Читать книгу Черное озеро - - Страница 10

Ухабистая дорога постепенно сужалась, растворяясь в буйстве молодой поросли, пока не превратилась в узкую извилистую тропу, ускользающую в тень леса. Машину пришлось оставить на залитой солнцем опушке, где среди высоких трав вспыхивали разноцветные россыпи полевых цветов. Отсюда предстояло добираться пешком.

Сквозь густую листву солнечные лучи ложились золотистыми мазками, освещая дорожную пыльцу, вздымающуюся под ногами. Герман шел впереди, любуясь тонкой ажурной тенью, сплетенной ветвями на земле. Воздух был пропитан терпким запахом свежей зелени, нагретой солнцем коры и влажной земли, из которой пробуждалась жизнь. Позади неспешно брел Милен – задумчивый, погруженный в свои мысли, точно рассматривал не окружающий лес, а древние руины где-то у себя в голове.

Долго идти не пришлось. Вскоре за стройными, устремленными ввысь дубами проступил саманный домик. Хлипкий плетеный забор едва держался на искривленных кольях. На крыльце, за низким столиком, возилась сухонькая старушка в выцветшем платке, сосредоточенно натирающая стеклянные банки. Завидев гостей, она приглашающим жестом махнула рукой, словно знала об их визите заранее. Герман аккуратно отворил скрипучую калитку и вошел первым, следом проскользнул Милен, с интересом осматривая чужие владения.

– Здравствуйте, Евдокия Петровна.

– Здрасьте! – эхом повторил Вербицкий, расплываясь в широкой располагающей улыбке.

– И вам здравствуйте, мо́лодцы. – Старушка поправила платок на голове и вернулась к своим банкам.

Пересекая двор, Чернов обратил внимание на чистоту и ухоженность вокруг. Трава – покошена, на небольшом солнечном пятачке красовалась клумба с ландышами, колодец был накрыт современной пластиковой крышкой, небольшая деревянная баня – свежевыкрашена, а поленница – полна дров. На крыльце их встретила кошка, рыжая, как осенние листья. Она лениво потянулась, потерлась о перила, а потом с мурлыканьем ткнулась лбом в протянутую ладонь восторженного Вербицкого.

– Усаживайтесь, – Евдокия Петровна указала на скамью, прилегающую спинкой к дому, прямо под окном. – Не припомню, чтобы вы раньше ко мне захаживали.

– Нам рассказала о вас Алима, – первым вступил в беседу ученый, покорно присаживаясь на предложенное место. – Меня зовут Милен, я археолог.

– А я Герман, журналист, – Чернов встретился взглядом с травницей и постарался улыбнуться так же располагающе и добродушно, как Вербицкий.

Глядя на его потуги, старушка вмиг потеплела глазами, и в них даже блеснула искорка озорства.

– Алима мне рассказывала про вас, – справа от нее располагался табурет с огромным алюминиевым тазом, в котором в воде лежали еще две литровые банки. Она извлекла одну и принялась ее насухо вытирать видавшим виды вафельным полотенцем. – Ну рассказывайте, хлопцы, какая хворь с вами приключилась.

– Слава Богу, никакая, – беспечно ответил Милен. – Мы пришли с надеждой, что вы расскажете нам что-нибудь интересное об этих местах. И… как вообще вышло, что вы живете так далеко от поселка?

Евдокия Петровна взглянула на него с добродушной усмешкой. В ее выцветших голубых глазах отражалось спокойствие и неизреченная мудрость, накопленная за долгую жизнь.

– Сейчас не скажешь, но когда-то здесь, еще до Озерного, стояло село Ольхонка, – негромко начала она. – В послевоенные годы в округе начала пропадать живность, а люди тут охотой кормились. Как жить, когда в лесу не осталось зверя? Голод прижал, вот и разъехались все кто куда, ближе к реке, в селения побольше.

– А как же вы?

– Мать не пожелала переезжать, – старушка развела руками. – Отец после войны числился без вести пропавшим, а без него да с маленьким ребенком на руках она побоялась затевать переезд, до последнего верила и ждала его. Да и дома тут были срубные – разбирать, перевозить удобно. А наш-то, саманный, куда денешь?

– Саман нетипичен для этих мест, – заметил Герман, окидывая взглядом мощные стены, недавно побеленные.

– Все верно говоришь, второй такой дом здесь не сыщете, – с гордостью произнесла знахарка, и вдруг лицо ее приняло ностальгическое выражение: – Мои родители были казаками, родом из Донского края, а там в деревнях только так и строили. Материал дешевый, но какой прочный, поглядите сами. Почти век стоит, родненький, и еще столько же может простоять.

