Читать книгу Код из лжи и пепла - Группа авторов - Страница 6

«Любая система стремится к равновесию. Кроме человека. Он – аномалия. Вечный источник нестабильности, особенно когда вмешиваются чувства. Логика рушится, схемы сбиваются, алгоритмы перестают работать. Потому что сердце – это не переменная, а возмущенный фактор, разрушающий даже самую точную формулу устойчивости».

– Амайя Капоне, раздел «Термодинамика эмоций», личные заметки.

– Агрх, это просто невыносимо, – выдохнула я и рухнула на кровать, будто мое тело – спутник, сошедший с орбиты под весом собственных мыслей. Матрас жадно поглотил мою усталость, как зыбучие пески в пустыне бессилия. Но даже его мягкость была не способна амортизировать мой внутренний надлом.

– Что, скучный день в университете? – раздался ленивый голос Арона в наушниках.

Было такое чувство, что он сидит на моем подоконнике, покачивая ногой и разглядывая меня с едва заметной усмешкой.

– Если бы, – устало пробормотала я, раскинув руки, превращаясь в несимметричную звезду на простыне. – Сначала какой-то тип в университете, навязчивый, как вирусная реклама, а потом снова этот… мужчина. Он появляется, как ошибка в алгоритме.

– Мужчина? – Арон мигом утратил свою насмешливость. – О ком ты?

– Мы сталкиваемся уже третий раз за неделю. Три раза, Арон. Если событие с низкой вероятностью повторяется систематически, значит, ты не субъект случайности.

Я зажмурилась.

– Он смотрит на меня, будто я часть его уравнения.

– Опиши его, – резко сказал он. Теперь в его голосе я слышала не просто сосредоточенность – это был контроль над уязвимостью.

Я повернулась на бок, прижимая подушку к груди, как щит.

– Он как реинкарнация. Его черты до боли знакомы. Черный костюм, идеально сидящий по фигуре, сшитый из тени. Высокий, как молчаливый небоскреб. И родинка под правым глазом. Родинка, как метка. Почти как биометрическая подпись. Такая же, как у него.

– М-м-м… – протянул Арон. Но в этом протяжном звуке я почувствовала дрожь.

– Не может быть, чтобы это был просто прохожий. И ты это знаешь, – прошептала я.

– Это человек Ворона? – в голосе появилась сталь. – Он сейчас у нас в фокусе. Но, черт, откуда ему знать, где ты? Мы работали чисто.

– Я тоже думала, что пересечений быть не может. Но он смотрит на меня, как на фрагмент его прошлого. Или будущего.

Я резко вдохнула.

– Ты думаешь, если я прикинусь испуганной студенткой и притворюсь, что приняла его за криминального босса из сериала, – это сработает?

– Теоретически, – отозвался он после короткой паузы. – Поведенческая модель «наивная жертва» все еще работает безотказно. Главное – не демонстрируй, что ты представляешь угрозу. Пока не появится рационально обоснованная необходимость.

– А если он рванет за мной?

– Тогда ликвидируй. Сбрось балласт эмоций, действуй по протоколу. Найди его слепую зону, задействуй фактор внезапности. Убей. Четко. Без сентиментов.

Я кивнула. Он этого не видел, но мозг уже фиксировал движение как команду к исполнению.

– Кстати, я изменила стартовую легенду. Устроилась официанткой в семейное кафе. Побочный эффект – очень правдоподобная бедность. Думаю, взять стажировку в одной из крупных корпораций. Профиль, инвестиции, устойчивый бизнес-контур. Хочу накопить. Заработать честно. По завету отца.

Я запнулась. Слова повисли в воздухе, как неудачно закрытая скобка.

– Но честно – это ведь понятие относительное, правда? Особенно, когда за каждым долларом скрывается чей-то компромисс.

– Есть одна компания. Они работают с медийными личностями. Я проверю, ведут ли сейчас набор. Пришлю тебе ссылку. Обещаю.

– Арон, я говорила тебе, что ты самый лучший?

– Ты говоришь это слишком часто. И только тогда, когда хочешь, чтобы я взломал тебе что-нибудь, достал пропуск или проверил чужие цифровые следы.

Пауза.

Слово «лучший» остро резануло воздух, как игла по винилу – не по той дорожке. Я на секунду замолчала, переваривая его реплику. И все же что-то в его молчании отзывалось теплом – не снисходительным, а выжидающим. Он знал о моей улыбке, и не спешил ее прерывать.

Я усмехнулась и уткнулась лицом в подушку, пытаясь заглушить шум внутри.

– Удивительно, как быстро ты выучил поведенческий шаблон. Ты точно не прошел курс поведенческой психологии на Курсере?

– Нет, я просто слишком долго тебя знаю… И слишком долго храню твои секреты.

Я замерла, как частица, пойманная в ловушку между измерениями. То ли он сказал это невзначай. То ли слишком «значай».

– Иногда мне кажется, – прошептала я, глядя в тень от собственного локтя на простыне, – что я как Шредингеровская кошка. Жива и мертва одновременно. Неизвестна, пока не откроют коробку. Но, может, я сама стала этой коробкой. И ты единственный, кто знает, что в ней.

– Возможно. Но я не хочу открывать ее. Не хочу разрушать ту вероятность, в которой ты счастлива. Даже если это иллюзия.

От его слов внутри что-то сместилось – не страх, не боль, а нечто глубже. Узнавание. Как если бы весь мой внутренний мир оказался сложной системой уравнений, и он, случайно или намеренно, подставил в нее нужную переменную.

Голос исчез. Осталась тишина – не пустота, а плотная, насыщенная пауза.

Я стояла у окна с чашкой зеленого чая – не столько из любви к его вкусу, сколько из-за высокого содержания L-теанина, который, согласно исследованиям, способствует ментальной ясности.

Сейчас мне не нужна была поэзия. Мне нужны были формулы. Четкость. Предсказуемость. Цифры, которые не лгут. Потому что чувства – они как вода в руках: как только думаешь, что удержал, они ускользают.

А вечер стекал по окну мягкой размазней, как недосказанное прощание. Я смотрела в расплывчатое отражение – и вдруг он всплыл. Не тот мужчина в черном, с которым мы столкнулись трижды за неделю. Не та угроза, от которой я должна защищаться. А другой. Тот, о ком я запретила себе думать.

Мальчик из моего прошлого.

Имя не поднималось с глубины. Оно утонуло во мне, завязло между памятью и страхом. И все же – он ожил. В движении этого мужчины. В том, как он смотрел. Прямо. Слишком прямо. Словно собирал из меня уравнение, знал решение, но давал мне время самой додумать.

