Читать книгу Код из лжи и пепла - Группа авторов - Страница 11

«Парадокс научной девушки: ты можешь анализировать структуру собственной катастрофы с точностью Ницше и все равно продолжать в нее падать, как воронка в центре черной дыры. Самосознание – это не спасение. Это просто наблюдатель, привязанный к крылу горящего самолета».

– Амайя Капоне, записки на полях лекции по нейропсихологии.

– Как я могла так облажаться? – простонала я, уронив лоб на прохладную деревянную поверхность стола. – У них ведь даже нет моей почты.

Если бы когнитивные искажения можно было видеть, сейчас над моей головой вспыхивала бы яркая лампочка эффекта самозванца, окруженная клубами катастрофических мыслей. Между ними плясали голограммы проваленных карьер и разбитых надежд.

– Может, тебе стоит самой туда сходить? – предложил Хенри с искренней наивностью. – Хочешь, я составлю тебе компанию?

Он светился, словно фотон на пике энергии – слишком яркий для пространства, где я задыхалась.

– И впрямь, Айя. Тебе ведь нечего терять, – кивнул Лиам, закинув руки за голову.

– Напомните мне, пожалуйста, почему вы до сих пор сидите с нами? – прищурилась я на брата. Лиам лишь развел руками, словно всерьез не понимал моего раздражения.

– Вы работаете над своим проектом, мы – над своим. Это называется кооперативная среда, – не поднимая взгляда, ответил Эмрис, щелкая по клавишам так, будто мысли уже ушли далеко вперед, к пятому абзацу гипотезы, а не оставались здесь, среди чашек латте и шоколадных крошек.

Кафе было непривычно шумным. Люди жужжали, переговаривались, двигались хаотично, как нейроны в состоянии возбужденной активности. Возможно, дело было в выходном. Или в том, что наш столик у окна превратился в магнит – девушки одна за другой притормаживали взглядом, оглядывали Хенри, Лиама и даже сосредоточенного Эмриса. Красивые парни – как эффект Даннинга-Крюгера: всегда кажутся умнее, чем есть на самом деле… до первого вопроса о квантовой физике.

Но больше всего сбивал с толку Хенри. Уже третий день он ходил в темном – черная куртка, низко натянутая кепка, капюшон, взгляд постоянно цепляется за пространство. Руки в карманах, плечи напряжены, подбородок чуть втянут – привычка человека, который вычисляет маршруты отхода. Я перебрала десяток рациональных версий и остановилась на двух: он либо что-то тщательно скрывает, либо за ним и правда тянется чей-то цепкий хвост.

– И как же продвигается ваш проект? – спросила я, вытаскивая из рюкзака кипу бумаг для Хенри.

Эмрис слегка повернул голову, но глаза не отлипали от экрана. Легкое дрожание пальцев выдает, что он уже десятый раз проверяет одну и ту же строку.

– Ищем еще источники. Презентация на носу, а у нас пока скелет без плоти, – коротко сказал он, бросив на меня усталый взгляд.

– Как отрадно видеть вас всех вместе! – раздался знакомый голос Сумин, и перед нами с неожиданной грацией приземлились три тарелки с пирожными. – Не обращайте на меня внимания, я только порадоваться. Занимайтесь, детки, занимайтесь.

И исчезла. Легкая, как мысль, которую не успел записать.

– И как много вы уже успели написать? – спросил Хенри, прихлебывая кофе.

– Целых два листа и оба настолько убоги, что их стыдно сдавать даже Google Translate, – простонал Лиам, откинувшись назад с драмой, достойной греческой трагедии.

– И ты пришел к нам за соболезнованиями? – изогнула я бровь, сдерживая ухмылку.

– Посмотрите внутрь себя. Какие от вас могут быть соболезнования?

– Ты бы убрал лопату, Лиам.

– Какую еще лопату?

– Ту, которой сейчас себе могилу роешь! – Я швырнула в него ластик. Он пролетел мимо, потому что Лиам, как всегда, был слишком медленным, чтобы увернуться, но слишком везучим, чтобы попасть точно.

– Промахнулась, – заметил он трагично, глядя на ластик, как на символ рухнувших надежд. – Это была моя последняя надежда на быструю смерть.

– Не волнуйся, – Хенри не поднял глаз от чашки. – Твой текст справится с этим медленно, но верно. Гуманно. Без свидетелей.

– О, прекрасно. Еще немного и моя работа станет экспериментом по выживанию. Назову ее «Пять стадий принятия: от вдохновения до отчаяния».

– Звучит как лонгрид на «Медузе», – кивнула я. – Только вместо выводов – крик в пустоту и мем с собакой в огне.

– Это хорошо, – подтвердил Лиам с видом человека, уже сидящего в этом огне и варящего кофе из собственных слез.

Голос тети вновь разнесся над столом:

– Я вам апельсины порезала. Мозгу полезно, от выгорания помогает. Ешьте, пока живы.

Она исчезла так же внезапно, оставив за собой аромат цитруса и ощущение, что где-то в мире одна кафедра потеряла великого стратега.

– У нее, похоже, собственный телепорт, – задумчиво отметил Хенри. – Или стратегический слух: ловит ключевые слова – «отчаяние», «провал», «я не сдамся».

– Или просто знает, что нас без сахара нельзя оставлять без присмотра, – буркнул Лиам, чистя апельсин. – Мы как студенческое государство: развалимся без внешнего вмешательства.

– Слушай, а может ты это и напишешь? – я щелкнула пальцами, покосившись на разбросанные бумаги. – «Социально-психологическая модель кризиса на примере одной писательской группы в условиях сахарной изоляции».

– И подпишу тебя как второй источник зла после дедлайна, – Лиам с легким ухмылом почесал затылок, признавая поражение.

– Только не забудь: в отличие от дедлайна, я умею кидаться предметами, – подмигнула я.

– Принято. В дипломе ты будешь обозначена как «внешний фактор с функцией летального воздействия».

– А я? – спросил Хенри, наконец отрываясь от кофе, поправляя очки на переносице.

– А ты как стабилизатор. Или хотя бы фильтр сарказма.

– Это худшая форма комплимента, которую я когда-либо получал, – сказал он.

К нам подошел дядя Соджин. Как обычно: в меру серьезен, в меру загадочен. Его взгляд был направлен в сторону кассы, а голос звучал почти буднично:

– Амайя, тебя кто-то ищет.

Мужчина стоял в дверях. Черный костюм сидел на нем безупречно, а взгляд скользнул поверх голов, не цепляясь ни за кого дольше секунды. Эден. Личный гонец человека, чье имя не произносили вполголоса. Он медленно провел рукой по лацкану пиджака, словно смахивая с него пыль чужих разговоров.

Сердце дрогнуло, сбившись на лишний удар.

– Это ведь… – вырвалось, прежде чем мысль успела дозреть.

Я вскочила. Резко, почти с глухим стуком стула о пол. В груди что-то сместилось. Я стояла, не зная, куда деть руки, и чувствовала: гроза уже близко, и молнии били где-то внутри меня.

Я шагнула к нему, натягивая лицо в безупречную, вежливую маску. Почти научно доказано: стоит растянуть губы в улыбке – и мозг спотыкается, верит в эту фальшь. Иногда.

– Господин Эден, – сказала я мягко, с обволакивающим спокойствием.

Глаза скользнули за его плечо. В сторону, откуда, как я надеялась, тень уже должна была выйти. Там, где он должен был стоять.

Но Рема не было.

Слава Богу.

