несчастное дитя пыткам. Прошу вас даровать ей милость, ибо не по своей воле ступила она на путь греховный. То происки Дьявола и сынов Лилит. Ответь же мне, дитя мое, ответь мне правду, взглянув мне в глаза: сожалеешь ли ты? Раскаиваешься ли в том, что совершила колдовство?

Та неуверенно кивнула.

– А раскаиваешься ли ты в том, что намеревалась совершить блуд со мной, с членом Триединства Великих Инквизиторов, сознавая, что я принял целибат и принадлежу одному только Богу?

Не успела девушка ответить, как Вермандо снова вскочил и воскликнул:

– Ваше святейшество! Эта девушка неместная, она плохо говорит на дэррханамском и нехорошо его понимает! Это же очевидно каждому! Именно по этой причине она и запнулась! Абзац был выбран намеренно сложный, со сложными и непривычными для нее словами!

– Ужели? И как объяснишь тогда ты тот факт, что она отшатнулась от креста, как от прокаженного? – хрипло и сурово вопросил Агэпито.

– Эта девушка – фейри, подданная Коэлестиса, как вы сами и объявили в начале заседания! Всем известно, что фейри боятся железа, ибо оно обжигает их кожу!

– И тем самым вы только что подтвердили, что подсудимая – ведьма, – властно провозгласил мужчина. – Не столь важно, фейри она или не фейри, важно лишь то, что она владеет магией, магия же – колдовство, пользоваться которым строго запрещено на территории Дэррханама! Возразив на это неопровержимое утверждение, достопочтенный сэр Морнэмир, вы подпишите себе указ о заключении в темницу. Как нарушитель порядка, оспаривающий священные законы своего королевства и Единой Церкви. – Он ударил молотком по столу. – Мы, Великий Инквизитор Ардерретурим, постанавливаем, что подсудимая всецело виновна! Приговор: помилование ее духа, через очищение огнем! Обжалованию и дискуссиям не подлежит! – И он снова ударил по столу – целых три раза, будто забивая гвозди в крышку ее гроба. – Приглашается первый свидетель по делу обвиняемой Ишет!

Уже знакомая друзьям женщина, на коленях которой сидел семилетний мальчик, отсадила сына на скамью и поднялась.

– Эти господа тоже там были! Они видели фокусы этой бесстыжей потаскухи! – взвизгнула горожанка, указав на Вермандо и его товарищей.

– Очень… неожиданно, что вы оказались свидетелями целых двух случаев колдовства. Ну что ж, тем же лучше, – сцепил пальцы в замок де Батиста, подперев ими подбородок.

«Если у нас не вышло оправдать Нэриссу, то попытаемся спасти хотя бы Ишет!» – решился аристократ.

– Эта нечистивая мавританка, да покарает ее меч Единого, гадала в шатре посреди городской ярмарки и зазывала к себе народ! Едва увидав эту оргию, я сразу к страже! Ребенка моего едва не погубила, окаянная! Видели бы вы, как он испугался! Как плакал! Это все она – суккубиха Лилит на него порчу наслала! С того дня и хворает сынок-то мой! Покажи им, Митроша!

Мальчик напуганно сжался под обратившимися к нему суровыми взглядами и опустив голову, выдавил из себя тихое покашливание.

– Видите?! – уперла руки в бока горожанка. – Если сынок мой не оклемается, я сдеру твою кожу заживо, проклятая ведьма! Клянусь архангелом Михаилом! – рванувшись к подсудимой, погрозила ей кулаком женщина.

– Спасибо, мадам, присядьте пожалуйста.

Ишет и бровью не повела, насмешливо наблюдая за севшей на место обвиняющей, не перестающей сверлить ее полным ненависти взглядом. Прижав сына к могучей груди, горожанка принялась гладить его по голове и шептать молитвы.

– Суд вызывает свидетеля в лице Феликса Хэйуорда!

Поднявшись, мужчина неуклюже поклонился.

– Ваше святейшество, господа инквизиторы.

– Мистер Хэйуорд, миссис Уокер утверждает, что вы с друзьями также присутствовали на ярмарке и видели, как мисс Радо зазывала прохожих в шатер для гадания. Так ли это?

Крестьянин опустил взгляд, лихорадочно размышляя над своими показаниями.

– Да, мы действительно там были.

– Значит вы подтверждаете, что эта девушка занималась колдовством в вашем присутствии?

– Нет, ваше святейшество, она не колдовала. Только гадала по рукам.

– Хиромантия – то же колдовство! – яростно вскричал Агэпито, ударив молотком по столу. – Полагаю и вы пали жертвой ее чар, отправившись в палатку словно скот на убой! Как олень на выстрел! Как и пророчила, насмехаясь над нами первая ведьма!