Я выдохнула, слишком резко. Воздух царапнул горло.

Дежавю? Наука скажет – десинхронизация нейронных импульсов. Химия, сбой, ничего личного. Но если дежавю приходит не один раз… Если взгляд проникает под кожу – не может быть, чтобы это было просто совпадение.

Он умер. Я знаю это. Я стояла там, на холме, когда землю закрыли навсегда. Я видела фото, поставленное у гроба – то самое, где он еще смеется.

Но разве не сам Вернер Гейзенберг доказал: наблюдение влияет на наблюдаемое? Что, если я просто хочу видеть его? Что, если мой мозг ломает правила, чтобы вернуть хоть что-то знакомое? Я не псих. Или, может, именно поэтому – скучать до такой степени, что реальность начинает шататься.

Он был единственным, кто понимал, как можно сравнивать кварки с характерами. Кто говорил, что человек и звезда – одно и то же, просто разные стадии горения.

Он звал меня Айя. Для него в этом имени было все: смысл, нежность, аксиома. Никто больше так не говорил. Никто больше не верил в меня так безоговорочно.

Я выдохнула и аккуратно поставила чашку на подоконник. Руки дрожали, и я задержала движение, боясь нарушить хрупкий баланс между мыслями и реальностью.

Чай не грел. Теперь там внутри что-то другое. Тяжелее. Медленнее. Под кожей, как вшитый код: а если это и правда он?

Мозг хрипло смеется: «Прекрати. Это абсурд».

А сердце тихо отвечает: «Но ты знаешь. Ты знала бы».

Мистика – это не доказательство. Но память…

Память знает тропинки туда, где разум не горит.

И я чувствую: правда в тени.

В тех местах, где мы больше чувствуем, чем понимаем.

Где даже мертвые могут быть ближе, чем живые.

Рем сидел на заднем сиденье машины. Прямая спина, руки спокойно сложены, взгляд устремлен куда-то в окно. Ни малейшего намека на суету – в этой неподвижности чувствовалась натянутая тишина, в которой каждое мгновение могло обернуться движением.

Город плавился от жары, но Рем оставался невозмутим. На его коже ни капли пота, ни единого лишнего движения. Жара не касалась его, раздражение скользило мимо. Он сидел так, будто управлял собой изнутри – точно и хладнокровно.

За стеклом капала жизнь: вялая, бессмысленная, перегретая. Внутри – тишина, разреженная, как на дне глубоководной впадины. Его лоб касался стекла. Холод от окна заземлял. Концентрировал. Последний бастион здравомыслия в мире, где все, кажется, решено безумцами.

– Судя по запасу жизненной мощности в моем старике, он переживет не только глобальное потепление, но и его отмену, – выдохнул Рем, вдавливая висок в прохладное стекло. В движении – ни усталости, ни слабости, лишь необходимость снизить температуру тела.

Голос – вкрадчивый, с отложенным укусом.

– Он занят до одержимости, но все равно умудряется лезть в мои дела с настойчивостью роя, которому внушили шахматные дебюты. Считает, что моя жизнь – его несостоявшийся гамбит. Только он почему-то играет белыми и за меня, и против меня одновременно.

Он усмехнулся краешком рта, но в этом было не веселье, а диагноз.

– Потрясающе. Гроссмейстерская шизофрения, замаскированная под заботу. Думаешь, я шучу? – Он поднял глаза, острые, как срез оптики. – Он просчитал мой первый побег из дома за три дня. Оставил ключ на лестнице, в кроссовке. Потому что был уверен, что я уйду. И хотел, чтобы я это сделал по собственному сценарию.

Он откинулся назад, губы едва шевельнулись в беззвучной ругани. Напряжение в теле тянулось вниз от плеч, сдавливая виски словно тугой обруч.

Дед – председатель, империя, ответственность – все эти слова звучали как приговор из чужого языка, где слово «личная свобода» оказалось вычеркнуто навсегда.

Рем знал цену молчания. Особенно того, что глушит не звуки, а желания. Ему не нужно было зеркало, чтобы увидеть, кем он стал: идеальная копия – выточенная, выверенная, выдрессированная. Он шел по жизни, как по коридору, выложенному плиткой из чужих решений, и не важно, чьи отпечатки оставались на стенах – его ли руки или руки деда. Все равно итог был один: свободы не существовало. Была дисциплина. Была структура. Была холодная, почти стерильная обязанность соответствовать тому, чего от него требовали.

И все же иногда, в промежутках между шагами, в щелях между задачами – в нем что-то дрожало. Не страх, нет. Он давно научился вскрывать страх, как замок. Это была тоска. Протест, укрытый под слоями идеального воспитания. Молчаливый крик того мальчика, который когда-то хотел быть кем-то иным – не наследником, не продолжением чужой воли. Тем, кто может просыпаться без графика и засыпать без отчета. Дышать без плана.

– Господин, – ровный голос Эдена с переднего сиденья прорезал тишину. – Ваша ситуация выходит из-под контроля. Слишком много внимания. Слишком много женщин. Слишком много камер.

Рем улыбнулся. Слишком много – это его постоянный фон.

– Отношения – это личное, – продолжил Эден. – Но когда ваш партнер – знаменитость, а каждый вечер превращается в представление, любой ваш шаг становится оружием в руках прессы. И не только прессы. Появились подозрения: кто-то тщательно собирает данные – фотографии, движения, окружение. Вы не замечали никого подозрительного?

Рем медленно повернул голову в сторону Эдена.

– Нет, – ответил он, и пауза после этого слова растянулась дольше, чем нужно было. Он лгал. Лгал так же привычно, как дышал.

Но память выстрелила – да, он вспомнил. Последнее фото. У того кафе, где воздух был пропитан пудрой ванили и каким-то необъяснимо знакомым ароматом. Где время, казалось, запуталось и замерло.

Машина остановилась на светофоре. Рядом проехала девушка на велосипеде – огненно-рыжие волосы разметались в горячем ветре. Она сняла резинку с запястья, и в этом простом, почти интимном жесте – связывании волос – скользнула что-то на грани запретного.

Ее шея – тонкая, изящная, уязвимая до боли. Казалось, прикоснись – и останется след, чуть сильнее – и что-то в ней треснет.

Она повернулась. Их взгляды пересеклись – и все вокруг будто застыло. В ее глазах не мелькнуло ни удивления, ни страха. Только тихое узнавание, в котором смешались память и что-то темное, вырванное из прошлого. Не просто мужчина за стеклом машины – напоминание о том, что однажды она уже пыталась забыть.

