Читать книгу Черное озеро - - Страница 11

Вербицкий уходил от знахарки подавленным. Шаг его стал тяжелым, словно он нес на плечах невидимый груз, а взгляд приобрел растерянное и печальное выражение. Когда они немного продвинулись вглубь леса, взяв курс к хижине лесника, Герман тронул его за плечо и слегка сжал, подбадривая.

– Не грузись.

– Что же за место такое, там, на озере? – вздохнул тот и остановился, повернувшись к Чернову. – Эта девушка, Майя, оставила после себя точно такие же улики, как Варя. Что же получается? Это не случайность какая-то, это закономерность. Получается, все мы в лагере под угрозой. Я должен об этом рассказать ребятам.

– Не нагнетай, дружище, – спокойно ответил Герман, чуть сузив глаза. – Ты уже второй сезон работаешь с Алимой и с другими местными жителями. Кто-то выглядит напуганным? Рассказывает страшилки об исчезновениях? Не горячись. Не сворачивать же экспедицию только потому, что кто-то когда-то поблизости исчез.

– Я и не собираюсь ничего сворачивать, – твердо произнес ученый. – Но предупредить ребят об опасности обязан. Это не шутки.

– Тут согласен, предупредим, – Чернов вдруг улыбнулся ободряюще, напустив на себя беспечный вид. – Как по мне, главное – не лезть на озеро без нужды и держаться вместе. Остальное пусть полиция решает. Ну и я, раз уж взялся за это дело.

Милен скептически хмыкнул:

– А вдруг играть в сыщика – не самая безопасная затея для непрофессионала?

– Какая трогательная забота, – Герман улыбнулся шире, не скрывая саркастических интонаций в голосе.

Они, не сговариваясь, продолжили путь. Лес кругом, застывший в безмолвии, словно подслушивал их разговор. Лишь изредка в выси, на недосягаемой высоте, дубы перешептывались о чем-то, едва слышно шурша листвой.

– Забота в первую очередь о себе, – пробормотал Вербицкий. – Представь, если исчезнешь? Я проблем не оберусь. А ты, помнится, обещал не доставлять никому хлопот.

– Хорошая попытка, дружище, – фыркнул в ответ Чернов, и поспешил сменить тему: – Ты лучше расскажи, что за проблема со зверьем здесь? Только умоляю, обойдись без россказней о нечисти, которая всех разогнала.

– Вообще-то, это не так уж далеко от правды, – задумчиво ответил Милен, не сразу поднимая взгляд. В его голосе звучало сомнение и что-то еще – будто он сам не до конца понимал, во что верит. – Я читал труды дореволюционных исследователей этого края. Живности разнообразной по всему полуострову было уйма. Но сегодня картина другая. Прошлым летом даже гнуса не было, что уж говорить о более крупном звере. В хвойных болотистых лесах – и нет гнуса, понимаешь? – подчеркнул он интонационно последнюю фразу. – И за все то время, что мы с Алимой бродили по окрестностям, я ни одного звериного следа не обнаружил. Раз только видел лисицу, которая улепетывала, выпучив глаза… и, кстати, на восток. Я не знаю, как реально обстоят дела на восточной части полуострова, и правда ли он кишит живностью, но у нас, в западной – никого, кроме птиц… ну и мошкары на берегу реки.

Герман озадаченно почесал затылок.

– И что бы это могло значить?

Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Позади хрустнула ветка, заставив Чернова подобраться всем телом и обвести окрестности настороженным взглядом. Где-то вдалеке глухо ухнула сова, и тишина вновь сомкнулась вокруг них. Милен, погруженный в свои мысли, казалось, ничего не замечал. Лишь через минуту, вспомнив, что никак не отреагировал на вопрос Германа, он пробормотал негромко:

– Да… есть над чем подумать.

Какое-то время спустя они вышли к хижине Павла Степаныча. Дом казался вырванным из прошлого и брошенным во власть леса. Его деревянные стены тонули во мху, крыша провисла, а ступени, некогда ведущие на крыльцо, сгнили, уступив место тонким стеблям лесной поросли. Маленькие окошки были настолько запылены, что, сколько бы Герман ни подсвечивал их фонарем, свет словно проваливался в черную бездну, и рассмотреть, что происходит внутри дома так и не вышло.