– А вы бывали когда-нибудь на Дону? – спросил Милен.

– Не довелось, внучок, я ничего, кроме тайги, в своей жизни не видала, – вздохнула Евдокия Петровна. – Но знаешь, не так давно мне начали сниться степи. Бескрайние такие, там ветер всегда, и шелест колосьев приятный, слух ласкает. И хутор снится порой, Россошки, родина матери. Все как она рассказывала: низенькие белые домишки с соломенными крышами, пшеничные поля кругом и очень много солнца. И знаешь, это необычное ощущение раздолья, свободы, душа во сне так и рвется из груди. Гости говорят – память крови проснулась, а мне другое кажется…. Ну не будем! Пойдемте-ка лучше в дом, угощу вас чайком.

Вербицкий спохватился, вскакивая на ноги. Герман спокойно поднялся следом.

– Может быть, нужна помощь?

– Не откажусь, мо́лодцы, – старушка вытерла морщинистые руки полотенцем. – Вот, подготовила тару для нового урожая трав. Помогите перетащить в дом.

Она отворила дверь, и изнутри мягко потянуло теплом вперемешку с густым ароматом сушеных трав, словно там, за порогом, дышала сама тайга. Милен вошел следом за хозяйкой с банками в руках, а за ним и Герман.

Вопреки ожиданиям в доме было удивительно чисто. Не та стерильная аккуратность, что чувствуется в больничных палатах, а иной, домашний, теплый порядок, в котором каждая вещь знала свое место. Не скажешь, что здесь живет одинокая старуха, которой далеко за восемьдесят.

Первым делом они попали в узкий коридорчик. На стене ровными рядами висели крюки для верхней одежды, а под ними стояла аккуратная обувница. Вторая дверь, сейчас распахнутая настежь, вела в жилое помещение.

Печь делила дом на две зоны. Одна, отгороженная полупрозрачной шторкой, скрывала хозяйские покои. Вторая открывалась гостям, и быт Евдокии Петровны лежал перед ними как на ладони.

Милен осматривался с вежливым интересом, уважая чужой уклад. Герман же окинул пространство быстрым оценивающим взглядом, привычно вычленяя важные детали.

Слева, в углу, стоял старый буфет, еще из тех, что были в моде в шестидесятые. Но этот явно недавно отмыли до блеска и покрыли свежим слоем лака. Рядом притулился книжный шкафчик, набитый разнообразной литературой – от истертых временем томиков до относительно новых изданий.

Напротив окна, выходящего на южную сторону, стоял небольшой обеденный стол, укрытый белой скатертью в красную клетку. Лучи солнца падали на него, заставляя невольно думать о чем-то теплом, уютном.

А еще дальше, в самой темной части помещения красовался рабочий стол знахарки, деревяный, широкий, потемневший с годами. Он был заставлен всевозможными любопытными вещицами. Чернов в первую очередь обратил внимание на диковинные для нашего времени аптекарские весы, каменную ступу для толчения и высокие бутыли с какими-то зеленовато-бурыми настоями. Над всей этой россыпью загадочных предметов нависал открытый шкафчик, забитый склянками, травами, толстыми книгами. А прямо из стены торчали гвозди, к которым крепились пучки высушенных растений – шалфей, зверобой, чабрец, полынь.

Под столом, полуприкрытые шторками, виднелись плетеные корзины.

Повторив за хозяйкой, гости скинули на пороге обувь и прошли внутрь. Полы были теплыми, а главное, сияли чистотой. Евдокия Петровна открыла дверцы буфета:

– Ставьте сюда, хлопцы. Я пока чайник подогрею.

Герман с Миленом быстро перенесли банки в буфет. Потом, следуя негласному ритуалу дороги, умылись, смывая дорожную пыль, и сполоснули руки теплой водой из рукомойника. Потом ученый вспомнил про гостинцы и начал радостно вываливать их хозяйке на стол.

Пока старушка искренне умилялась подаркам, Чернов постарался более детально рассмотреть содержимое ее рабочего уголка. Книг на полке было не очень много: несколько энциклопедий, судя по корешкам, совсем новых, хоть и слегка запыленных. Герман сделал вывод, что это подарки от благодарных клиентов, но не очень удачные, и их вряд ли хоть раз открывали. А вот пара книг, которые лежали на краю стола рядом с керосиновой лампой, были изрядно потрепаны и, вероятно, очень много лет служили своей хозяйке. «Лекарственные растения СССР» – Чернов смог прочесть название одной из них, вторая была про лечебные мази.