Рем на мгновение забыл и о старике, и о его играх. Он понял одну вещь: он хотел уничтожить ее. Не телом – это было бы слишком просто. Он хотел стереть то, что связывало ее с той частью его жизни, которую он давно пытался похоронить, но тщетно.

Вот она снова. Мысль вспыхнула электрической дугой, вспоминая ярко и резко, как запах паленого металла.

Точно. Тогда она ударила меня. Не словами, не взглядом – табличкой, по лицу, с той неожиданной дерзостью, на которую способна лишь безумие или острое воспоминание.

Между прошлым и настоящим не было ни секунды паузы.

– Опять ты? – ее голос, сорвавшийся с губ, был как упрек самой реальности.

Не дожидаясь зеленого, она сорвалась с места. В этот миг в ней не осталось ни тени сомнений – только стремление уйти прочь, быстрее, дальше. Волосы разметались огненным пятном, в воздухе еще держался тонкий след пыли и теплый запах ванили.

– Эден, за ней! – Рем выплюнул команду. В груди взрывался адреналин, горючий и неукротимый.

Секретарь без лишних слов вдавил педаль газа. Машина рванулась вперед, прорезая городской шум, как акула в косяк рыбы.

– Почему она такая быстрая? – прорычал Рем, следя, как рыжая точка растворяется в лабиринте улиц.

– Господин, вы ее знаете? Почему мы гонемся за девушкой? – голос Эдена дрогнул. – Это может обернуться судом. Или прессой. Или чем похуже. Вы же не хотите…

– Молчи. Смотри. Гони, – отрезал Рем, не моргая, не дыша, словно сам стал частью погони. Его взгляд впивался в вихрь рыжих волос, как прицел.

Она свернула за угол – резкий, почти карикатурный поворот. И исчезла. Просто растворилась. Город поглотил ее, распахнув асфальтовые пасти.

– Ты ее упустил? – Тишина в салоне стала натянутой, как струна перед последним аккордом. – Хочешь сказать, ты, Эден, не можешь угнаться за девчонкой на велосипеде?

– Велосипед… он двигался как-то… неестественно быстро, – выдавил Эден, сам не веря в сказанное. – Я никогда…

– Ладно. Разворачивайся.

Голос Рема стал тише, почти шепотом, но в этом шепоте не было ни растерянности, ни сомнений – только чистый, выверенный яд. Он отвернулся, оперся лбом в стекло, в надежде выдавить из него не отражение, а ответы. Ответы, которые город отказывался давать.

Кто она, черт возьми? Почему ее лицо – как незавершенный эскиз, набросок, сделанный рукой кого-то слишком хорошо знакомого с его болью? Почему каждый ее жест, каждый поворот головы оставляет болезненный след, открывая старые, давно забытые раны?

Почему злость? Такая острая, такая невозможная. Злость без логики, без причин. Жгучая. Как воспоминание, вырванное с мясом.

Он закрыл глаза. Позволил себе опустить заслон. Не чтобы убежать – он давно утратил этот рефлекс. А чтобы точнее вспомнить.

Вспышка. Детство – не теплое, не мягкое, как в фильмах, а острое и молчаливое. Он сидел – нет, прятался – в углу старой библиотеки приюта. Там, где пыль не просто оседала, а укрывала, как саван. В руках – книга. Тяжелая, на другом языке. Он стащил ее, как стащил бы зажигалку – не из вредности, а от нужды.

«Божественная комедия». Данте. Ему не было и десяти, но строки вызывали странную ясность. Он читал не просто историю, а руководство – как пройти через ад и не сгореть. Слова резали, как лезвие – чужие, старые, но почему-то свои. Он склонялся над страницей, погружаясь в текст с такой сосредоточенностью, что, казалось, он растворяется в каждом слове.

И тогда раздался голос.

– Ты читаешь Данте?

Он вздрогнул. Солнце било снаружи так ярко, что он не увидел ее лица – только силуэт на фоне света. Тень. Или ангел. Он не был уверен.

– Ты уже в аду, если тебе это интересно, – продолжила она, с каким-то неприличным знанием, не по возрасту. – Но там, внизу, ведь есть и те, кто сохранил достоинство. Даже среди льда.

Он не ответил. Крепче сжал книгу в руках – словно держал щит против слов, против нее – против этой странной девочки, которая читала его чувства раньше, чем он успел их понять.

Сквозь годы он помнил только две вещи: как пахли страницы – пыль и табачная горечь – и как щемяще не хотелось, чтобы она уходила.

Но она ушла. Все уходят. Особенно те, кто цитирует Данте с тяжестью пережитого ада, прошедшие через девятый круг лично.

– Что за чертов день, – сорвалось с губ, почти с акустикой проклятия.

Я с силой швырнула рюкзак на диван – тот, вздрогнув, отскочил, словно сам достиг предела эмоциональной выносливости. Почти как я. Хотя, пожалуй, рюкзак имел преимущество: у него, в отличие от меня, не было персонального преследователя в костюме от Valentino – воплощенной паранойи с идеальной посадкой по фигуре.

Раздражение вибрировало в висках, уплотняясь до вязкой консистенции – как смола, застывшая в нейронах, не дающая мыслить ясно. Этот человек… нет, не человек – тень, тщательно выверенная, выведенная циркулем на киноварном фоне событий. Он не просто возник – он был встроен. Органично, почти математически. Словно кто-то – не бог, но сценарист с избыточным воображением и дефицитом сострадания – решил превратить мою жизнь в полотно напряженного психологического триллера.

И вот я здесь – актриса без репетиций, героиня без мотива, на сцене, где каждый поворот головы может оказаться кульминацией.

– Как он вообще находит меня? – пробормотала я, обрушиваясь в кресло. – Ни жучка, ни трекера. Wi-Fi – стерилен. Метаданные – прочесаны до побайтового паранойного шепота. Помещение проверено трижды: спектральным анализатором, магнитным сканером и вручную – да, вручную, как в старых фильмах, где герой сам себе и агент, и детектор.

Нажатие кнопки. Щелчок – и физическая реальность уступила место более податливой: цифровой, логически укрощенной. Мир экранов, архитектурного кода и предсказуемых зависимостей. Здесь уравнения не лгут, а сигналы имеют сигнатуру. Здесь почти все можно декомпозировать, проанализировать, интерпретировать. Почти.

Потому что есть одно «но», которое не индексируется и не компилируется – он.