Потому что если бы я увидела его сейчас – с этой ледяной полуулыбкой, с голосом, скользящим по коже, как лезвие скальпеля, – меня бы просто разорвало.

Я втянула воздух медленно, глубоко, позволяя ему разрезать грудную клетку изнутри. Веки дрогнули, взгляд стал мягче, почти приглушенный – ровно настолько, чтобы любая дипломатия прочитала это как уступку, слабый кивок вежливости.

Рем будет ждать.

А я еще не закончила злиться. Этот пожар не отдается ни слову, ни жесту – он остается при мне, готовый однажды вырваться так, что никто не отмоется.

– Предлагаю для начала присесть. – Он кивнул на столик у окна. Два стула. Один под него. Второй оставлен для меня. Это напоминало зал суда: одна сторона обвиняет, другая пытается защититься, но обе уже знают приговор.

Я не возразила. Кивок вместо слов.

Шагнула к столику, чувствуя, как взгляды с соседнего угла прожигают лопатки. Им даже не нужно перешептываться – все слышно без слов. Мои друзья. Теперь они сидят в роли жюри присяжных. Считают каждую реплику, каждую эмоцию. Им важен финал – когда гаснет свет и кто-то падает со сцены.

Когда мы сели, Эден не спеша перевел взгляд на меня. Его глаза не просто фиксировали детали – они вычерчивали контуры: линию подбородка, изгиб брови, тень под глазами, от которой зависело многое.

Он искал не улики, а трещины.

Сомнение? Неуверенность? Панику, замаскированную под выдержку?

Увы. Не сегодня.

Он протянул мне планшет. Ладонь была спокойной, уверенной, без малейшего намека на дрожь.

– Прочтите, – сказал секретарь.

Я опустила взгляд, медленно сжав пальцы в кулак на колене.

Текст был сдержанным, обернутым в холодную официальность. Четкие формулировки, идеально отточенные фразы.

И все же между строк этой безупречной деловитости чувствовалось нечто большее. Как будто бумага знала, что держит во мне не просто подпись, а остатки моей свободы.

«Уважаемая Амайя Лайне. Компания Хаб Интертеймент рада сделать вам предложение о работе на должность пентестера IT-отдела. Искренне поздравляем вас с успешным прохождением первого теста в рамках открытого набора новых сотрудников. Просьба явиться завтра в 10:00 по адресу X для проведения второго этапа интервью».

Внутри зародился тревожный импульс – не вспышка, а холодок, скользящий по коже за мгновение до грозы.

Я подняла взгляд на Эдена. Его лицо было безупречно гладким. Фарфоровая маска, за которой скрывалась целая шахматная доска из вариантов. И, по какой-то странной логике, каждый касался меня.

Где крючок? Где подстава? Где тот момент, когда все перевернется?

– На втором листе сам договор. Можете ознакомиться. Если возникнут вопросы, отвечу с удовольствием.

Я кивнула, медленно перевернула страницу, задержав дыхание. Передо мной лежал классический трудовой договор: перечень обязанностей, сроки испытания, структура подчинения, компенсационный пакет, доступ к корпоративным программам, включая страховку, спортзал, бонусы за KPI. Да, все выглядело законно. Но именно это и напрягало.

Слишком гладко. Слишком правильно. Слишком рассчитано.

– В чем подвох? – спросила я, аккуратно складывая бумаги. Я намеренно замедлила темп, словно в допросной комнате, где молчание – мощнее любой речи. – В договоре не указан точный оклад. Вы предлагаете мне подписать документ, не зная даже финансовых условий?

Он выдержал мой взгляд, но я заметила, как его пальцы чуть сжались на краю стола. Микрореакции. Настоящий язык переговоров.

– Первоначальная сумма составит сто тысяч долларов в год, – произнес он, осторожно подбирая слова. – Плюс годовые премии. После трех месяцев испытательного срока сумма будет увеличена до ста пятидесяти. Президент компании лично заинтересован в вашем найме. Он также готов предложить дополнительную работу. За отдельную оплату.

Вот оно. Дополнительная работа.

Я практически слышала, как включаются все красные лампы в моей голове.

– Какого рода будет эта работа?

И снова тишина. Моя любимая тишина. Та, в которой собеседник сам себя выдает. Его взгляд дрогнул – не больше, чем на долю секунды – но этого было достаточно. Я не просто студентка с хорошими оценками. Я выросла среди юристов, как в теплице. Знала, как пахнет подвох. И как звучит предложение, за которым тянется цепочка невысказанных условий.

Я положила планшет на стол. Аккуратно, но с определенной долей вызова.

– Вы ведь понимаете, что предложение без четко прописанных параметров – это юридическая зыбкость? Я не подписываю документы, в которых возможны серые зоны интерпретации. Даже если они написаны самым гладким шрифтом в мире.

Он улыбнулся. И я поняла: игра началась.

– Президент расскажет вам об этом на завтрашней встрече, – голос Эдена прозвучал ровно, почти учтиво, но его натянутая улыбка выдавала нервное подспудное напряжение.

Мужчина явно не привык к тому, что его допрашивают. Особенно девушки в свитере цвета слоновой кости, с пятнами от чернил на пальцах и цитатами из Вольфа на кончике языка.

Он явно рассчитывал на наивную покорность, готовую безоговорочно принять прописанные условия и молча скрепить их подписью. Вместо этого столкнулся с непреклонной волей – со мной.

– Индивидуальное задание? – монотонно повторила я. – Скажите, господин Эден, вы знакомы с Трудовым кодексом и статьей о праве кандидата знать условия испытаний до момента их начала? Или с решением Верховного суда от февраля прошлого года, где любое задание без предварительного согласования признано вне рамок трудовых соглашений?

Он отвел взгляд, задержавшись на витрине с десертами, словно там обнаружилось нечто более притягательное, чем этот разговор.

– Президент предпочитает нестандартный подход, – мягко, почти виновато произнес он. – Он хочет убедиться, что вы не только умны, но и гибки. Он подготовил задание исключительно под ваш профиль. Если вы справитесь – место в компании ваше.

Гибки. Люблю, когда говорят завуалированно. Это значит, что я копнула туда, куда не должна. Спина выпрямилась до предела, рука с ловкостью откинула прядь за ухо. Взгляд встретился с его – спокойный, уверенный, с легкой ироничной искрой.

– Хорошо, – сказала я. – Передайте президенту, что я приду. Завтра. Ровно в десять. С обязательным экземпляром договора. В двух копиях. И, желательно, со списком критериев оценки задания. Мы же за прозрачность, правда?

Он растерянно кивнул, не ожидая, что я все-таки соглашусь. Возможно, надеялся, что я откажусь, уйду и ему не придется объяснять, что «та самая девчонка» оказалась акулой с улыбкой студентки.

Эден протянул руку и сжал мою ладонь крепче, чем нужно было для формальности. Он задержал прикосновение, потом выдохнул – медленно, почти с облегчением. На секунду он выглядел так, будто только что справился с чем-то внутри себя и теперь просто хотел уйти, не отвечая больше ни на один вопрос.

Я проводила его взглядом, сцена медленно закрывалась занавесом, оставляя за собой тишину. За спиной пекли взгляды – острые и безжалостные.

– Кто это был?

Парни, сговорившись, тут же накинулись с вопросами, едва я вернулась к столику.

Я опустилась на край стула и выдохнула, сбрасывая с плеч тяжесть формальностей. Затем наклонилась чуть ближе: не слишком, просто достаточно, чтобы почувствовать напряжение в воздухе между нами.