Не успел Феликс и открыть рта, чтобы оправдаться, как Великий Инквизитор, раздув ноздри воскликнул снова:

– Мы, Великий Инквизитор Ардерретурим, постанавливаем, что подсудимая полностью виновна! Приговор: смерть через сожженние! Заседание объявляю законченным! Прошу всех покинуть залу суда!

Вермандо возмущенно рванулся к нему, но Феликс и Карл схватили его за руки и силой потащили прочь из Дворца Правосудия.

– Вы видели, как этот Габриэль смотрел на Нэриссу?! – возмутился аристократ, упираясь в дверях.

– Все видели, – отозвался Томас. – Даже Агэпито испугался, как бы его верный пес не набросился и не сожрал ее с потрохами прямо во время заседания.

– Что же теперь с ними будет… – удрученно обернулся к закрытым вратам мужчина и увидев, что Томас уже открыл рот, чтобы ответить, выпалил: – Еще до сожжения! Мы бросили их одних, наедине с совратившимся Габриэлем и одержимым ведьмами Агэпито!

– А что ты предлагаешь?! Сказать, что это мы со Стефаном наколдовали, а Карл – воплощение козла Бафомета или само перерождение Лилит?! – фыркнул Гуэрро.

– Мы могли хотя бы попытаться!

– Мы уже попытались, – угрюмо отозвался кузнец, испытывающий стыд перед самим собой за то, что заставил друзей вступиться за ведьму.

– Карл! – воскликнул Вермандо, резко затормозив и вырвавшись из хватки товарищей. – И ты, Брут! Стефан! – Переводил возмущенный взгляд с одного лица на другое аристократ. – Как можете вы так легко взять и пренебречь их жизнями! Смириться и оставить на растерзание инквизиторам! Этим палачам и сластолюбцам! Этим садистам! Когда мы создавали Орден Сопротивления вы поклялись! Поклялись всегда и везде, во что бы то ни стало защищать слабых и угнетенных!

– Своей плотью служить им щитом, – тихо добавил Стефан.

– От толпы, от воды, от пожара, – добавил Феликс.

– Клеветы, от неправых и от в спину удара, – пробубнил Карл.

– Беззакония и происков мавра! В свете, во тьме и в миру! – воодушевленно подхватил Вермандо.

– В болезни и в здравии, на войне и в пиру, – невесело закончил Томас.

Карл вздохнул, повернувшись к товарищу.

– Ты прав. Вермандо прав. Это наш святой долг. Эти женщины беззащитны…

– И невиновны! – горячо поддержал аристократ.

– Но как мы можем помочь им? Остается только вариант с похищением, ведь приговор Агэпито обжалованию не подлежит.

– Значит выкрадем! Поможем сбежать и…

– Иии-ии все вместе попадете в Долоурэс, – закончил за него де Батиста, бесшумно и незаметно подкравшийся сзади.

Мужчины напряглись, готовые в любой момент принять бой.

– Господин инквизитор, – процедил Вермандо, нехотя поклонившись.

Габриэль беззлобно улыбнулся и взяв аристократа под локоть, неторопливо отвел его за угол храма. Друзья тут же последовали за ними. Не переставая улыбаться, де Батиста заговорил:

– Вы бы хоть отошли от входа, прежде чем посвящать меня в свои планы.

Вермандо вырвал руку и скользнул по нему хмурым взглядом.

– И что вы теперь собираетесь делать?

– Очевидно собираюсь помочь вам.

– Помочь? – в один голос воскликнули Феликс и Карл.

Ничуть не смутившись, мужчина кивнул.

– Я тоже считаю приговор его святейшества чересчур строгим для волшебной садовницы и чернобровой танцовщицы.

– И почему мы должны вам верить?

– Потому что у вас нет выбора. Особенно теперь, когда я посвящен в ваши планы и имею все шансы успеть предпринять все возможное, чтобы не дать им воплотиться в жизнь.

– А может мы тоже сейчас кое-что предпримем… – многозначительно захрустел кулаками Феликс, но Томас поспешно перебил его, чем вызвал сердитый взгляд друга.

– Мы готовы сотрудничать с вами.

– Чудесно. Вы сразу показались мне человеком разумным, мистер?..

– Гуэрро.

– Верно. Итак, любезные братья мои, слушайте план…

На следующий день на главной городской площади, где совсем недавно толпа собиралась на ярмарке, те же самые люди пришли посмотреть на казнь. К привязанным к бревенчатым столбам девушкам приблизилась фигура в темном балахоне и скинув с лица капюшон, явила лицо публике.