Экран мигнул синим и я погрузилась в цифровую ночь – в то безмолвное царство, где строки кода были куда красноречивее любого человеческого жеста. Здесь не было фальши, только логика, структура, повторяемость.

Человеческий фактор – злейший враг математики, проклятие любой системы. Об этом говорил еще мой любимый кейс в «Природе поведения человека» – там, где эмоции вторгаются, алгоритмы рушатся.

– Так, – выдохнула я. – Посмотрим, что ты за фрукт, мистер Х.

Наша новая цель. Обволакивающе странная.

За несколько часов – и пару литров зеленого чая – я собрала из осколков его цифрового следа полноценное досье. Он был парадоксом: повсюду и нигде. Следы то вспыхивали, то исчезали, как отпечатки на водяной глади. Один из приближенных Ворона – загадка в эполетах мифа. Легенда, зашифрованная в городских притчах и теневых форумах.

Официально он значился владельцем клуба. На деле это было больше, чем просто ночное заведение – закрытое пространство, где темнота имела свои законы и чужих не терпела. Туда приходили те, кто умел дышать на самом дне света и не терять себя.

– Пробраться туда будет несложно, – проговорила я почти машинально, уже чертя в уме временные окна. – Главное – выждать момент. Один на один. Максимум двое. Убить не только его, но и сомнения. Одним выстрелом.

На часах уже почти шесть утра. За окном город только просыпался, а я – наоборот – чувствовала, как мой мозг начинает распадаться на сигналы. Вся ночь ушла на анализ, перепроверку, прослушивание камер и расшифровку закрытых логов. Меня не покидало ощущение, что я снова под прицелом.

Я поднялась и поплелась в душ. Поток холодной воды охладил разум, как удар дефибриллятора. Мелкие капли бежали по спине, смывая остатки ночи, а вместе с ними и тревогу.

Иногда, чтобы быть живой, достаточно пяти минут под водой. А иногда – недостаточно и жизни.

Натянув на себя теплую кофту с капюшоном, в который можно спрятаться с головой, я, наконец, выбралась из квартиры. Все разложено, все по местам – как поле боя после подготовки.

– Как же хочется спать, – выдохнула я, прижавшись к стенке лифта и на миг прикрыв веки. Тело требовало отдыха, но мозг продолжал безостановочно анализировать происходящее.

Спасибо Хенри за старый велосипед – без него я бы не выбралась вчера. Ни от этого сумасшедшего, ни от собственной паники. Бей или беги, да? Я выбрала второе. Но это было не бегство – это был тщательно продуманный маневр.

Телефон завибрировал в кармане. Я ответила автоматически, не открывая глаз.

– Да? Кто?

– Айя, видел отчет, что ты прислала. Отличная работа, – голос Арона ворвался в наушник, как теплый лучик среди раннего утреннего мрака. Сон в одно мгновение рассыпался.

– Рада, что тебе понравилось, – зевнула я, натянув в голосе улыбку. – В следующий раз подкину побольше фактуры. Есть кое-что интересное в архивной ветке по «Грифону».

Я почти чувствовала, как он кивает – с тем своим фирменным одобрением, которое всегда звучит, как глоток холодного тоника в жару. Надежный, как снайперский прицел. Один из немногих, кому я могла доверять без оглядки.

– Ты что, только закончила? – спросил он с оттенком беспокойства, поймав перемену в моем тоне. Он, как всегда, внимательный. Слишком внимательный.

– Тебя не обманешь, – вздохнула я. – Просто иду за кофе. Мозг требует дозаправки.

И, если уж на то пошло – душа тоже. Хотя бы глоток тишины, прежде чем все снова рухнет.

– Вчера опять столкнулась с тем психом. Не шучу. Он гнался за мной на машине. Как в кино, только с реальным страхом, – я хмыкнула, но в груди остался холодок. – Клянусь, у него дома наверняка алтарь из моих фотографий.

Лифт вздохнул и раскрыл двери. Один шаг – и все действительно рухнуло.

Позади раздался кашель – глухой, сдержанный, как тихий выстрел в спину.

Я резко обернулась.

Он стоял у стены. Тень в дорогом костюме, поглощающем свет. Глаза не просто смотрели – они читали меня, раскрывали под кожей все, что я пыталась спрятать. Никаких лишних движений, ни слова – только спокойствие и безмолвие, в которых слышался финал.

Нет. Только не он. Не сейчас. Не снова.

– Ха, – выдохнула я. Смех дрожал где-то в горле, но не вырвался. Страх подталкивал к движению. Я резко шагнула назад, выскочила из лифта и едва успела, прежде чем двери сомкнулись.

– Опять эта крыса! – рявкнул он, голос прорезал воздух, будто предупреждение. – Ты меня знаешь?

– Я не знаю тебя! – выкрикнула я, не оборачиваясь. – Зачем ты меня преследуешь?

Предчувствие с утра оказалось пророческим. Теперь оно гналось за мной по улицам в итальянских туфлях за тысячу евро.

– Хватит прикидываться дурой, – голос гремел все громче и ближе, наполняя пространство угрозой.

Серьезно? Это я дура? Он гонится за девушкой по жилому кварталу, а обвиняет меня? Это что, сцена из дешевого триллера?

– Помогите! Я не знаю этого человека! – выкрикнула я, надеясь, что хотя бы один залипший в телефон прохожий услышит меня сквозь белый шум безразличия.

– Почему она так быстро бегает? – хрипел он где-то позади. Голос раздирал улицу.

Паника и ярость сражались внутри меня в равной степени. Я не мучила себя пробежками и изнурительными тренировками, чтобы теперь оказаться пойманной каким-то маньяком в костюме от кутюр?

Он сидел в машине. Дыхание рвалось из груди – резкое, прерывистое, потерявшее ориентир. Навигатор внутри сломался, и даже судьба больше не знала, куда вести его дальше.

– Секретарь Эден, найди мне одного человека, – прорычал он в трубку.

– Человека? – дрогнул Эден, даже через линию почувствовав, как нечто невидимое сдавило ему горло. – Кого вы хотите устранить на этот раз? Это снова она? Девчонка на велосипеде?

– Нравится, как у тебя быстро срабатывают нейроны. Еще немного – и начнешь предугадывать мои шаги. Может, даже спасешь себе жизнь. Хотя бы раз.

– Она опять следила за вами? – Эден сглотнул, и его голос стал выше на полтона.

– Она делает больше, – прошептал Рем. – Она запоминает. А мне, Эден, не нравятся те, кто умеет помнить.

Рем провел рукой по волосам и с силой оперся на подголовник.