– Вице-президент Хаб Интертеймент. Он пришел лично, чтобы вручить мне приглашение на следующий этап отбора. По сути предложил работу.

– Что? – Сумин, до этого мирно протиравшая стойку, материализовалась рядом как молния, размахивая влажной тряпкой, точно знамением победы. – Это же невероятно, дорогая! Ты такая умничка!

– Тетя, потише, пожалуйста, – я приложила палец к губам. – Это еще не контракт. Завтра собеседование. И не с кем-нибудь, а с самим президентом компании.

Эмрис нахмурился, пальцы непроизвольно сжали чашку с кофе, который внезапно потерял легкость и стал тяжелым грузом в руках.

– Звучит странно. Президент? Неужели он сам просматривает каждое резюме?

– Нет. Но, видимо, на этот раз все иначе. Слишком чисто. И я не верю в совпадения. В мире больших компаний ничто не делается «просто так».

Власть – это валюта, а договоры шепчут сильнее криков.

Лиам наклонился ближе, его локти опирались на стол, голос стал тише.

– Хочешь, пойду с тобой? Вдруг что-то пойдет не по плану.

Он говорил легко, но за его словами скрывалось больше, чем простое «если что».

– Нет, – покачала головой. – У вас с Эмрисом проект висит на волоске. Лучше займитесь тем, что под вашим контролем.

– Тогда может, я? – Хенри подался вперед, указывая пальцем на себя.

– Первый этап ты уже завершил, – я посмотрела прямо на него и медленно развернулась, опираясь рукой на спинку стула. – Но я не нуждаюсь в телохранителе, Хенри. Это не поле битвы. Завтра я иду туда одна. Без шума, без паники. И возвращусь, целая, невредимая и, возможно, с новой должностью в кармане.

На стол легла тишина – теплая, но тяжелая от недосказанности и тревоги. Они смотрели на меня по-разному: кто-то с искренним уважением, кто-то с настороженностью, кто-то с ревностью, спрятанной в полувзгляде. Ни капли жалости – и в этом была моя опора.

Внутри все сжималось, будто перед рывком. Не восторг, а плотное напряжение, которое не отпускало ни на секунду. Еще шаг – и все могло рухнуть или, наоборот, открыть новую дверь.

Я проснулась за несколько часов до выхода. Ум не давал покоя – мысли толпились и норовили перебить друг друга. Десять минут я лежала в темноте, то зажимая глаза, то сжимая кулаки под подушкой. В конце концов я встала резким, почти военным движением. Сегодняшний день был не про сомнения.

Вчерашняя ночь прошла под аккомпанемент тикающих часов и бесконечную загрузку страниц даркнета и закрытых форумов. Я искала все, что хоть как-то касалось Хаб Интертеймент: финансовая отчетность, структура владения, цепочки поставок, недавние поглощения, слухи о реструктуризации и утечки данных. Когда знаешь, где копать, ни одна тайна не выдерживает света.

И все же… президент. Ни имени, ни лица, ни случайного селфи на фоне логотипа в холле. Он просто исчезал из всех упоминаний. Я раз за разом пролистывала список сотрудников, просматривала старые отчеты – пусто. Чем больше я рылась, тем сильнее чувствовала под кожей знакомый зуд: что-то не так. В бизнесе, где все строится на бренде и имидже, такой человек должен был быть на виду. Его не было. Это не сбой – просто кто-то нарочно его стер. И я хотела знать зачем.

Я выбрала простую одежду, но каждую деталь – с точным расчетом. Надела серые брюки свободного кроя – мягкие, но сдержанные. Голубой свитер в тонкий рубчик подчеркнул глаза. Я провела пальцами по волосам, быстро собрала их в тугой высокий хвост – ничего не должно мешать. Свобода движений, сосредоточенный взгляд, никаких лишних слабостей.

Пока собирала рюкзак, ноутбук, жесткий диск, блокнот с закладками, немного наличных, запасная флешка – все дышало методичностью. Утро казалось обычным, но внутри меня бурлило нечто иное – не страх, а прилив адреналина.

Решения больше не принимают за меня – ни родители, ни кураторы, ни Совет. Это мой выбор, мой путь. Я уже пересекла точку невозврата.

Когда я дошла до остановки, воздух сдавливал грудную клетку густой тяжестью. Мир раскрылся в болезненной четкости: краски резали взгляд, шорох шин и обрывки разговоров врезались в барабанные перепонки. Шаг за шагом внутри поднималось гулкое напряжение – не паника, а ток, пущенный прямо в кровь. Я стояла, сцепив пальцы на ремешке сумки, чувствуя, как под кожей дрожит неуемная готовность – к столкновению, к скачку, к выбору, который уже нельзя будет отмотать обратно.

Наушники щелкнули в ушах, и знакомый голос тут же заставил меня напрячься. Я вздохнула глубоко, сжимая зубы – уважение к нему соседствовало с постоянной настороженностью, как будто каждый звук мог быть ловушкой.

– В наши руки попала информация, что один из сотрудников «Хаб» может быть как-то связан с Вороном, – информировал Арон. – Устроиться туда – это не просто возможность. Это наш таран. Если появится шанс быть ближе к нему, не упусти.

– Поняла, – проговорила я ровно, почти механически.

– После собеседования тебя встретит Виктор. У него на руках кое-что критически важное. Связанное по делу клуба, тебе нужно получить это лично.

Мозг выдал реакцию до того, как я успела ее подавить:

– Он ведь должен был покинуть страну, – удивление прорвалось, как ошибка в коде. – Отец строго-настрого запретил ему вмешиваться. Если он узнает…

– Будет распят. Да. Но мы не можем позволить себе роскошь времени. Оно не тянется прямой линией – оно сжимается кольцами все теснее. И твое участие, каким бы неприятным оно ни было, – часть этой спирали. Без тебя все рухнет.

И снова Виктор. Его имя вспыхивает в сознании как тревожный маркер: если он не покинул город, значит, ставки не просто высоки, они экзистенциальны. Нам не договаривают. Нам никогда не договаривают.

Виктор не разменивается на мелкие миссии. Он не тот, кто занимается поиском брешей в локальных системах. Его специализация – корпоративные бастионы с распределенной кластерной архитектурой, где каждый уровень защищен сложнейшими алгоритмами. Даже спецслужбы – те, у кого нет морали, а есть лишь цель – не всегда могут вскрыть эти цифровые крепости.

Если он сам передает мне данные, значит, мы давно вышли за периметр «подсобного клуба». Это может быть пролог к операции, где последней строкой в протоколе значится: «Полный демонтаж. Без выживших».

Когда-то это была моя арена. Информационные войны – мир, где слово бьет точнее ножа, а утечка данных смертельней динамита. Вбросы, подмена фактов, взлом сознания через медиа. Я оперировала невидимым. Паразит. Миф.

Теперь все иначе. Я ушла глубже – туда, где кровь уже не символ, а биологическая константа. Где боль – не метафора, а сигнал тела, выброс кортизола и дрожь в пальцах. Коломбо был лишь фасадом. Настоящая я – та, что всегда оставалась в тени, под поверхностью.

Сегодня я не просто кандидат. Я – разведчица, посол без защиты, диверсант, чье главное оружие не нож, а намерение.

И моя задача – войти. Не украдкой и не проломом. А так, чтобы двери распахнулись сами, а лица осветились обманчивым доверием. С фанфарами. И пусть даже с чашкой чая.

Автобус подъехал с сухим, резким шипением, словно напоминал: ты все еще можешь передумать. Последний акт свободы воли. Но решение уже проросло в кости, и курс нельзя было развернуть обратно.