И, пожалуй, самая необычная находка обнаружилась в уголочке, припрятанная за печью. На стене висело старинное зеркало в деревянной резной оправе. Необычность, скорее даже дикость, заключалось в том, что оно было заколочено досками крест-накрест, словно печатью запрета. Может, это было как-то связано со знахарскими ритуалами, Герман не знал, но выглядело жутковато.

– Вам тяжело, наверное, в одиночку справляться с таким хозяйством, – тем временем, сокрушался Милен, помогая хозяйке накрывать на стол.

Чернов оторвался от размышлений и подошел к ним, встав рядом с ученым.

– Годы берут свое, милок, – старушка достала с верхней полки буфета нарядные салфетки с вышивкой и повернулась к гостям. – Но мне помогают, из Озерного добрые люди, вот Алима часто заходит, очень много помощи от нее. Еще я взяла ученицу, – она неторопливо разложила салфетки и выдвинула из-под стола табуреты. – Уже пора передавать свои знания молодому поколению. Девочка способная, есть дар. И хорошая помощница по хозяйству.

На вопросительный взгляд Вербицкого Евдокия Петровна пояснила:

– Она приедет летом. Знаете, девочка молоденькая совсем, но жизнь успела ее покалечить. И взяла я ее потому, что схожи наши с ней судьбы, – знахарка немного грустно вздохнула, и после небольшой паузы, как ни в чем не бывало, спросила: – Чай с травами любите, хлопцы?

Милен, не раздумывая, энергично закивал головой, как болванчик. Герман не любил травы, особенно незнакомые, но обижать добродушную старушку не хотел, поэтому тоже ответил согласием. В конце концов, ему не в первой: пригубит питье пару раз для виду, и все останутся довольны.

– Внучок, – обратилась к нему Евдокия Петровна, тепло улыбаясь, – сделай милость, там в буфете, в левом выдвижном ящике чай и мешочки с травами. Собери нам на радость что-нибудь по своему усмотрению.

Вообще, работа под прикрытием требовала от агента определенного актерского мастерства. И зачастую Герман прекрасно справлялся с этой задачей, но существовала такая категория людей, которые, казалось, насквозь видели всю его суть, как бы виртуозно он ни маскировался. Евдокия Петровна оказалась как раз такой. По своему опыту Чернов знал, как нужно вести себя в обществе таких людей, чтобы добиться максимально плодотворного с ними взаимодействия.

Он благодарно и при этом упрямо улыбнулся ей в ответ, давая понять, что не смущен собственным недоверием, и под ним есть веское основание, после чего приблизился к буфету, на котором уже стоял заварочный чайник.

– Евдокия Петровна, Алима рассказала нам, что вы потомственная травница, – Милен вновь отвлек на себя внимание старушки. – Можно узнать, в каком поколении?

– В каком поколении – не знаю, милок, – знахарка придвинула к нему табурет, на который тот с удовольствием уселся. – Мать рассказывала, что этим знаниям сотни лет, и передаются они от матери к младшей дочери. А от кого изначально этот дар пошел, неизвестно. Рассказывала еще, что все женщины в нашем роду долгожительницы, и мать ее, моя бабка, застала отмену крепостного права с первым седым волосом на макушке. В годах уже была.

Тем временем Герман открыл нужный ящик и внимательно осмотрел его содержимое. Чай нашелся в уголочке – черный, рассыпной, в стограммовой упаковке. А помимо него еще дюжина мешочков с одуряюще пахнущими травами. Недолго думая, Чернов насыпал примерно в равных пропорциях чай и ромашку. Понюхал получившуюся смесь и остался крайне доволен собой.

– Грамотой мои предки не владели, – продолжала свой рассказ Евдокия Петровна. – И знания из уст в уста передавались. Я первая из своего рода школу закончила, – старушка улыбнулась, мечтательно глядя в окно, будто вспоминая что-то забытое. – Любила учиться. И травы всегда любила. Конспектировала все, что мать рассказывала о них. Вон, до сих пор тетрадки лежат. Поступила в институт, чтобы ботанику изучать, но после первого курса пришлось бросить.

– Как же так? – сочувственно протянул Милен.

– Несчастье приключилось, – старушка сняла с печи кипящий чайник и залила приготовленную Германом смесь. Сам журналист расположился на табуретке рядом с Миленом. – После сессии приехала домой на каникулы, а матери нет. Пропала незадолго до моего приезда.

Чернов тут же напрягся. Пропала. Опять пропала.

– Какой кошмар, Евдокия Петровна, – пробормотал вмиг побледневший Вербицкий.