– Эта девчонка врывается в мою жизнь, как дым в закрытую комнату, – тихо произнес Рем, глядя перед собой. – Не просто мелькнула – ушла. От меня. – Он ударил кулаком по панели. – Скажи, Эден, кем она себя возомнила? Птицей, способной пролететь мимо когтей?

Внутри него ощущение, как тонкая проволока – затянутая, невидимая, но режущая с каждым ее шагом прочь. Она ускользала с легкостью, будто зная маршрут заранее.

– Я все равно ее найду, – выдохнул он спокойно, почти беззвучно. Но каждый слог был как клеймо. – Разберу ее жизнь до основания. Выясню, кто она. Зачем пришла. И почему решила, что может играть со мной в прятки.

Он замолчал, отвернувшись к окну. За стеклом выстроились холодные, безмолвные дома, не ведающие о том, что скоро все изменится.

– И когда поймаю, – голос стал ниже. – Это не будет допрос. Это будет анатомия. Методичная. Без права на ошибку. Она узнает, что бывает, когда злость встречается с терпением.

Эден молчал. Он знал: есть моменты, когда слова лишнее. Когда каждое «да» или «понял» может прозвучать как вызов.

– Подними все, – произнес Рем, почти без интонации. – Камеры. Трафик. Записи. Хочу видеть ее день – от первого шага до последнего взгляда.

Он задержал дыхание и прищурился, пытаясь ухватить ту догадку, что не давала покоя.

– И начни проверку по линии Гарретов. У меня… – он сделал паузу, короткую, как выдох сквозь зубы, – нехорошее предчувствие. Эта девчонка не выглядит как случайность. И уж точно не ведет себя как она.

Он знал, что игра идет на пределе. Эта девчонка – не просто фигура на доске, а ход, способный изменить всю партию. В ее глазах горел огонь, который он уже встречал раньше – слишком яркий, чтобы игнорировать, и слишком опасный, чтобы недооценивать.

«Она помнит», – повторял он себе. Это слово жгло сильнее, чем любые угрозы. В памяти кроется сила, которая может разрушить и освободить одновременно. Он должен был быть готов. Быть на шаг впереди. Иначе – конец.

Сквозь зубы он выдавил:

– С этого момента все мои ходы – только атака.

Перед тем как отправиться на лекции, я решила не терять ни минуты и распечатать пару объявлений – нужен музыкант для разработки игры. Эти листовки предстояло развесить в самых людных местах, где чаще всего собираются студенты. Подумаешь, игра – это лишь оболочка, но музыка может сделать ее живой, дышащей. Если, конечно, найдется тот, кто поймет это.

В глубине души я не слишком-то верила, что кто-то откликнется. Здесь, в этих стенах, полных амбиций и шумных имитаций гениальности, найти настоящий талант – все равно что выловить комету в стакане. Но что делать? Надежда – единственное топливо, которое не заканчивается. Даже если ты уже давно едешь на пустом баке.

– Все еще ищешь музыканта? – прошептал мне на ухо. Низко. Густо, как бархат в темноте.

Я не вздрогнула – давно научилась не реагировать на внезапности, особенно когда сердце билось в ритме, который опережал мысли. Тем не менее, я сделала едва заметный шаг в сторону, чтобы выдохнуть свободнее.

Хенри стоял слишком близко. Его взгляд не играл. В нем не было вызова и флирта – только тишина и тревожное напряжение, скрытое под поверхностью.

– Мое предложение все еще в силе, – произнес он громче, выпрямившись. – Мы можем работать вместе. Ты знаешь, что я понимаю в музыке больше, чем половина тех, кто назовет себя композитором.

Мне следовало сказать «нет». Правда. Но вместо этого я молча уставилась на него, пытаясь найти ответ между его словами.

– До окончательного решения – два дня, – сказала я, скрестив руки на груди. – Вряд ли за это время кто-то сможет меня впечатлить. Твоя музыка – единственная, что зацепила меня по-настоящему. Да и фирменное блюдо мне понравилось, – добавила я с легкой, почти неуверенной улыбкой. – Хорошо. Встретимся после лекций, обсудим все.

Хенри вспыхнул, резко вскинул кулак в воздух и с облегчением выдохнул:

– Клянусь, ты не пожалеешь. Я не подведу. Ни с музыкой, ни… вообще.

Его счастье было слишком явным, и это неожиданно принесло мне облегчение. Искренность человека – редкость в моем мире. Если кто-то способен радоваться самой возможности, это многое говорит о нем.

Я посмотрела на него с прищуром и, не сдержав полуулыбки, предупредила:

– Но ты учти: я буду придираться ко всему. К деталям, к тембру, к настроению в тридцать шестом такте – ко всему. Так что если хочешь работать со мной, готовься к настоящей пытке.

Хенри фыркнул и покачал головой, все еще не пряча довольной ухмылки:

– Звучит как худший тимбилдинг в истории… и как вызов. Я за.

– Нет, серьезно. Я могу быть невозможной.

– Я могу быть упрямым, – парировал он, шагая рядом. – Так что, видимо, мы идеальное сочетание.

Он рассмеялся, его тело расслабилось, плечи опустились. Смех вырывался естественно, наполняя пространство светом и теплом.

И в этот момент я поймала себя на странной мысли: как мало ему надо, чтобы вот так светиться. Его глаза искрились, губы раскрывались в широкой улыбке. В каждом жесте читалась радость, которую принесло мое согласие.

А я?..

А я стояла рядом и удивлялась, насколько чуждо мне это умение – радоваться просто так.

Но расслабиться я не успела. Тонкий девичий шепот разорвал тишину.

– Смотрите, кто это? Такой красивый!

– Он что, модель какая-то? – вторая прищурилась, словно высматривала что-то в его походке.

Я резко обернулась к парадному входу. И замерла.

Опять. Он.

Мужчина, следивший за мной всю неделю. Без предупреждений, без логики. Черное пальто, ровная осанка, взгляд, от которого хотелось сжечь мосты и забыть, как дышать.

Сердце глухо ударило в грудь. Один шаг назад – и я уже за спиной Хенри. Не пряталась. Просто… искала прикрытие. Или точку опоры. Осторожно выглянула из-за его плеча, ощущая, как от этого расстояния зависит все вокруг.

Он стоял у лестницы, погруженный в телефон, пальцы быстро скользили по экрану, глаза неотрывно следили за каждым сообщением. К нему подошел мужчина с маленьким чемоданчиком, и они двинулись к корпусу программистов. Каждое движение его тела исходило из одного лишь намерения – контролировать ситуацию, оставаться вне досягаемости, быть на шаг впереди.