За окном проносились вывески, здания, остановки. Я знала этот маршрут так же хорошо, как собственный пульс: вглубь городской нервной системы, к самому сердцу. Но сегодня восприятие сбилось с калибровки. Все выглядело смещенным.

Я заняла место у окна – барьер между мной и внешним миром. Вынула телефон. Последняя сверка ключевых узлов: имена, временные метки, управленческая сетка. Слухи о финансовых утечках, о дублирующем офисе в Юконаме. У того, кто строит зеркальный филиал, всегда есть причины скрыть отражение.

Я научилась вылавливать противоречия так, как аналитик вычисляет баги в системе. Тонкие трещины логики, в которые достаточно забить клин – и конструкция рушится.

Когда автобус высадил меня на нужной остановке, тело мгновенно поймало ритм улицы. Мышцы не просто держали тонус – они работали по четкому протоколу боевой готовности. Ни лишнего напряжения, ни расслабления. Только точная калибровка.

«Хаб Интертеймент» встретил меня холодным глянцем. Стекло и мрамор здесь не просто служили материалами – они говорили своим особым языком архитектуры: мы – центр мира. Хромированные панели отражали не только свет, но и амбиции, острые и безжалостные. Лица сотрудников держались в напряжении, выверенном до точной симметрии. Макси корпоративной вежливости напоминали строки кода – безликие, отточенные. Даже бейджи не просто обозначали имена, они служили клеймом принадлежности к жесткой иерархии.

В центре холла раскинулась внутренняя оранжерея с живым деревом. Это не жест заботы о биофилии – это декларация силы: жизнь здесь растет вопреки логике пространства. Дерево – знак власти над природой, гибридный триумф технократии, подчеркнутая грань между искусственным и живым.

Я автоматически просканировала пространство – поведенческий паттерн, отточенный сотнями повторений. У входа стоял охранник: крепкий, но с заметной задержкой в реакции. Второй – у лифтов, взгляд не задерживался на чем-то конкретном, ускользал. Толпа – поток студентов с ноутбуками и кофе, с тревогой, скрытой под веками. Многие из них мечтали попасть сюда с детства, стать частью системы, раствориться в ней.

Но не я. Я здесь не для того, чтобы вписаться. Моя цель – пройти сквозь структуру, не оставив следов.

Я подошла к информационной стойке. Девушка едва подняла голову из-за кипы бумаг – она будто пряталась за ними, спасаясь от хаоса вокруг. Я коротко постучала пальцем по стойке, чтобы привлечь внимание.

– Доброе утро. У меня назначено собеседование на вакансию пентестера в IT-отдел.

– На какое время? – спросила она, не отрываясь от бумаг.

– На десять. Господин вице-президент Эден сообщил, что вы меня направите.

В этот момент ее брови взлетели вверх, как флаг тревоги.

– Простите, вы сказали «вице-президент Эден»?

Слова легли холодным лезвием под ребра – тихо, но точно.

– Да, – выдохнула я медленно, ощущая, как мозг переключается в режим углубленного анализа. – Есть какие-то проблемы?

Тон девушки сменился: из нейтрального в обволакивающе-мягкий. В нем чувствовался оттенок снисходительности, с которым обычно объясняют правила метро туристу, потерявшемуся в мегаполисе.

– Вероятно, вы ошиблись. Думаю, вы имели в виду господина секретаря Эдена?

Пауза. Один, два, три.

Я подняла взгляд и медленно разогнула уголки губ. Улыбка вышла ровной, натянутой – ровно настолько, чтобы спрятать осторожность. Щеки чуть напряглись, взгляд остался холодным. Мимика – мое укрытие. За ней – все, что не должно быть видно.

– Конечно, секретарь. Просто нервы, – произнесла я с легким фальшивым смешком, наклоняя голову ровно под тем углом, который читается как растерянная искренность. – Бывает, когда на кону такие предложения.

Она кивнула, но глаза все еще удерживали легкое сомнение. Внутри я сделала отметку: ложь принята. Но за ней остался цифровой след.

Секретарь Эден, значит? Ты не просто врешь. Ты пишешь сценарий. И знаешь, что случается с актерами, когда публика вдруг понимает, что все было постановкой?

Улыбка на моем лице стала на полтона шире. Без причины. Или, может быть, именно поэтому.

– Пройдемте, я вас провожу, – произнесла девушка с приемной, поднимаясь с автоматизмом, присущим тем, кто повторяет одну и ту же фразу чаще, чем задумывается о собственном имени.

Я не ответила. Мы просто двинулись вперед, и тишина между нами стала временной переменной зоной, в которой можно было наблюдать без необходимости притворяться.

Лифт встретил нас хромированными дверями. Я уловила ее взгляд – мимолетный, из-под ресниц. Не подозрительный. Скорее, аналитический. Люди подсознательно зондируют друг друга: как радары, настроенные на тревожные частоты.

Я не нарушила молчание. Потому что тишина – это тоже метод. Иногда она говорит больше, чем допрос. В тишине слышны мелочи: как человек дышит, как ступает, как меняется его ритм, когда он приближается к цели. Все – данные. Все – сигналы.

Коридор, по которому мы шли, был стерильно прямой. Белые стены, стеклянные офисы, приглушенный шум деловой жизни за прозрачными перегородками. Силуэты двигались в строгой хореографии повседневной занятости.

Каждый казался погруженным в нечто важное. Или просто играл роль занятых. В системах, вроде этой, важность – обязательная маска. Неискренность, как дресс-код.

– Можете подождать здесь, – сказала она, указывая на неприметную дверь с табличкой «Переговорная».

Девушка исчезла почти мгновенно, быстро отступая из пространства, не задерживаясь дольше, чем позволял регламент.

Я осталась одна.

Стеклянная ручка холодила пальцы, когда я постучала. В ответ – ничего: ни шороха, ни дыхания, ни признака чужого присутствия за дверью. Я выдохнула, толкнула створку и шагнула внутрь.

Комната встретила холодной, расчетливой пустотой. Ни лишней мягкости, ни намека на уют – все подчинено задаче держать собеседника в тонусе. Стол вытянутый, прямой, как линия фронта. Стулья одинаковые – никто не должен чувствовать себя здесь «своим». На стене – экран, черный прямоугольник, готовый развернуть любой сценарий. Из панорамного окна открывался вид на город: бетонный организм, замкнутый в стеклянный аквариум. Урбанизм как метафора клетки – прозрачной, но непроницаемой.

Я выбрала место напротив главной позиции. Там, где обычно сидят те, кто диктует условия. Потому что власть начинается с жеста. С выбора стула. С того, кто первым вторгается на территорию переговоров.

И это всегда наблюдение.

Власть – не в громких фразах. Она – в молчаливом умении занимать пространство.

В помещении царила тишина – не бездумная, а дисциплинированная, выстроенная по невидимым правилам. Даже кондиционер дышал беззвучно, как будто сам воздух подчинялся корпоративному этикету: ни лишнего звука, ни волнения наружу. Здесь шум был табу. Он означал слабость.

Я позволила взгляду скользнуть по столу. Стопки бумаг, две синие ручки – одна с надкусанным колпачком – и стикеры, аккуратно прилипшие сбоку, исписанные корейскими иероглифами. Почерк был разным. Люди не только говорили между строк, они писали между цифр.

Папка чуть сдвинута в сторону – финансовый отчет за Q4.

Прозаично. Но не пусто.