– И зачем мы сюда пришли? – спросил Милен, который мялся у крыльца, не решаясь подняться. – Хижина как хижина.

– Хозяин этой хижины много лет назад исчез при загадочных обстоятельствах. Вдруг внутри кроется что-то, что поможет делу? – Герман внимательно осмотрел заколоченную дверь.

– Внутри? – ошалело переспросил Вербицкий. – Ты же не собираешься?..

– Не собираюсь что? – не глядя на него, уточнил Чернов.

Он провел рукой по засову, с усилием отодвинул его и толкнул дверь внутрь. Та с протяжным скрипом поддалась, выпустив наружу запах сырости и тления. Между досками, которыми заколотили вход, было достаточно пространства, чтобы мог пролезть человек. Доски оказались лишь видимостью преграды. Нарочно это сделали, или время само разобрало барьер, оставляя лазейку, пока трудно было сказать. Герман скинул с плеч рюкзак, чтобы пробраться в дом. Но рядом материализовался Милен, на его лице застыло комичное выражение, странным образом объединяющее в себе и протест, и восхищение.

– Это частная собственность, – прошипел он, округлив глаза. – Ты не имеешь права.

– А кто узнает? – Чернов самодовольно усмехнулся, после чего подмигнул ученому и залез в дом, оставив того снаружи, сыплющего проклятьями и копошащегося в рюкзаке, видимо, в поисках второго фонарика для себя.

Внутри стояла глухая, тяжелая тишина, прерываемая лишь собственным дыханием. Воздух был спертый, насыщенный влажной пылью, запахом гнилого дерева и чего-то еще… едва уловимого, тревожного.

Казалось, тут все осталось так, как было сорок с лишним лет тому назад, со дня пропажи хозяина этого дома. Похоже, никто и пальцем не прикасался к его вещам, а то и вовсе внутрь не заходил. Просто заперли дом и забыли о его существовании.

В углу находилась тахта, на которой небрежно валялся чехол от охотничьего ружья и тряпка, вымазанная сажей. Рядом, на тумбочке, стояла наполовину сгоревшая свеча и лежала какая-то книга в мягкой обложке. В изголовье кровати стена была увешана иконами, выцветшими и покрытыми паутиной – их лики тускло мерцали в свете фонарика, будто следили за чужаком.

Возле окна стоял массивный рабочий стол, заваленный каким-то хламом: старая радиоустановка, книги, тетради, стопка пожелтевших бумаг и прочая ерунда, покрытая толстенным слоем пыли. Напротив стоял самодельно сколоченный стеллаж с упомянутой знахаркой библиотекой.

Герман присвистнул, когда свет фонаря выхватил из тьмы огромные оленьи рога, висевшие над дверью.

В этот момент внутрь, осторожно ступая, влез Милен. Тусклый луч его фонарика прорезал темноту, добавив света, но не рассеяв гнетущую атмосферу. Половицы под его ногами заскрипели, и ученый быстро опустил взгляд, будто испугался, что дряхлые доски не выдержат его веса, и он провалится.

– Это еще что за… – произнес он с удивлением, присев на корточки и подсветив пол.

Чернов шагнул ближе. На полу белели библейские символы, аккуратно выведенные мелом. Они были заключены в круги – словно защитные знаки или… метки?

Герман нахмурился, затем молча полез в рюкзак за фотоаппаратом. Милен, видя, что тому нужно больше света, без слов направил фонарь на символы.

– Похоже, сильно верующим был, – заметил ученый, когда увидел внушительный иконостас, занимающий всю стену. – Странно, что Евдокия Петровна забыла об этом упомянуть.

Когда со съемками было покончено, Чернов переключил внимание на радиоустановку, а Милен полез перебирать пожелтевшую макулатуру. После нескольких минут шуршания он вдруг ловко вытащил из пыльной стопки какую-то толстую тетрадь. И пока Герман, подобно ищейке, обследовал каждый уголок в жилище, он внимательно ее изучал. Хлама было много, каких-то ящичков, шкатулок, газетных вырезок. Но ничего, что хоть сколько-нибудь могло бы помочь в расследовании.

– Это дневник, – вдруг негромко произнес Вербицкий.

