Читать книгу История одного рояля - - Страница 10

Для Германии настали тяжелые времена.

Завистники вынуждают нас к справедливой обороне. Нас вынуждают вынуть меч из ножен. Но я надеюсь, что если мои усилия в последнюю минуту образумить безумцев и сохранить мир окажутся напрасными, то мы, с Божьей помощью, сможем управляться с мечом так, чтобы с честью вложить его обратно в ножны. Война потребует огромных материальных потерь и крови. Но мы покажем противникам, что значит вызвать гнев Германии. А теперь я вверяю вас Богу: идите в церковь, преклоните колена перед Ним и просите Его о помощи нашему храброму воинству!

Вильгельм II, кайзер Германии и король Пруссии Берлин, 31 июля 1914 года

Утром 1 августа 1914 года Ортруда, как и всегда по субботам, ждала Йоханнеса на платформе вокзала. Привычный ход вещей, обычные заботы, – казалось, эти выходные ничем не отличаются от всех других. Но то была лишь иллюзия. На самом деле все уже изменилось.

Выйдя после утренней службы через главный портик и сверив часы с солнечными часами на южном фасаде собора, она вдруг заметила, что весь город выглядит agitato. На площади люди толпились возле продавцов газет, слышались возгласы: «Война! Война!» Ортруда пробилась к одному из продавцов и тоже купила себе газету. На первой полосе она нашла объяснение царившей повсюду суматохе – набранную крупным шрифтом речь Вильгельма II, кайзера Германии и короля Пруссии, произнесенную им накануне в Берлине с балкона Берлинского городского дворца.

Охваченная страхом, она сложила газету, сунула ее под мышку и поспешила на вокзал. На вокзале все тоже было не так, как обычно. Платформу заполнила ликующая толпа, стоял ужасный гам, – казалось, все горят желанием отправиться на войну немедленно.

Когда прибыл поезд из Лейпцига, Ортруда выбралась из закутка, где все это время пряталась, и пошла встречать Йоханнеса. Когда состав остановился, она, как всегда, уже стояла на привычном месте, и, как всегда, Йоханнес увидел ее, едва вышел из вагона. Но в этот раз мать не поцеловала сына и не обняла его. В этот раз она сунула ему газету, потом крепко схватила за руку и stringendo потащила за собой.

День выдался теплым и солнечным, но в эту проклятую субботу они не вышли на прогулку. Ни по городу, ни по берегу Эльбы, ни тем более возле дворца Фюрстенвал. Они провели этот проклятый день дома. Молча. Ожидая самого страшного.

Все началось месяцем раньше, когда наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд Австрийский и его супруга София были убиты во время визита в Сараево. Из этой искры впоследствии разгорелся страшный пожар. Австрия заявила, что за убийством эрцгерцога стоят сербские власти, и это послужило началом первого акта трагедии.

АКТ I: Австро-Венгерская империя объявляет войну Сербии.

Россия встает на сторону Сербии и начинает частичную мобилизацию. Россия выступает не только против Австро-Венгрии, но и против Германии. Вильгельм II, кайзер Германии, просит своего кузена, российского императора Николая II, остановить мобилизацию и не поддерживать Сербию в войне против Австро-Венгрии. Царь отказывает, и немцы посылают два ультиматума: один – России, с требованием прекратить мобилизацию, другой – Франции, с требованием соблюдать нейтралитет в предстоящей войне.

1 августа 1914 года Ортруда и Йоханнес весь день просидели на кухне, молча глядя друг на друга. Наступил вечер. И в ту минуту, когда колокола собора зазвонили, призывая к вечерней молитве, в Королевский дворец в Берлине доставили телеграмму – отказ русского царя выполнить требования кайзера.

Этот отказ ознаменовал начало второго акта трагедии.

АКТ II: Германская империя объявляет войну России.

Вильгельм II снова вышел на балкон, чтобы еще раз обратиться к подданным. И на следующее утро на площадях перед всеми соборами Германии вокруг продавцов газет снова толпились люди. Ортруде и Йоханнесу, укрывшимся под защитой готических башен Магдебургского собора, где покоился прах Оттона Великого, тоже пришлось ненадолго покинуть свое убежище, чтобы сходить за газетой.