Подчеркнутые строки. Исправленные даты. Заметки на полях. У кого-то дрогнула уверенность, у кого-то сдали нервы. Несколько цифр зачеркнуты. Поверх них новая сумма. И снова зачеркнута. Итерации страха. В бухгалтерии такая множественность правок – маркер нестабильности. А в корпорации нестабильность пахнет как бензин – ей достаточно искры, чтобы все пошло к черту.

Я скользнула пальцем по краю одного из листов. Шероховатая текстура. Это была не свежая распечатка. Бумага хранила тепло чужих пальцев, следы чужих решений. Значит, это живой документ. Не муляж. Не реквизит для отвлечения. Или, может, именно он и есть отвлекающий. А я та, кого решили проверить.

Я поддела край папки ногтем. Печатный штамп проступил, как клеймо: «Внутреннее пользование. Конфиденциально».

Я присела и откинулась на спинку стула. Пальцы сцепились в замок. Фигура размышляющего бойца. Не атакующего. Пока нет.

Часы на стене показывали 09:53. Семь минут. Достаточно, чтобы разрушить фасад или построить новый, если знаешь, в какую точку нажать.

– Что вы здесь делаете? – твердый голос донесся от двери.

В проеме стояли трое. Мужчина и женщина в строгих костюмах – за плечами годы власти и привычка к ней. И третий – молодой парень, с лицом, на котором еще не успела отложиться усталость ответственности.

Говорил первый. Голос был суров, с хриплой ноткой авторитета, отточенного десятками совещаний и сотнями невысказанных приказов. Он явно считал, что знает здесь все и контролирует всех.

Я подняла взгляд. Улыбка уже была на губах – не приветствие, а маска. Потому что настоящий разговор только начался.

– Девушка с ресепшена указала на эту комнату и сказала подождать. Я следовала инструкции.

Мужчина с сединой на висках прищурился – явно не поверил ни единому слову.

– В нашей переговорной? – голос обострился. – Она случайно не предложила вам заодно заварить себе чай и занять кресло директора?

Он медленно провел рукой по столу, точно стирал невидимую пыль, но на самом деле выравнивал собственный гнев, не давая ему расплескаться раньше времени.

– Увы, нет. – Я дала паузе развернуться, чтобы слова прозвучали четче, почти обидно ясно. – Хотя, возможно, зря. Я бы выбрала другой сорт чая.

Ни улыбки, ни дерзости – только холодная любезность, за которой можно прятать все что угодно. Даже лезвие.

– Очевидно, она также забыла сказать вам, что это была шутка? – пальцы лихорадочно сгребали бумаги в аккуратную стопку. Листы шуршали, сливаясь в приглушенный ритм спешки. Он не поднял взгляд и продолжил работать с напряжением – пальцы быстро и уверенно зашивали прореху, оставленную моим внезапным вмешательством.

Каждое движение выдавалось за деловую необходимость, но выдавало другое – желание спрятать то, что не предназначалось моим глазам.

– А должна была? – Я поправила рукав свитера. Внутри – спокойствие, почти ледяное. Ни капли вины. Ни попытки оправдаться. Я здесь – потому что должна быть. А вот он уже сомневается.

Мужчина дернул край папки, выравнивая ее на столе, хотя и так все лежало идеально ровно. Он скользнул краем глаза по двери – замер, прикидывая: успеет ли перехватить ситуацию, если я еще что-то вытяну наружу.

Женщина что-то прошептала мужчине – тихо, тонко и неразборчиво. Молодой парень старательно избегал моего взгляда, уткнувшись в планшет. Возможно, стажер. Или просто не хочет попасть под раздачу.

И вдруг – щелчок.

Дверь открылась. Внутрь вошли двое.

Первым вошел Эден – «вице-президент», сфокусированный до микроскопической точности, в шаге от статуса легенды и в метре от собственного падения. А за ним Рем.

Сердце дернулось, словно пойманное на крючок. Но лицо – гладь озера в штиль. Ни одной волны. Ни одного мускула, выдавшего тревогу. Только короткий вдох, спрятанный за прямой посадкой и идеальной осанкой. Система выдержки сработала безупречно – я больше напоминала не человека, а тщательно спроектированную конструкцию, в которой не осталось места для утечек и лишних эмоций.

– Здравствуйте, прези… – начал рекрутер и дернулся вперед, собираясь встать из кресла.

Рем медленно поднял руку, остановил его на полуслове. Тот замер, опустив взгляд в бумаги, губы еще были приоткрыты, но звук так и не сорвался.

– Не обращайте на нас внимания. Делайте свое дело.

Он прошел мимо меня, не остановившись. Ни взгляда, ни намека на то, что у нас было общее прошлое или хоть капля напряжения. В воздухе остался едва уловимый запах – пряный, с резкими нотами черного перца и муската.

Они заняли места у стены, на крайних стульях. Ни слов, ни приветствий – только плотное, неразрывное присутствие. Их молчание сжимало пространство, словно трибунал, которому не нужны доказательства.

Я чувствовала их взгляды. Особенно его. Тот тип взгляда, который не просто наблюдает. Он измеряет. Как бог, который давно решил, спасет он тебя или оставит гнить в твоей же исповеди.

И как прикажете мне вести себя, если я буквально чувствую на себе взгляд человека, который знает, как ты моргнешь за долю секунды до того, как это сделаешь? Господи, если ты действительно где-то рядом, можешь прямо сейчас метнуть в него молнию? Без предупреждений. Я потом поставлю свечку. Самую дорогую. Обещаю.

Я откинулась назад и сцепила пальцы в замок.

Пусть смотрит.

Сегодня играем по моим правилам.

– Что ж, перейдем к собеседованию. Кто вы? – сухо бросил рекрутер. Он опустил глаза на распечатку перед собой, но взгляд не задерживался ни на одном слове. Пальцы метались по краям бумаги, цеплялись за пустые поля.

– Амайя Лайне, – спокойно ответила я.

Соберись, Амайя. Не смотри в его сторону. Забудь, что он сидит позади. Забудь его аромат. Ты пришла сюда не за ним – ты пришла за властью.

Женщина слева сидела неподвижно, вся собранная в точную линию холода. Она просматривала бумаги, делала пометки быстрыми, почти механическими движениями, не поднимая на меня глаз. Для нее я – строка в таблице, отклонение, которое надо свести к сухим цифрам.

Парень справа – моложе, с лицом одаренного одиночки. Типичный постград, привыкший прятаться за теоремами, пока другие теряли невинность на вечеринках. Его взгляд метался, он явно пытался вытащить из памяти что-то важное, но мысль ускользала.

– А, Лайне, – протянул он, растягивая паузу. – Программист и математик.

– Верно, – кивнула я, не отводя глаз.

Он тихо усмехнулся и снова уткнулся в резюме, выискивая детали.

– Как же я сразу не догадался, – провел пальцем по листу.

– Вероятно, потому что не пытались, – сказала я ровно, расставляя ударения мягко, но без скидок. – Вы просто прочитали, что написано. Это не одно и то же, что уловить суть.

Он резко поднял голову, взгляд остался острым, цепким. Я не шелохнулась – спина прямая, руки спокойно сцеплены на коленях. Мне нечего скрывать.

Его палец остановился на строчке.

– Массачусетский технологический, экстерн по IT. Параллельно – математика. Затем Стэнфорд. Компьютерные науки…

– Да. – Я едва заметно повела плечами. – Дипломы выглядят красиво, но мир читают не дипломами. Его читают по коду, по следам, которые ты оставляешь в системе. По сбоям, которые превращаются в проходной ключ.

Голос женщины разрядил напряжение.

– Сколько вам лет, Амайя?