– Джекпот, дружище! – оживился журналист. – Его мы возьмем с собой.

Больше ничего интересного в домике не нашлось, поэтому в скором времени они выбрались наружу. Герман запер дверь так же, как и открыл ее.

– А ты спрашивал, зачем мы сюда пришли, – произнес он, насмешливо глядя на Вербицкого, который энергично отряхивал от пыли дневник.

– Находка, безусловно, ценная, но это не отменяет того факта, что мы только что незаконно вломились на чужую территорию.

– Какой ты скучный, – парировал Чернов. Они уже повернули обратно и бодро шли по направлению к автомобилю, оставленному на опушке леса. – В следующий раз возьму с собой Алиму. Может, в отличие от тебя, у нее более лояльное отношение к законам.

Вербицкий аж поперхнулся воздухом, но быстро осознал, что над ним подтрунивают, и легонько пнул остроумца в ответ.

Обратная дорога казалась невыносимо долгой. Солнце спряталось за облаками, и окрестности сразу помрачнели. Еще и Милен позади еле плелся, занятый изучением дневника лесничего. Герман удивлялся, как он на ходу умудряется это делать, и призывал подождать хотя бы до тех пор, пока они не усядутся в машину. Но в упертости ученый мог посостязаться с самим Черновым. Так и шли. Точнее, плелись.

– Герман.

Журналист резко остановился и обернулся, услышав очень странную, незнакомую эмоцию в голосе ученого. Тот поднял на него взгляд, который совсем не понравился Чернову.

– Что там? – нетерпеливо спросил он, за два шага преодолев расстояние между ними.

– Он свой сон про озеро описывает…

– И что? – Герман выхватил у него тетрадь, пытаясь разобрать корявый, скачущий по строчкам почерк. – Что тут вообще можно понять?

– Он пишет про лодку на озере… – почти шепотом ответил Милен. – Это последняя запись.

Чернов ощутил, как по спине пробежал неприятный холодок, и вновь опустил невидящий взгляд в тетрадь.

– Прочти вслух, – велел он хрипло.

Ученый аккуратно вынул из его рук дневник и, пробежав по тексту глазами, начал читать:

– «Утром я проснулся таким измученным, с воспаленным сознанием… Во сне они опять привели меня к озеру, опять разговаривали со мной… Я плакал, как ребенок, кричал, что мне страшно, что не хочу их слышать… Их голоса в голове слились в мучительную какофонию… Я стоял на краю берега оглушенный, потерявший счет времени… И вдруг передо мной всплыла лодка… большая, черная, страшная… словно опасный зверь, которого кто-то из глубины озера сдерживает цепями… я понял, это за мной… Я знал, что этим все кончится, что моя жизнь кончится здесь… Я буду тут стоять, не в силах шелохнуться, и ждать, когда меня заберут… Но нет… я опять проснулся на своей тахте… сверху на меня беспомощно смотрят лики святых… Пусть это уже скорее закончится… ведь мой конец давно предопределен…».

Дочитав, Милен медленно поднял глаза на Чернова.

– Что это значит? – тихо спросил он.

Журналист вместо ответа молча посмотрел на него, осмысливая услышанное. В лесу сгустились сумерки, воздух стал более плотным, как перед грозой.

***

Герман сидел за рулем, но не спешил заводить автомобиль. Разговор с Миленом еще не был закончен.

– Оптическая иллюзия? Игра светотеней? – на этот раз ученый совсем не выглядел убежденным словами Чернова. – Тогда почему же мне ничего подобного не померещилось на озере?

– Возможно, дело в определенном ракурсе, – терпеливо гнул свою линию Герман.

– Там совершенно точно что-то произошло. И ты мне не договариваешь, что именно, – Милен взглянул на журналиста почти умоляюще. – Я отключился ни с того ни с сего, ты увидел фантомную лодку, и все это в один момент. Теперь мы находим запись в дневнике, на секундочку, датируемую семьдесят девятым годом, и в ней тоже упоминают лодку на небезызвестном нам с тобой озере. А ты мне про светотени втираешь?

– Всего лишь накидываю варианты, – пожал плечами Герман. – Возможно, это вообще была галлюцинация. И байки про биохимические лаборатории вовсе не байки.