Внутреннее чутье выталкивало меня вперед – к нему – словно последняя ниточка, способная связать все мои разрозненные мысли в единую картину. Сердце вырывало ритм из груди, ускоряя пульс до предела. Он здесь, внутри моего мира, в моем университете – место, где я думала, что опасность не сможет меня найти.

Я уже мысленно держала в руке холодный металл пистолета. В голове пробегала четкая последовательность: допрос, ответы, выбор. Убить? Да, но сдержанно, без лишних движений и эмоций.

План был прост до дерзости: наблюдать, изучать, найти уязвимость. А когда придет момент – действовать. Точно, бесшумно. Без шанса на ошибку.

– Говорят, сегодня придет кто-то серьезный. Ищет программиста с выпускного курса. Типа… нанимает лично.

Его друг не удержался от восхищенного выдоха:

– Представляешь, сколько они там платят! Это же не стажировка в кафе.

Слова пронзили нервы искрой. В голове вспыхнули маркеры – оперативная система фиксировала совпадения.

– Деньги? – голос едва слышный, но острый. – То есть он владелец компании?

Хенри вскинул голову. Его взгляд задержался на фигуре у входа, напряженный, почти настороженный. Он шагнул чуть ближе ко мне, загородив часть обзора.

– Ты его знаешь? – спросил он вполголоса, не отрываясь от мужчины. – Он выглядит… серьезно. Слишком. Как человек, который привык приказывать. Или, знаешь, как… кто-то, кому не стоит перечить.

Я задержала взгляд на нем, стараясь уловить то, что ускользает от всех остальных. Выправка – безупречная, шаг – уверенный, но за этим фасадом чувствовалась странная тишина. Не спокойствие, нет. Скорее, отстраненность. Он стоял в дверях с уверенным видом – не гость, а человек, который вернулся домой, точно знающий, что ему здесь нужно.

Перед глазами промелькнули знакомые лица из прошлого – те, кто всегда был рядом с отцом. Люди опасные, опытные, с тяжелым взглядом и репутацией, способной остановить разговор в комнате. Но рядом со мной они сбавляли темп. Снимали напряжение, как плащ у порога. Удивительно, но именно они, способные на многое, умели быть тише, когда называли меня «младшей госпожой». В их суровом мире это звучало как защита. Как обещание.

– Нет, – выдохнула я. – Лично с ним не знакома. Но он не производит впечатление случайного гостя.

Хенри нахмурился. Его взгляд скользнул к мужчине, будто выискивая в его лице ответ – что-то, что можно принять или отвергнуть.

– Ну, выглядит так, будто его история куда темнее, чем кажется на первый взгляд.

Я кивнула, ощущая внутри нарастающее напряжение.

Да, и я собираюсь узнать, что именно скрывается за этим фасадом.

– Значит, после лекций? – уточнил Хенри, уже переключившись с таинственного незнакомца на наш разговор. – Зайдем к тете в кафе. Там тише, и никто не станет подслушивать. Работать будет проще.

– Отличная мысль, – сказала я, слегка наклонив голову. – Давно доказано: визуальный комфорт и ощущение безопасности увеличивают продуктивность мозга почти на треть. Это не просто приятный бонус – это инвестиция в результат.

Хенри улыбнулся шире, едва заметно кивнул, подчеркивая: именно этого он и ждал. Он протянул руку, коротко коснулся моего плеча, отступил на шаг и уже уверенно заговорил:

– Тогда по рукам. После лекций встречаемся здесь. Возьмем пару часов – разложим все по полкам, распределим, кто за что отвечает. – Он уже достал телефон, быстро что-то набрал в заметках, взгляд стал собранным, сосредоточенным. – Договорились?

Я кивнула, но, прежде чем он снова опустил глаза в экран, добавила:

– Согласна. – Я отступила в тень колонны, где было тише. – И еще один момент. Когда в команде встречаются музыканты и программисты, главное не только четко ставить задачи, а выстраивать эмоциональную связность. Это как импровизация в джазе – каждый играет свою партию, но слышит других и не перебивает.

Хенри кивнул, делая пометки в телефоне.

– Понял, подготовлю все, чтобы нам было максимально комфортно. А пока держи руку на пульсе, – он последний раз бросил взгляд на мужчину у входа.

Я чуть улыбнулась, ощущая азарт и ответственность. Это было не просто сотрудничество, это – игра с большими ставками.

– Позвольте представить нашего гостя, – голос преподавателя прозвучал словно предупреждение о шторме. – Он пришел, чтобы испытать вас не просто на знания, а на готовность к миру, где каждый бит информации – это битва, а каждый код – оружие. Многие из вас знают, что среди хакеров есть те, кто действует во имя справедливости…

Сплошная цепь фрустраций вокруг.

Как будто мир решил устроить не просто матч, а многосерийную антиутопию в жанре греческой трагедии. «Героиня против Вселенной». Без хора, но с постоянными ударами по ребрам. И угадайте, кто играет без щита, без антрактов, без права переписать сценарий.

Каждое утро – как второй акт «Беккета»: ничего не происходит, но ты все равно чувствуешь, что рушишься. Не от событий, а от их отсутствия. Нет плана, нет точки опоры. Любая надежда крошится прямо в руках, оставляя пыль на пальцах. И ты снова собираешь себя по кускам – без уверенности, что хоть что-то удержится до завтра.

Это не великие катастрофы. Это точечные удары, откалиброванные по амплитуде фрустрации. Мелкие, липкие, как неуместный комментарий в самый уязвимый момент. Поначалу – ничего. А потом, спустя часы или дни, ты вдруг осознаешь: внутри стало тише. Но не в хорошем смысле. В мертвом.

Иногда мне кажется, что жизнь следует эстетике Фрэнсиса Бэкона: не разрушать, а размывать. Не прямо, а исподволь. Яростью. Раздражением. Хронической усталостью.

Лица людей стираются в мазки. Близость превращается в композиционный шум. Связи обрываются не резко, а как изношенные нити, расползаясь под пальцами.

Это не смерть. Это эрозия.

Парадокс в том, что за стойкость платишь полной изоляцией. Стоит не согнуться – и ты уже не человек, а функция. Не плачешь, значит, не чувствуешь. А не чувствуешь? Значит, можно продолжать. Еще. И еще.

В класс вошел невысокий мужчина. Светло-каштановые волосы приглажены, костюм сидит безупречно. Он шел медленно, но в каждом шаге чувствовалась выверенная точность. Ни единого лишнего движения. Воздух изменился, стало теснее дышать. Он не произнес ни слова, не выдал ни единого звука – но каждый в аудитории уже почувствовал, кто здесь будет задавать правила.