– Да, внучек, до сих пор себя виню. Уехала, оставила ее одну. А она будто бы еще задолго до моего отъезда чувствовала что-то неладное. Беспокойная была, спала плохо, – старушка накрыла чайник крышкой и поставила его на стол. Голос ее потускнел, но она продолжила: – Ох, чего только не говорили местные. Говорили, что медведи могли разорвать. А еще тогда в этих краях заключенные батрачили, электростанцию строили. Некоторым удавалось бежать. Местные поговаривали, что были среди них настоящие нелюди, способные на крайнюю жестокость. Как бы то ни было, концов не нашли, пропала бесследно. Много слез я тогда пролила, к учебе так и не смогла вернуться. Но знаете, – вдруг улыбнулась знахарка, как будто возвращаясь к светлым воспоминаниям, – мать пришла ко мне во сне в самую первую ночь после моего возвращения домой. Она красивая такая была, цветущая, я никогда ее прежде такой не видала. Сказала ласково: мол доченька, не переживай, мама ушла в гости, скоро вернется. И у меня до сих пор чувство, что не могло с ней тогда приключиться страшное зло, она не страдала.

– Что-то в вашем краю часто пропадают люди, – произнес Герман.

И заметил, как рядом сидящий Милен напрягся и начал вдруг нервно комкать пальцами салфетку.

– Простите… вам, наверное, непросто об этом говорить.

Чернов еле удержался от того, чтоб не пнуть под столом этого сердобольного. Да, он и сам заметил, что связь дочери с матерью до сих пор была крепка, и воспоминания о пропавшем, хоть и давно, родном человеке добавляли старушке душевных мук. Но пришел он не сантименты разводить. Ему как воздух нужна была информация.

– Много воды с тех пор утекло, милок. Чего уж там, – Евдокия Петровна махнула рукой и принялась разливать заварку по чашкам. – Пропадают люди, да. Край такой.

– Что значит «край такой»? – спросил Герман. Эту формулировку он уже слышал на переправе, и было понятно, что у местных она не пустой звук.

– Непредсказуемый тут дух витает, жестокий не только к людям, но и к живности. Никого не щадит.

– Вы тоже верите в болотную нечисть? – немного резковато спросил Чернов, не слишком довольный расплывчатым объяснением.

– Нечисти кругом всякой хватает, – философски заметила знахарка. – В том числе и болотной. Но об тебя, внучок, она зубы поломает, а вот друга своего побереги.

Она разлила по чашкам кипяток и тоже села за стол.

– Пейте, молодцы, угощайтесь, – и взглянула на сбитого с толку Германа: – Тебя пропащие интересуют?

– Интересуют, – ответил он ровно, хоть внутри и колыхнулось что-то.

Милен, который поначалу было застеснялся бестактности журналиста, теперь тоже, затаив дыхание, с тревогой ждал, что скажет старушка.

– Девочку Варю не знала, – начала она наконец.

И рассказала то, что услышала когда-то давно от местных. Пропала. Долго искали. Нашли у озера ее корзину с грибами, волосы и нож. Это Герман и так знал, а вот Вербицкий от обуявших его чувств и эмоций едва не выронил из рук чашку. Вид у него сделался глубоко потрясенный.

– Знала Павла Степаныча, лесничим здесь работал, – спокойно продолжила знахарка. – Добрый был мужичок, часто захаживал ко мне на чай, особенно зимой, а зимы суровые тут. Грелся у меня. И помогал, конечно. Дров наколет, воды принесет. Истории всякие веселые рассказывал. Разговаривал громко, смеялся громко, глаза такие живые у него были. Лес любил безумно, – Евдокия Петровна пригубила чай, посмаковала, и бросила на Германа насмешливый взгляд. – Но за год, а может полтора до исчезновения он начал таять, похудел сильно, редко стал заходить в гости. А когда заходил, то долго не засиживался, жаловался, что работа его с ума сводит, и кошмары мучают ночами. Брал у меня травки для здорового сна, сначала спасался ими, но потом и они перестали помогать. А потом он исчез. Ружье его нашли у того самого озера, где недавно девочка пропала, и Варя. Проклятое место.

– А вы бывали там? – спросил Герман, не обращая внимания на что-то булькнувшего в чашку Милена, который от таких новостей, видимо, потерял дар речи.

– Никогда, милок, – старушка покачала головой. – Зачем судьбу гневить? Я по границе хожу, травы собираю.

– Какая еще граница?

– Там, где заканчиваются владения злых духов. У границы они слабы. А за ее пределами начинаются владения животных: зазеваешься, уйдешь на восток – и угодишь в лапы медведя. На границе безопаснее всего для человека.