Интонация ровная, но под ней отчетливо ощущалась подводная волна – незаметная проверка. Она вылавливала каждую микрореакцию: колебание дыхания, едва расширенные зрачки. Психолог. Здесь не могло быть «если» – однозначно.

– Двадцать два.

Ее бровь дернулась вверх – еле заметный жест, но он сказал больше, чем любое слово.

– Когда вы успели это все?

Я задержала взгляд на стеклянной стене переговорной. По ту сторону привычный хаос: ассистенты с бумагами, бегущие в ритме дедлайна, запах кофе, тихое гудение принтеров. Снаружи – жизнь. Внутри – проверка.

– Массачусетский в одиннадцать. Стэнфорд в четырнадцать, – проговорила я спокойно, выдавая факты так, как диктуют остановки в маршруте, который знаешь наизусть. – Все удаленно. В те годы для нашей семьи было лучше оставаться дома. Пришлось учиться в изоляции. Как Нэш, только без шизофрении.

– И вы не считаете это поводом называть вас гением? – холод в ее голосе растаял, уступив место любопытству и едва заметному вызову.

Я позволила себе короткую улыбку. Не нарочитую – скорее, как человек, который привык безошибочно различать, где кончается комплимент и начинается попытка надавить.

– Ньютон вывел биномиальную теорему в двадцать два. Эйнштейн в двадцать шесть опубликовал статьи, на которых до сих пор держится фундамент современной физики. На этом фоне мои успехи… скромны. – Я перевела взгляд на свои руки, легко переплела пальцы и снова подняла глаза. – Интеллект – не титул, а всего лишь инструмент. А инструмент ровно настолько, насколько ты умеешь его использовать.

Тишина, но не комфортная – скорее та, в которой люди слишком быстро думают. Парень снова нырнул в бумаги, как в убежище. Женщина смотрела прицельно, с острым вниманием. Искала трещину.

Но трещин нет. Пока вы всматриваетесь в мою поверхность, я уже просчитала процент вашего провала, если не предложите мне контракт. Вижу, как ваши KPI дрожат в строках Excel.

Сзади кто-то тихо хмыкнул – Рем, конечно. Услышал каждое слово.

Ты хотел посмотреть, кто я? Что ж, добро пожаловать в реальность, в которой я пишу правила.

– Вы правда так считаете? – мужчина усмехнулся, но смех застрял у него в горле, сдавленный, шероховатый.

– Думаете, я шучу? – Я посмотрела на них внимательно. Все их позы, взгляды, самоуверенные улыбки – все было на виду.

Передо мной застыли люди в странном равновесии – напускное превосходство уже трещало по швам, под ним шевелилась тихая, вязкая тревога. Особенно выделялся один – молодой, лицо еще не смылось от юношеского энтузиазма, но взгляд выдавал растерянность. Свежий аспирант, которому не хватило духа понять собственную диссертацию.

Глаза дергались по комнате, цепляясь за стены, за папки на столе – за все, что могло бы подарить хоть призрачную маскировку.

– Вряд ли вы не осознаете, насколько это заявление выбивается из нормы, – осторожно вставила женщина, стараясь сохранить контроль.

Но контроль уже ушел. Я его забрала. Без шума, без крови – только одним правильно выставленным предложением.

– Юмор… – я позволила себе короткую паузу, пробуя вкус этого слова на языке. – Не входит в список критически необходимых компетенций при работе с киберфорензикой. Особенно когда речь идет о теневых активах и нелегитимных транзакциях. В этом пространстве нет места для остроумия. Там живут только расчет, четкая точка входа и методичная схема очистки.

– Хорошо, – подал голос мужчина, сглотнув остаток собственного хладнокровия. – Вы хотите работать в нашей компании?

– Вообще-то… не особенно.

Щелчок. Женщина выронила карандаш. Легкий стук о стол – и звук стал громче, чем весь офис за стеклом. Мелочь, но слишком показательная. Они не ждали такого поворота. В их сценарии я должна была послушно кивать, смягчать голос и торговать собой за шанс. Увы. Эту роль я для них не сыграю.

– Хм? – кто-то лениво хмыкнул за спиной.

Опять он.

Его голос скребанул по слуху. Я не обернулась – не было нужды. Видела его и так: вытянувшийся на стуле, рука закинута на подлокотник, подбородок чуть поднят – спина к спине со своей вечной самоуверенностью. Кот, застигнутый за кражей сливок, но все равно гордо вылизывающий усы.

– Поздравляю, – рекрутер с досадой откинул мое резюме к остальной стопке. Не бросил – оттолкнул, как мусорную бумагу. – Вы только что установили рекорд. Самое короткое собеседование в истории «Хаб Интертеймент». Можете быть свободны.

Я не двинулась ни на миллиметр. Только развернула плечи, готовясь встать, но так и осталась сидеть.

– А что насчет вашей бухгалтерии, сэр? – спокойно спросила я.

Он замер – мускул у шеи напрягся, как короткий тик. Миллиметр трещины. Достаточно.

– В каком смысле? – голос стал сухим, как грифель, царапающий по доске.

Рем сзади негромко цокнул языком – то ли от удовольствия, то ли чтобы сбить напряжение. Рука скользнула по столу, пальцы слегка постукивали, задавая ритм. Он ждал продолжения, растянув улыбку.

А трещина в их уверенности все ширилась, расходилась под кожей и начинала пульсировать.

– Несколько недель назад в сети появилась статья, – пауза. – Ссылающаяся на данные финтех-аналитики блокчейн-фонда DigiSentry. В ней указывалось на несостыковки в отчетности одной из ваших дочерних структур.

Я заметила, как рекрутер едва заметно поправил галстук – мелочь, но пальцы дрогнули.

– Подозрительно быстрые переводы между внутренними счетами, – я чуть сместила взгляд на женщину, наблюдая, как она сжала карандаш двумя руками, – и аномальное распределение заработных фондов по субподрядчикам. Простая сверка на основе модели Бенфорда показала, что ваши данные «дышат». Это, может, и не фальсификация, но следы машинной генерации или аккуратной подгонки на поверхности.

Я перевела взгляд на парня в углу. Он сидел тише всех, но его реакция была громче слов: зрачки расширились, дыхание сбилось на полуслове.

DataGhosts. Теперь понятно, где я встречала его раньше. Закрытый форум – лабиринт из строк кода и невидимых стен. Пальцы на клавиатуре дрожат от напряжения, а никнеймы скрывают лица, превращая каждого в призрака цифрового мира.

– Сейчас вы пытаетесь замести следы, поэтому вам нужны не просто программисты. Вам нужны те, кто разбирается в структурном моделировании и может реорганизовать всю вашу систему отчетности, не обрушив ее.

Рекрутер дернул рукой к стакану с водой, но передумал брать. Его пальцы застыли в воздухе, потом медленно вернулись на стол.

– Иначе зачем бы вам понадобилась я? МТИ и Стэнфорд – это не про бумажки с печатями. Это про тех, кто умеет строить параллельную систему учета прямо внутри старой. С нуля.

Я перевела взгляд на Рема – он растянул губы в ленивую ухмылку, кивнул едва заметно, как дирижер, который знает, что оркестр уже подчинен ритму.

– И вы это знаете, – добавила я.

Женщина уронила взгляд в столешницу, пытаясь спрятаться в исписанных строках блокнота. Парень замер с раскрытым ртом, не в силах подобрать хоть один осмысленный жест. Мужчина напротив цеплялся глазами за воздух, но нить реальности уже ускользнула сквозь пальцы.