Глаза скользнули по аудитории, проникая в лица, отсеивая лишнее. Не просто смотрел, оценивал. То, как он держался, внушало больше, чем громкие титулы.

Он излучал сдержанную силу, но в ней не было угрозы – скорее, строгость и требовательность к миру, в котором все должно было быть на своих местах.

– Добрый день, – начал он. – Меня зовут Эден Ченг. Я вице-президент компании «Хаб Интертеймент». Наш дом – кузница талантов, где рождаются звезды, но сегодня я здесь с другой целью. Мы проводим тест – своеобразный фильтр, отбор, который позволит некоторым из вас получить досрочный допуск к интервью в нашу компанию. Если вы, конечно, готовы принять вызов.

Он хлопнул в ладоши, и этот звук, как удар молота по наковальне, встряхнул сонных студентов.

– Возможно, вы слышали о громком падении конгломерата S, – продолжил Эден, выдержав паузу. – Финансовая империя рассыпалась не из-за внешних обстоятельств, а по воле одного человека. Это была не просто кибератака, а тщательно спланированная демонстрация силы. Прецедент, который поставил под сомнение устойчивость самой системы.

Я вдохнула глубже, позволяя памяти пробежать по тем фрагментам истории, что давно стали почти мифом в узком кругу посвященных. Тогда, услышав о том деле впервые, я восприняла его как нечто из разряда недостижимого – подвиг, достойный не людей, а легенд. Но теперь, оглядываясь, понимаю: это был не конец, не вершина. Это был исходный импульс. Искорка, из которой медленно, но упрямо загоралась моя собственная сила. Я еще не умела управлять этим пламенем, но впервые не побоялась обжечься.

– Благодаря этому человеку, – его голос приобрел оттенок уважения, – мы полностью пересмотрели наши стандарты безопасности. Теперь мы ищем тех, кто способен впитывать знания с невероятной скоростью и внедрять их.

Он указал на ряды компьютеров, стоявших вдоль стен.

– Вам предстоит развернуть сеть связи на территории университета, создать ее резервную копию, затем полностью вывести из строя и восстановить заново. Главное – обеспечить ее стабильность, безопасность и готовность к любым неожиданностям. Временной лимит строг: четыре часа – оптимум, шесть часов – предел, за который не простят.

В аудитории поползли волны недовольного шепота. Парни на задних рядах обменивались взглядами, полными сомнений и раздражения.

– Они всерьез считают, что кто-то из нас справится? – пробурчал один, не скрывая сомнения. – Мы даже не сталкивались с чем-то подобным.

– Может, они просто ошиблись дверью и хотели попасть в другую аудиторию? – поддакнул другой с явным скепсисом.

Я чуть приподняла уголок губ в едва заметной усмешке. Скептицизм здесь висел в воздухе, как густая дымка, пропитывая все вокруг.

– Если вы действительно не уверены в своих силах, – голос Эдена прозвучал холодно и безапелляционно, – можете покинуть помещение.

Он без лишних слов указал на дверь.

Несколько ребят обменялись взглядами, колеблясь на грани решения, но никто не осмелился подняться – внутри каждого горело желание проверить собственные силы. Говорят, любопытство – главный двигатель прогресса. Здесь, в этой комнате, оно было почти ощутимо на кончиках пальцев.

– Время пошло, – произнес Эден. По всей аудитории зазвучал ритм стука клавиш – почти как симфония из бесконечных битов и байтов.

Мои пальцы ожили, погружаясь в знакомую хореографию кода. Для меня это было не испытанием, скорее, танцем на тонком льду, который я давно изучила. Взлом чужих систем давно стал частью моей реальности – иногда дистанционно, иногда лицом к лицу с защитой, которую приходилось обходить. Сейчас же условия были беспрецедентно просты: сеть уже была настроена на нашу волну.

Я сидела за компьютером, чувствуя, как напряжение нарастает с каждой секундой. Это был не просто тест. Это была борьба за порядок в хаосе, то, что Клод Шеннон называл «теоремой о шуме». В цифровом мире, как и в жизни, шум и помехи стремятся разрушить все, что мы создаем. Моя задача – найти устойчивый код, способный противостоять этому давлению, не сдаться и сохранить информацию в целости.

Эден говорил о коммуникационной сети, и я уже мысленно выстраивала ее архитектуру. Как нейронная сеть в мозгу, система должна была сочетать гибкость с непробиваемой защитой. В памяти всплывала статья из «Журнала Криптографии» – о многоуровневых протоколах шифрования, которые создают лавинообразное распространение ошибки, превращая взлом в безнадежную затею.

Средние время четыре часа – не просто цифра, а мерило пределов человеческих возможностей и технических ресурсов. Эффективность, скорость реакции, устойчивость к стрессу – все должно работать в безупречном тандеме, чтобы выдержать испытание. Здесь раскрывается истинная мощь ума и мастерство, выходящие далеко за рамки сухой теории.

Первый шаг – архитектура сети. Нужно тщательно спроектировать инфраструктуру с учетом масштабов университета и количества пользователей. Выбираю сегментацию сети: выделю отдельные VLAN для административного персонала, студентов и гостевого доступа, чтобы ограничить распространение возможных атак.

Далее – настройка основных компонентов: коммутаторы с поддержкой QoS для приоритизации трафика, маршрутизаторы с продвинутыми функциями firewall и IPS. Важный момент – правильно организовать маршрутизацию, избегая петель и обеспечивая отказоустойчивость.

Следующий этап – создание резервной копии конфигураций всех сетевых устройств. Это даст возможность быстро вернуть систему в рабочее состояние после имитации сбоя. Запишу состояния и «конфиги» на защищенный сервер с шифрованием, чтобы исключить компрометацию.

Для теста выведу сеть из строя – имитируя полное отключение и сбои оборудования. При этом проверю, как сработают протоколы восстановления: Spanning Tree для устранения петель, VRRP для автоматического переключения маршрутизаторов и резервное питание.

Затем запущу процесс восстановления по резервным копиям, внимательно отслеживая каждый этап: загрузка конфигураций, восстановление маршрутов, тестирование соединений между VLAN и доступ к внешним ресурсам.

Особое внимание уделю безопасности: настрою многоуровневую аутентификацию, внедрю сегментацию на уровне приложений и SSL/TLS шифрование каналов связи. Использую систему мониторинга для отслеживания подозрительной активности и быстрого реагирования.