– Получается, какие-то невидимые негодяи захватили территорию и не пускают туда зверушек? – Чернов с легким смехом покачал головой, но, усмотрев серьезность в лице Милена, осекся.

Тот не поддержал шутку и встретил его взгляд без всякого веселья.

– Именно так и получается, – произнесла старушка, не обращая ни малейшего внимания на скепсис гостя. – Всех, кто по земле ходит или ползает, постепенно оттесняют на восток. Только до птиц добраться не могут, высоко они летают.

Вербицкий рядом как-то беспокойно заерзал, и Герман решил, что позже непременно обсудит с ним этот момент.

– Так что с Павлом Степанычем? – он попытался вернуться к главному. – Вы помните вашу последнюю встречу?

– Конец апреля был, – после непродолжительной паузы заговорила знахарка. – Тогда весна очень поздно пришла, не так, как в этом году. Еще снег не стаял, погоды промозглые стояли, сырость, серость. Он пришел бледный, как привидение. Я ему травяной сбор заварила. Он пил, почти не разговаривал. Я ему сказала тогда, что не могу помочь, не понимаю природу его хвори, что надо в город ему ехать. А в ответ Павел Степаныч сказал странное: мол, поздно уже, никто его отсюдова не выпустит. И засобирался. Обнял меня так по-отечески на прощание и ушел. Навсегда.

– Он рассказывал про свои сны? – включился наконец в диалог Милен.

– Никогда, милок. Это была запретная тема, – Евдокия Петровна подлила чаю гостям и себе. – Знаете, я до сих пор скучаю по нашим разговорам. Он был очень интересным собеседником. Образованный, читал много, даже пробовал писать что-то, то ли рассказы, то ли стихи, но стеснялся кому-то показывать. Вон, в шкафу половину книг он мне подарил. А какая у него самого коллекция была собрана, целая библиотека. Так, наверное, и гниет все это добро в хижине.

– Его жилище уцелело? – удивился Герман.

– Да. Я недавно ходила в том краю. Стоит заброшенная, заросшая, заколоченная, никому не нужная. Доживает свой век без хозяина.

– Далеко отсюда?

– Где-то час пути вашим шагом. Севернее от моего дома.

Старушка подробно рассказала, как найти хижину. Больше никакой полезной информацией не поделилась. Чернов надеялся, что она может знать что-то о таинственном обряде с обрезанием волос на озере, но, увы, ее знания оказались ограничены. Судя по выражению ее лица, ей тоже было не по себе от этих странностей, и она избегала даже смотреть на него, словно побаиваясь чего-то, что не могла объяснить.

В итоге Милен, едва оправившись от потрясения, разговорился с ней о травах, и звуки их беседы, словно вуаль, окутали комнату. Герман же погрузился в размышления. В его распоряжении были только сведения о тех исчезнувших, чьи следы нашли у озера. Но сколько еще людей исчезло здесь? Так же бесследно, как мать Евдокии Петровны. Могли ли эти исчезновения быть связаны с озером? В его голове словно замкнулся круг, а ответ на этот вопрос ускользал, как туман, невидимый, но осязаемый.

Он мрачно уставился на фотографию в рамочке, которая одиноко стояла на подоконнике. На ней были запечатлены молодые мама с дочкой, похожие друг на друга, как две капли воды. Старшеклассница Евдокия беззаботно улыбалась, на плече у нее лежала тяжелая длинная коса. Ее мать, статная женщина, сидела рядом с дочерью с нарядным кружевным платком на голове, но под ним, Герман был уверен, скрывались такие же роскошные волосы.

Немного погодя гости засобирались. Милен душевно поблагодарил хозяйку за гостеприимность и интересную беседу и пообещал еще не раз ее навестить.

Уже на пороге, пока ученый возился со шнурками на ботинках, Герман решил все-таки задать мучавший его вопрос:

– Евдокия Петровна, что у вас с зеркалом?

Знахарка долго не отвечала, видимо, раздумывая над ответом. Пауза настолько затянулась, что Чернов засомневался, не перевалил ли он за границу дозволенного. Даже Вербицкий застыл на корточках, испугавшись, что несносный журналист опять сунул нос во что-то слишком личное.

– Оно перестало меня отражать, – подала наконец старушка голос, напрочь лишенный всяких эмоций. – Отражает кого-то другого, похожего на меня, кого-то пугающего, хоть и не злого.

– Господи боже, – пробормотал Милен, подняв побледневшее лицо. – Вы бы избавились от него, Евдокия Петровна.

– Рука не поднялась, внучек, это семейная реликвия.