– Тогда почему в мой первый визит туда не было никаких галлюцинаций ни у меня, ни у других ребят? Почему с кем-то на озере не происходит ничего странного, а кому-то мерещится хтонь всякая, а кто-то вообще на этом озере пропадает?

– Возможно, дело в определенной цикличности выбросов токсичных отходов, – осторожно заметил Чернов, посматривая на ученого, у которого на лице отображался весь мыслительный процесс и сопутствующие тому эмоции. – Надо проверять.

– Стоп… во-первых, галлюцинация – это плод субъективного восприятия реальности, – справедливо заметил Милен. – Она не может повторяться у двух разных людей. Во-вторых, какие еще к черту выбросы? Кто это может делать? Не то что в близи озера… на всем этом полуострове нет никаких лабораторий, мы же проверяли.

– Можно проверить еще раз, чтоб наверняка, – размеренно проговорил Герман. Ему не нравилось, во что скатывался разговор. Отсутствие логических объяснений тем или иным явлениям он ощущал как личное упущение. – И, кстати, ты про массовые галлюцинации слышал?

– Так и знал, что ты за это зацепишься, – раздраженно пробормотал Милен. – Слышал. Но только о тех, что происходили одновременно и в одном месте. А здесь – разница больше сорока лет! Один человек видел лодку во сне, другой – в реальности. Это уже выходит за рамки известных случаев.

– Хорошо, – с легкостью сдался Чернов. – Какие у тебя версии? Только давай без откровенного бреда. Мы же с тобой адекватные люди и понимаем, что за любым преступлением стоит человек или группа реальных людей, а не какие-то сверхъестественные силы.

Вербицкий глянул на него беспомощно и нервно постучал пальцами по дневнику лесника, который покоился все это время у него на коленях.

– Может, это все же какая-то природная аномалия? – предположил он робко. – Может, стоит взять пробы воды из озера? Вдруг там водоросли какие-то токсичные растут. А для живых существ они становятся опасными, например, во время цветения или размножения. Это как раз объяснило бы цикличность выбросов токсинов.

Результаты проб из озера были приложены к делу Майи Воронцовой. Вода как вода. Никаких патогенных организмов эксперты не обнаружили.

– А это идея, знаешь, – Чернов сделал вид, что призадумался. – Нужно разузнать. Если следствие не догадалось взять пробы, то можно самостоятельно этим заняться, – затем глянул на ученого. – И вообще, мы даже не уверены, про то ли озеро идет речь в дневнике. Пропал-то он на том самом, которое в ущелье, а присниться ему могло какое угодно.

– И то верно.

Милен выдохнул и будто бы немного успокоился. Герман его понимал. Когда есть хоть какой-то план, то на душе спокойнее. Сам он терялся в догадках и нисколько, на самом деле, не сомневался в том, что видел тогда на озере. Он не первый год служил в ФСБ и имел стойкий иммунитет ко всякого рода психотропным веществам, поэтому проклятую лодку видел совершенно точно. Но объяснений этому явлению не находил. Нужны были новые улики.

Чернов уже собирался завести машину, но взгляд упал на дневник лесника.

– Взглянешь на последние записи? – спросил он, намеренно отвлекая ученого от головоломки с озером.

– Вообще, я в лагере хотел посмотреть, но, честно говоря, самому не терпится, – признался ученый. – Смотри, что я еще заметил.

Он открыл первые страницы, а затем пролистнул к последним. И Герман сразу понял, что имел в виду Вербицкий. В начале почерк был практически каллиграфическим: буква к букве, ровные строки, стройные мысли. Автор дневника явно был начитанным и образованным человеком. Но в конце… Будто писал кто-то другой. Буквы разъезжались, слова терялись или путались местами, как у дислексика, а предложения обрывались на полуслове. Казалось, автор был в лихорадке, когда делал эти записи.

Предпоследняя – была совсем короткая. Герман смог разобрать лишь часть, прежде чем Милен прочитал вслух:

– «Так много было написано здесь…. О моих кошмарах…. О моих переживаниях. А сейчас листаю страницы… ничего из этого нет. Стерли? А писал ли я вообще?».