И тогда…

– Ха, – звук прорезал тишину.

Голос Рема заполнил комнату, тонкий и скользкий, с легким холодком, который я почувствовала на коже шеи. Он подвинулся вперед и оперся на стол. Между нами повисло молчание, напряжение стало ощутимым в каждом движении и взгляде.

– Госпожа Лайне, – произнес он медленно, растягивая слоги, будто проверял звучание моего имени. Его палец медленно провел по поверхности стола – ровная линия, жесткая и в то же время холодная. – Думаю, вы убежите, как только увидите нашу бухгалтерию. Там настоящий ад.

Он вытянул руку, подобрал чужой карандаш со стола и начал крутить его между пальцами – легко, как фокусник монету.

– Структура амортизации – более шестисот позиций, – он немного склонился. – Фрилансеры из десятков стран, отчЕтность по проектам, временным зонам и криптокошелькам.

Карандаш замер у него между пальцами, потом стукнулся о столешницу, и звук отозвался в тишине глухим акцентом.

– Там можно сойти с ума за одну сессию. Любой нормальный человек уже бы сбежал.

– Математика – единственное, что не врет, – отрезала я. – Она может быть нерасположенной, неуклюжей, утомительной. Но если ты знаешь, куда смотреть – она всегда логична. Даже хаос подчиняется структуре, если ты достаточно долго смотришь. В этом суть теории катастроф.

Он замолчал, впервые по-настоящему оценивая меня.

Ну что, Рем, теперь ты понял, кто тут настоящая угроза?

– Мне нужны документы за последние пять лет, – продолжила я, без тени колебаний. Именно тогда в «Хабе» впервые начали проявляться паттерны, характерные для Ворона – финансового призрака, чье имя чаще встречается в закрытых кибербезопасных сводках, чем в прессе. – Выписки по банковским операциям, список заказчиков, подрядчиков и поставщиков. Исключительно в мой доступ. В бумажном виде.

Рем откинулся на стуле, ладони распластались на подлокотниках, тело расслаблено – видимое спокойствие на пределе. Я заметила едва уловимое движение в его глазах – быстрое, почти незаметное. В этот момент стало ясно: он понял, что у меня есть карта, о которой никто не должен был знать.

– Хорошо, – кивнул он медленно. – По правде говоря, я сам узнал об этом хаосе лишь неделю назад. Младший бухгалтер сунулся туда, куда не стоило и развел панику. Из ничего.

Он бросил взгляд в сторону того самого «младшего». Парень сжался, словно щенок, который предчувствует удар за пролитую воду, и быстро опустил глаза в пол, стараясь раствориться в тени.

Интересно, как можно так бояться обычного секретаря.

– Вы злитесь, – сказала я ровно, замечая, как напряжение в его висках усиливается, губы резко изогнулись, а пальцы слегка задрожали, когда он машинально поправил рукав.

Биология – наука точная. При активации гипоталамо-гипофизарной системы человек демонстрирует до двадцати семи микровыражений лица в течение первых четырех секунд. Я прочитала их все.

– Он вам не импонирует, – сказала я, не глядя. – Но именно его ошибка дала вам шанс увидеть то, на что вы предпочитали закрывать глаза. Зоны в системе, которые давно пылали, но только сейчас начали чадить.

– У вас своеобразная манера общения, госпожа Лайне. – Рем медленно поднялся с кресла, тяжело выдыхая. Взгляд был колюч, но не враждебен – скорее искреннее любопытство. – Стажировка начинается завтра. Можете быть свободны.

Я видела такие взгляды у переговорщиков в DARPA – когда понимаешь, что перед тобой не собеседник, а переменная, способная обрушить всю модель.

– Благодарю, – кивнула я и направилась к двери.

Но у выхода сделала паузу, не сводя глаз с тех, кто оставался позади.

– Ах да, чуть не забыла. – Я отметила это почти без эмоций. – Секретарь Эден, спасибо за личную доставку письма от президента компании.

Взгляд задержался на бледном подчиненном, прежде чем остановился на Реме. Его глаза – черные, словно уголь после пожара. Лицо без эмоций, но в зрачках жила холодная пульсация. Он изучал меня не как личность, а как мишень, четко просчитывая траекторию удара – и уже знал, что проиграл.

– Это была большая честь, – сказала я с едва заметным наклоном головы. – Всего хорошего.

В этот момент секретарь закашлялся у кулера, пластиковый стаканчик чуть не выпал из рук.

– Эта девчонка… Как она?..

Рем остался неподвижен, не меняя взгляда с того места, где я только что стояла.

– Невероятна, – тихо произнес он, словно обращаясь не к Эдену и не к комнате, а только к самому себе.

Просто невероятна.

– Не думаю, что младшей госпоже позволено столь легкомысленно разгуливать по городу, – за спиной раздался голос Виктора. Низкий, твердый, без намека на шутку.

Я стояла в холле компании, но на миг показалось, что стены стали теснее. Его слова попали точно в цель – спокойно, без лишнего нажима, но неоспоримо точно. Упрек, облеченный в форму заботы. Виктор редко повышает голос. Ему это и не нужно. Как и гравитации, чтобы тебя удержать.

Он был давним соратником моего отца – не просто телохранителем, а живым щитом, который за два десятилетия ни разу не дал повода усомниться в своей надежности. Его преданность не требовала доказательств.

Люди часто ошибались в его возрасте, ставя ему не более тридцати, и всегда были поражены, услышав, что ему тридцать шесть. Будто его организм заключил тайный договор с хромосомой молодости. Возможно, он действительно проходил генетическую оптимизацию. Или просто пил кофе с кровью демонов. Я пока не проверяла.

Он стоял передо мной: черный костюм-тройка на идеально сбалансированной фигуре, волосы цвета обсидиана собраны в хвост, небрежный, но выверенный, как экспозиция в кадре Кубрика. Рост – около ста девяноста, а масса наверняка близка к ста килограммам, но в движениях была не жестокость костей, а упругая эластичность баллистического геля.

Почему в отцовом окружении каждый – либо выточенный из стали наемник, либо отполированная до блеска витрина Tom Ford? И сам отец, кажется, занял место ровно посередине между этими мирами.

Честно говоря, временами я завидую маме – ей достался тот, кто умеет быть одновременно и щитом, и идеалом, оставаясь при этом человеком.

На фоне корпоративных стен Виктор казался мифом, случайно зашедшим в реальность. И все же это был мой миф. Мой титан.

– Я предпочитаю свободу, чем безопасность, – бросила я, скрестив руки на груди. – Гейзенберг говорил: само наблюдение меняет наблюдаемое. Я изучаю город, значит, должна быть в нем.

Он не ответил. Только поднял бровь, что для него почти эквивалент взрыву эмоций.

– Госпожа, – тихо произнес он, чуть наклонив голову, – почему за вами так пристально наблюдает тот человек?

Виктор замер, его взгляд стал жестким и сфокусированным.

Я посмотрела туда же и на втором уровне холла заметила знакомую фигуру – Рем. Президент компании и одновременно личный цербер по приказу отца.

Он стоял там, слегка наклонившись вперед, и внимательно рассматривал меня с головы до ног. Его глаза были холодными, без малейшего намека на смущение.

Рядом секретарь что-то шептал ему на ухо – вероятно, докладывал текущие дела, но Рем не реагировал. Его внимание было приковано только ко мне.

Время, казалось, сжалось. Пространство между этажами превратилось в безвоздушное пространство, где остались только я и он.