На первой странице – новая речь кайзера.

Благодарю вас за любовь и за поддержку, которую вы оказываете мне в эти дни – самые тяжелые дни в нашей истории. Перед лицом войны следует забыть о партийных интересах. Некоторые политические партии критиковали меня, но это было в мирное время, и я их от всей души прощаю. А сейчас не должно быть никаких партий. Сейчас мы единый немецкий народ. Если наш сосед не хочет мира, то да пошлет Бог нашему славному немецкому мечу победу в этой нелегкой битве.

Вильгельм II, кайзер Германии и король Пруссии Берлин, 1 августа 1914 года

В то воскресенье не было ни свиной рульки с пюре из зеленого горошка и квашеной капустой, ни медового биненштиха. Безрадостное воскресенье, день тишины, тревожных ожиданий и мрачных предчувствий.

Йоханнесу уже исполнилось двадцать лет, но он как стипендиат Королевской консерватории был освобожден от службы в армии. Некоторое время назад его вызывали на призывной пункт, но директор Крель тут же вмешался и сумел убедить военных, что речь идет об особом случае, что его подопечный слишком ценен, что его ждет блестящее будущее. Он заявил, что кайзер не может допустить, чтобы человек, способный в будущем прославить страну, бросил учебу.

Пламенная военно-патриотическая речь директора, обладавшего неоспоримым даром убеждения и, как никто, умевшего играть на чувствах собеседника, возымела действие, и Йоханнес был освобожден от военной службы. Но это было, как сказал в своей речи с балкона кайзер Вильгельм II, в мирное время. Сейчас, когда стало ясно, что война неизбежна, и в Германии, России и Франции уже шла мобилизация, в судьбе Йоханнеса тоже могли произойти перемены.

Неизбежность этих перемен стала очевидной в последующие два дня, когда разыгрались третий и четвертый акты трагедии.

АКТ III: Германская империя объявляет войну Франции.

АКТ IV: Британская империя объявляет войну Германской империи.

Великая война была развязана, и шансов избежать участия в ней у Йоханнеса не было.

Его мобилизовали сразу, несмотря на отсутствие у него какой бы то ни было военной подготовки и на освобождение от военной службы, добытое директором Крелем.

– Это война! – визжал сержант на призывном пункте. – Если у тебя нет никаких физических недостатков и психических заболеваний, то и освобождений никаких быть не может! Или ты предпочитаешь прятаться, как последний трус, вместо того чтобы сражаться за кайзера и за свою родину?

«Dies irae»[10].

Ему хотелось ответить на эту гневную тираду, на риторический вопрос, ранивший его в самое сердце. Он хотел бы рассказать о своем мире, но тон сержанта был слишком суров. Как мог Йоханнес донести до этого сержанта, что он не в состоянии защитить родину на поле боя, что защитить кайзера он может только из своей расширяющейся вселенной, созданной из восьмидесяти восьми нот? Как можно было это объяснить?

Он все-таки попытался. Собрал все свое мужество и заговорил. Он хотел рассказать о Девятой симфонии Бетховена, о его Торжественной мессе в ре мажоре и об «Оде к радости», о «Любви поэта» Шумана, о «Лебединой песне» Шуберта… Но не успел он произнести и нескольких слов, как резкий окрик сержанта заставил его замолчать и в один миг уничтожил прекрасную музыкальную вселенную.

С болью в сердце смотрел Йоханнес на руины своего мира.

Безвинно изгнанный из Эдема, он, подобно Адаму и Еве, потерял все и вернулся в прошлое и в свое одиночество. Он будто снова оказался в школьном дворе, где мальчишки били его, а учителя не обращали на это внимания.

Дальнейшее было как страшный сон. Очнулся он в гарнизоне – в Бернбурге, к югу от Магдебурга. На нем была форма пехотинца, в руках винтовка Маузера.