– Габриэль… – выдохнул аристократ, сжав кулаки. – Он обманул нас! Мы должны остановить его, пока не поздно! – мужчина рванулся к помосту, но его неожиданно остановили чьи-то грубые руки.

Обернувшись, он увидел вооруженных стражников Домианоса и своих схваченных друзей, к которым неторопливо приближался сам граф Морнэмир.

– Добрый вечер, Вермандо. Добрый вечер и вам, недопропорядочные подданные Дэррханама и нарушители закона, – обратился он к товарищам сына.

– Отец, что все это значит?! – отчаянно вырываясь процедил наследник.

– Скажи мне, Вермандо, если, прогуливаясь по базару ты набросишься на лавку торговца яйцами, начнешь бить их о землю и пытаться освободить цыплят, а тебя за это арестуют, ты также спросишь за что? Дело в том, что мой любезный приятель Габриэль сообщил мне о ваших вероломных планах. О вашем преступном и низменном заговоре против Священной Инквизиции. И я, как и всякий порядочный человек, а по совместительству советник этого королевства, поспешил вмешаться, чтобы не дать злым козням свершиться. А теперь, господа, прошу тишины, ибо спектакль начинается, а шуметь во время представления – дурной тон.

Домианос обратил взгляд на помост, на котором де Батиста, обхватив лицо Ишет пальцами, пытался изгнать из нее демона. На деле же его губы шептали отнюдь не молитвы. Он вел с девушкой никем не слышимый диалог.

– Несчастная заблудшая душа! Если бы ты знала, как страждет и трепещет сердце мое при взгляде на твое отчаяние! На твой напуганный лик! Я так хотел бы помочь тебе, ибо люблю. Ибо Творец завещал любить каждого ближнего своего. А грешника – особенно. Любить грешника и ненавидеть его грехи. Мой долг, как верного раба Его и инквизитора – спасти твою душу. Теперь слушай внимательно, дитя. У тебя есть только два пути: отдать свое тело огню или… отдать его мне. Как тогда, в темнице.

Ишет молча всматривалась в лицо Габриэля несколько секунд, а затем улыбнулась и что-то ответила ему. На лице мужчины возникло ликование и неподдельный восторг.

– Ведьма раскаялась! Она раскаялась в своем великом грехе и готова вернуться на путь праведный!

Толпа зашумела. В основном недовольно – люди пришли посмотреть на казнь. Подарив девушке на прощание самую теплую улыбку, на какую он только был способен, инквизитор подошел к следующей жертве и произнес ту же самую речь, на которую Нэрисса вскричала:

– Нет! Нет! Ни за что!

Габриэль посмотрел на нее с отцовским сочувствием и снисхождением.

– Почему нет? Ведь самое страшное, что могло с тобою случиться – уже случилось. И разве это было так плохо?.. Мне помнится, будто тебе даже понравилось, и ты умоляла меня о большем.

– Я умоляла вас отпустить меня! – вскричала фейри дрожащиим голосом.

– И я отпущу. Как только ты дашь мне свое согласие мы сразу же вместе уедем в безопасное место, и я сохраню твою жизнь и нашу тайну.

– Святой человек, – вздохнул Домианос, поджав губы. – Пытается спасти ее грешную душу до последнего. Даже после того, как ведьма отвергла Бога и руку помощи в лице его праведника… Даже после того…

Вермандо, как и его отец, не слышал разговора Нэриссы и Габриэля, но смог различить протестующие крики и ужас на лице обреченной, смешавшийся с отвращением. Наконец мужчина оставил ее в покое и повернувшись к людям, провозгласил:

– Несчастное дитя! Душа моя болит за невинную деву, свернувшую на кривую тропинку Дьявола! За деву, не из злобы своей, но из наивности, из глупости, отвергшей спасение!.. Теперь уже поздно. Лукавый овладел ее сердцем и дева в нем мертва. Мне же остается лишь завершить начатое… и отправить ее душу к Создателю. – Инквизитор набожно перекрестился и подняв печальный взгляд к небу, смиренно опустил голову на грудь. Простояв так несколько секунд, де Батиста выхватил факел у помощника и быстро поджог хворост под ногами Нэриссы. – Так гряди же, грешная душа. И да смилуется над тобой Господь, – ровным ничего не выражающим голосом изрек он, глядя фейри в глаза.

Пламя ликующе затрещало и подобно истосковавшемуся по хозяйке псу, накинулось на девушку, облизывая ее тело. Вермандо отвернулся. Стыд обжигал его щеки так, будто он стоял совсем рядом с костром. Советник же жадно впитывал в себя каждый крик и каждую морщинку на гримасе боли Нэриссы. Сегодня ее страдание было его желанным десертом – торжеством победного пира над Вермандо.