– Это Рем, президент «Хаб Интертеймент» и… моя нянька по совместительству, – прошептала я Виктору, не отводя взгляда. – Пошли отсюда скорей.

– Как прикажете, младшая госпожа, – он едва заметно кивнул.

Но прежде чем мы ушли, его взгляд взмыл вверх – встретился с Ремом. Между ними пронеслось что-то невидимое. Ни слова, ни жеста, только тонкая, почти квантовая волна угрозы: один неверный шаг и кто-то исчезнет.

– Надо было пристрелить его еще в тот раз, – буркнула я, опускаясь на пассажирское сиденье.

Дверь машины с тихим щелчком захлопнулась, отрезая нас от стерильной корпоративной безмятежности холла. Я откинулась на спинку кресла, закрывая глаза – не от усталости, а чтобы разорвать невидимую зрительную петлю, в которую Рем меня загнал.

– Что известно по нему? – спросила я, глядя в потолок машины, где лампочки мигали в ритме сердцебиения.

– Сейчас он находится под землей в северном промышленном секторе. Заброшенное логистическое здание, вероятно, еще со времен до цифровизации, – Виктор говорил ровно, но я услышала напряжение. – Мы отправили группу на разведку. Они проникли внутрь, но были обнаружены. Трое из пяти деактивированы. Потери не критичны, но Ворон набирает силу.

Ворон. Тень, под которой я жила последние десять лет. С ним связан каждый оборванный след, каждый сон, от которого просыпаешься в крике. Он возвращался. И не случайно, а намеренно. Ради меня.

– Значит, он хочет встречи. Прекрасно. – Во мне шевельнулась не злость – решимость, растущая как экспонента. Я не собиралась прятаться. Если хищник идет за тобой – обернись и разрежь ему глотку. Именно так действуют люди, выросшие в шахматной партии с безумием.

– Госпожа. – Виктор резко обернулся ко мне. – Я прошу вас, без самодеятельности. Ни одного шага без моего или Арона ведома. Мы обязаны обеспечивать вашу безопасность. И каждый ваш выход – это риск, за который расплачиваемся мы.

Я повернула голову и посмотрела на него. Его глаза были ледяными, но в них было то, чего я не видела давно – страх. Не за себя. За меня.

Я кивнула.

– К сожалению, Арон передал свою роль Рему, – проговорила я сдержанно, вспоминая, как президент смотрел на нас без единого выражения. – Теперь я официально обязана отчитываться перед ним.

– Босс не ошибся, – выдохнул Виктор почти беззвучно.

– Что?

– Ничего, – он поправил очки. Этот жест был лишен смысла: в линзах не было диоптрий. Только маска.

– Значит, нужно наладить отношения с Ремом, – уточнила я с оттенком сарказма. – Вы серьезно?

– Тебе нужно ввести его в курс. Пусть не станет союзником – станет предсказуемым. Это лучше, чем неизвестность.

Я посмотрела в окно и усмехнулась.

– Ладно, – кивнула я, положив ладонь на его плечо. – Обещаю: все будет под контролем.

Вторая рука легла за спину, пальцы перекрестились – ложь для меня всего лишь инструмент, если знаешь, что правда порой страшнее.

Я уже собиралась сменить тему, но Виктор остался неподвижен, не отводя взгляда. В его глазах не было укора и ожидания – только молчаливый, тяжелый вопрос.

– Ты что-то вспомнила?

Я медленно перевела взгляд вперед. Слова застряли в горле, как недописанная формула, где переменная – это смерть.

– Я вспомнила его глаза, – выдохнула я и воздух в машине стал на градус холоднее. – Черные. Без радужки, без белка. Мир вокруг казался сгорающим и втягивающимся внутрь.

– Мне тогда было десять, – продолжала я. Внутри все клокотало. – Мама опоздала на пять минут, и это стоило ей жизни. Я стояла босиком в коридоре, с книжкой в руках. Помню, это была «Теория вероятностей в многомерных пространствах». Забавно, да? Мне было всего десять, а я уже пыталась доказать, что вероятность смерти матери при утренней встрече с вооруженным человеком – менее двух процентов.

Пауза. Пустая. Пронзительная.

– Он вошел спокойно. Ни одного лишнего шага. Высокий. Облачен во все черное, как убийца в классических нуарах. Я спряталась за углом, но видела все. Видела, как он всадил девять пуль в грудную клетку моей матери. Девять, Виктор. Даже когда ее тело упало, он продолжал стрелять. Он хотел убедиться, что ничего не осталось. Что даже на клеточном уровне у нее не останется шанса воскреснуть.

– Я помню, – кивнул он.

– Нет. Ты не видел его глаза. Я видела. В последний момент он посмотрел на меня. На ребенка. И знаешь, что я увидела?

– Что?

– Пустоту. Не боль, не ярость, даже не удовольствие. Пустоту как в уравнении, где правая часть – ноль, а левая все еще ищет смысл. Я пыталась много лет смоделировать его эмоции. Использовала криминальные базы, психологические матрицы. Ни один алгоритм не смог классифицировать его. Он не подходил ни под один профиль.

Виктор сжал руль до хруста.

– Он все еще где-то там, Виктор. – Я повернулась к нему. – Я чувствую это. Даже сквозь города, сквозь стены, через каждый монитор и сервер. Он не умер. Он ждет.

– Мы убьем его, – сказал он просто.

– Нет. Я это сделаю.

На мгновение в салоне стало так тихо, что даже сердце забыло, как биться. Я смотрела в окно, но видела только его силуэт. Черный. Как пустота.

Он забрал у меня маму.

Не просто жизнь – он вырвал из меня самую суть. Маму, которая научила меня читать в год, считать в два, разбирать программный код в пять. Она не просто родила меня, она построила меня, строчку за строчкой, как сложнейшую математическую модель. И он – этот человек, это существо – просто нажал «удалить».

Мама всегда говорила: «Если ты хочешь, чтобы мир стал логичнее, начни с того, чтобы самой быть его законом». Я верила ей. Я верю до сих пор. Но он оставил в этой системе уравнение без решения.

Иногда я думаю: каким бы было мое детство, если бы она осталась. Каково это – приходить к маме и спрашивать, что делать, если мальчик посмотрел на тебя дольше трех секунд? Спрашивать, нормально ли, что сердце прыгает, когда тебе пишут «привет». Каково это – не гуглить в одиннадцать лет «первый поцелуй», а услышать об этом из теплых, живых уст? Какую помаду выбрать? Что надеть на выпускной, если бы он вообще у меня был?

Он забрал у меня даже не воспоминания, он забрал возможность их создать.

Я зла. Не так, как в банальных историях о мести, где гнев – это просто эффектный фон. Я зла по-настоящему. Я просчитала все варианты того, как можно убить человека, чтобы это длилось достаточно долго, чтобы он осознал. Понял. Почувствовал хотя бы крошечную долю того, что чувствовала я, стоя босиком в коридоре и слушая, как гильзы звенят о пол.

Если Ворон когда-нибудь решит, что его смерть – это освобождение, он ошибется.

Я не собираюсь его просто убить. Я собираюсь стать для него неизбежностью. Ошибкой системы. Тем, чего он не сможет просчитать. Его смерть будет единственным спасением. Но я не дам ему его слишком быстро.

Я – решение, которое он не учел. Я – та трещина в его идеальной конструкции, что разрастается до безвозвратного обвала.

Пусть он живет с этим знанием. С каждым своим вдохом. Пусть понимает, что я ближе, чем его собственная тень.

И когда он наконец осознает, что выхода нет, – тогда я нажму «удалить».

Но не раньше.