Он оказался среди двух сотен юнцов, которым не исполнилось еще положенных двадцати лет и которые пошли на войну добровольцами. Семнадцатилетние, восемнадцатилетние и девятнадцатилетние мальчишки, уверенные в том, что без труда повторят быструю и сокрушительную победу, одержанную их отцами во Франко-прусской войне 1871 года, насквозь пропитанные духом патриотизма, разжигаемого в народе речами кайзера.

Немецкий народ!

Все сорок три года, что прошли со дня создания империи, мои предшественники и я делали все возможное для того, чтобы сохранялся мир во всем мире и чтобы наше мощное развитие осуществлялось мирным путем. Но враги завидуют нашим успехам.

Осознавая свою ответственность и силу, мы выдержали все тайные и явные нападки с востока, запада и из-за океана. Но нас хотят унизить. От нас требуют, чтобы мы сидели сложа руки, в то время как враг готовится к коварному нападению на нашего союзника, который пытается отстоять репутацию великой державы. Унижая нашего союзника, враг унижает и нас. Он ставит под сомнение нашу честь и нашу мощь.

Пусть решит меч! В мирное время враг набрасывается на нас.

А потому – к оружию! Всякое колебание или сомнение – это предательство родины!

Речь идет о том, быть или не быть империи, созданной нашими отцами, быть или не быть нашей силе, быть или не быть Германии.

Будем же биться до последнего вздоха! Сплотимся в борьбе против враждебного мира! Германия всегда была непобедима, когда была едина!

Вперед, с Богом, который будет с нами, как был с нашими отцами!

Вильгельм II, кайзер Германии и король Пруссии Берлин, 6 августа 1914 года

После пары месяцев изматывающей военной подготовки настал роковой момент отправки на фронт. В тот октябрьский день 1914 года Йоханнес, изо всех сил стараясь казаться спокойным, утешал мать.

– Не волнуйся, мама! – Голос его дрогнул. – Все говорят, что к Рождеству война закончится и мы вернемся домой.

Ортруда не слышала ни одного слова.

Она смотрела на сына и не узнавала его. После двух месяцев в гарнизоне Бернбурга он очень изменился. Стал другим – бледным, худым, с ореолом глубокой меланхолии, окружавшим его чело и терзавшим его, словно терновый венец.

Оба старались держаться, но оба понимали, что Йоханнесу будет очень трудно выжить на войне. И дело было даже не в музыке и всем, что с нею связано. Дело было в том, что Йоханнес нигде не мог стать своим. И худшее, что могло с ним случиться, – это оказаться солдатом на линии фронта. Вот почему столько боли было в глазах матери и сына, когда они смотрели друг на друга.

Они обнялись. Не так, как столько раз обнимали друг друга прежде на этой так хорошо им знакомой платформе магдебургского вокзала. Сейчас в их объятии не было радости или нежности – в нем было отчаяние. Но это долгое прощальное объятие дало им то, что в ту минуту было важнее всего: надежду на скорую победу и возвращение к привычной жизни. Эта надежда – а вернее, иллюзия – стала их единственной опорой.

Раздался паровозный свисток.

Пора.

Кто-то вырвал Йоханнеса из рук матери и втолкнул в вагон товарного поезда, до отказа забитого молодыми немцами, жаждущими испытать судьбу.

Под крики «Ура!» и аплодисменты состав тронулся. Несколько мальчишек, только что закончивших расписывать стены вагонов мелом, запрыгнули в поезд уже на ходу. Надписи, оставленные ими, были такими же глупыми, как и сами эти семнадцатилетние юнцы: «Я еду на войну!», «Мой штык хочет крови!», «Встретимся на бульварах Парижа!».

Всеобщее воодушевление достигло предела. Отцы и деды бросали новобранцам цветы и посылали воздушные поцелуи. И лишь Ортруда в отчаянии пыталась отыскать глазами Йоханнеса, разглядеть его через какую-нибудь щель, увидеть в дверях вагона, куда его втолкнули.

Но увидеть его Ортруде так и не удалось.

Наконец, оставив позади платформу с ликующей толпой и убитой горем Ортрудой, злосчастный поезд с человеческим грузом скрылся из глаз. Двигаясь a tempo marcato в западном направлении, он вез Йоханнеса на его лишенную музыки Голгофу – на Западный фронт.