Вербицкий вопросительно глянул на журналиста. Тот в ответ вздохнул и устало протер лицо ладонью:

– Давай дальше.

Мысленно он уже прикидывал объемы отборного бреда, рожденного больным сознанием лесника, которые необходимо будет проработать. И, скорее всего, впустую. Но на безрыбье, как говорится…. Даже крупица полезной информации по озеру была бы бесценна. Он не имел права игнорировать сведения из этого дневника, будь они хоть трижды нелепы.

Милен хмурился, силясь разобрать корявый, расползающийся почерк. В некоторых местах чернила размыло, усложняя расшифровку.

– «…я не плыву… я словно летаю под водой… мне сверху видно ровное, как шахматное поле, дно…. Я легко, подобно перышку, опускаюсь между воинами…. Они в доспехах, с тонкими длинным копьями… стоят на коленях, головы их опущены…. В такой позе они выглядят поверженными…. Их много, десятки, а может, сотни…. Застывшие, словно в оцепенении, словно каменные изваяния, они стоят ровными рядами и не шелохнутся…. Но выглядят при этом так величественно и устрашающе в своих почерневших доспехах, покрытых илом… что кажется, будто в любую минуту могут пробудиться, подняться с колен и дать отпор противнику…». Подписано датой 3 февраля 1979 года.

– Очередной его параноидальный сон, – едко прокомментировал Герман. – Что там еще?

Милен пролистнул несколько страниц. В размытой каше чернил уцелели только даты – 16 и 24 декабря 1978 года. Но вот следующая запись сохранилась хорошо, хотя почерк был столь же лихорадочным.

– «Лежу на спине, открываю глаза… надо мной бесконечное просторное море. Я вижу силуэты рыб и дно лодки, покачивающейся на волнах…. Некогда лежать, нужно спешить! Я поднимаюсь… на дне морском меня окружают бедные домишки, безжизненные, почерневшие… окруженные тенями громадных дворцов… но эти тени – лишь отголоски прошлого…. В безлюдном поселке я брожу по улицам, ищу…. На пути моем вдруг возникает глыба… нашел! Пытаюсь сдвинуть ее, но тщетно… начинаю захлебываться…. Просыпаюсь в своей хижине… во рту вкус тины…». Дата не указана.

Вербицкий взглянул на Германа и наткнулся на абсолютно кислое выражение лица. Разочарованно качнув головой, тот молча завел машину.

– Продолжать?

– Ну продолжай.

Милен снова закопался в записи. Судя по неравнодушному выражению лица, ему как раз было искренне интересно. Впрочем, сам Герман тоже не мог не отметить богатство воображения автора. Только делу об исчезновениях на озере оно никак не помогало.

– «Я иду по узкой тропе в ущелье… мне жарко, хоть я и в тенистом лесу. Снимаю куртку, снимаю сапоги и продолжаю путь босиком… земля под ногами сухая и теплая…. Лес чужой, ни единой ели, сосенки или березки… вокруг лишь лиственные гиганты, заросли из диких роз и лиан… все чужое…. Я вижу тени чего-то величественного впереди, а позади слышу шум стремительно приближающейся воды…. Я оборачиваюсь, и меня накрывает волной… я не дошел до цели несколько шагов. Я просыпаюсь…».

Повисло молчание. Они уже проехали дачный поселок. Перед глазами замаячили знакомые очертания Озерного.

– Ты уверен, что это дневник? – не выдержал Герман. – Может это сонник вообще?

Милен усмехнулся и, бережно закрыв тетрадь, устремил на собеседника взгляд:

– Сонником он стал под конец, а в начале – обычный дневник. Я мельком пробежался, там воспоминания о Великой Отечественной были. Про лесничество еще писал. Вроде встречались упоминания о сыновьях.

– Ну что ж, – вздохнул Чернов, – почитаю на досуге.

– Если хочешь, я могу изучить записи… – начал было Вербицкий, но Герман перебил.

– Не стоит, правда, – твердо произнес он, не отрывая взгляд от дороги. – У тебя своих хлопот хватает. Сам справлюсь. Если вдруг вычитаю что-то стоящее, то поделюсь с тобой.

Милен не стал спорить. Дальнейший путь до импровизированной лесной парковки они провели в безмолвии, каждый думая о своем.