Кроме того, внедрю политики обновления ПО и патчей, чтобы закрыть уязвимости. Проверю, что все сервисы устойчивы к DDoS-атакам и умеют корректно восстанавливаться после нагрузок.

Я откинула руки от клавиатуры и, не спеша, встала, направляясь к Эдену. Его взгляд блестел – в нем читалась смесь удивления и неподдельного интереса.

– Господин Эден, задание выполнено, – сказала я спокойно, позволяя голубым глазам выдержать его проницательный взгляд.

В его улыбке мелькнуло легкое одобрение.

– Не обязательно отчитываться о каждом шаге.

– Я закончила, – твердо сказала я, не оставляя места для сомнений.

Он взглянул на часы.

– Прошло полчаса.

– Двадцать четыре минуты, сэр, – поправила я с иронией.

– Что? – нахмурился он.

Мы подошли к моему рабочему месту, и он ввел пару команд. Экран вспыхнул зеленым – сигнал успешного завершения. Эден приподнял бровь, приглашая к объяснениям.

– Первоначальный порядок команд не был оптимален, – спокойно ответила я. – Я перестроила последовательность, чтобы ускорить процесс. Кроме того, параллельно с развертыванием сети создала ее резервную копию – на случай непредвиденных сбоев. Такой подход гарантирует стабильность и позволяет быстро восстановить систему, если понадобится.

– Все на экраны! – громко скомандовал Эден, не дожидаясь одобрения.

Он вернулся на свое место, оставив меня в центре комнаты, одну, окруженную тревожным шепотом и напряженным ожиданием.

– Что дальше? – спросила я.

– Делайте, что считаете нужным, – бросил он через плечо, обрывая все нити, что связывали меня с этой системой.

И тогда осознание прорезало меня: у меня есть выбор. Не фиктивный, не спрятанный мелким шрифтом, а настоящий – встать и уйти.

Я медленно распрямилась, ощущая, как каждое напряженное волокно в теле отзывается легкой болью – мышцы наконец осознали, что теперь все меняется.

– Ыгх… – выдохнула я лениво и потянулась, стряхивая с себя остатки напряжения. Позвоночник медленно возвращал утраченную гибкость, мысли расправлялись, дышали свободнее. – Интересно, сколько же там платят, если люди ломятся, как будто на раздачу бесплатного смысла жизни?

Кажется, они и впрямь ошиблись дверью. Или эпохой. Сюда попадают случайно – и, бывает, остаются навсегда. Но, пожалуй, мне эта случайность пошла на пользу. Как тренировочная миссия из игры, которую ты думала, что давно прошла… а нет.

Я взглянула на часы и почувствовала, как в животе предательски заурчало.

– Может, заглянуть в кафетерий, пока туда не прорвались голодные орды студентов, жаждущие кофеина и углеводов? – пробормотала я себе под нос, направляясь к выходу. – Все-таки, даже мыслящие единицы требуют калорий.

Я только свернула за угол и внезапно столкнулась с непроницаемой стеной из стали. Воздух вырвался из легких, а перед глазами мгновенно всплыло холодное, безжалостное лицо, возникшее из тени ночи.

– Простите, – начала я, но слова застряли в горле: его взгляд, острый и пронизывающий, остановил меня.

Его губы скривились в улыбке, от которой по спине пробежал холодок. Это не случайность. Это был перехват.

– Что за?.. – выдох сорвался в воздухе, когда я сделала шаг назад, но его стальная рука мгновенно схватила мой локоть. Страх мгновенно опутал, сжал горло, забрал воздух, не оставляя ни единого шанса вырваться.

– Попалась, – произнес он с нарочитым равнодушием.

Я коротко хмыкнула, почти с жалостью.

– Кто ж тебя учил хватать кошку за шкуру, не проверив, есть ли у нее когти?

Резким движением я перехватила его запястье обеими руками, сделала шаг в сторону, и одновременно нырнула под собственной рукой, закручивая его кисть на излом. Тело развернулось, как по учебнику: бедро легло за его колено, и в следующий миг он пошатнулся, теряя опору. Я уже вывернулась из захвата, оказавшись у него за спиной. Все заняло не больше секунды – движение, отточенное до автоматизма, как дыхание.

Я оттолкнулась от пола, как пуля из ствола и уже бежала, скользя по коридору, пока за спиной не захлопнулась тишина, полная оскорбленного удивления.

– Стой! – прозвучал приказ за спиной.

– Сам стой. В аду, – отвечаю не голосом – клинком, бросая слова, как наживку, чтобы он почувствовал: я не цель, я вызов.

Прыжок к лестнице – без оглядки. Каждый шаг – не бегство, а расчет, упрямый подъем туда, где меньше людей, меньше правил, меньше свидетелей. Только ветер. Только я. Только игра без судей.

– Сколько еще она будет убегать? – голос приблизился, превратившись в низкий скрежет – зверь, измотанный охотой и готовый нанести смертельный удар. – Крыша? Отлично. Там ее легче загнать. И добить.

Я добралась до крыши, сердце било не в груди – в горле, в висках, в кончиках пальцев. Ветер встретил, как соучастник – холодный, насмешливый. Я юркнула за вентиляционный блок, прижалась к стене. Мышцы натянуты, как струны, дыхание резкое, но под контролем. Я ждала. Как охотник. Или как добыча, которая умеет кусаться.

Тишина сгущалась, и вдруг – не звук, не шаг, а вес. Ладонь. Теплая. Живая. Скользнувшая мне на плечо с той опасной ласковостью, с которой хищник гладит добычу перед тем, как вонзить клыки.

– Поймал, – прошипел он у самого уха. Его голос – как шелк, натянутый на сталь. Слишком мягкий, чтобы быть добрым. Слишком близкий, чтобы оставить выбор.

Я рванулась – чисто рефлекторно, но поздно. Его рука уже обвила мое запястье. А потом – не толчок, не удар, а движение: плавное, контролирующее. Он не уронил меня, он уложил. Почти бережно. Как будто каждая секунда была заранее просчитана. Как будто все это – танец, и шаги знает только он.

Моя спина коснулась бетона – холодного, как оправдание, но рука, обвившая талию, была горячей. Не агрессивной, контролирующей. Не властной, окончательной. Без возможности исчезнуть.

Я застыла. Не потому что испугалась. Потому что каждая клетка в теле встала по стойке смирно. Сердце стучало быстро и ровно, отдаваясь в запястье, горле.

Воздух между нами сделался густым. Насытился – его запахом, его теплом, его намерением. Пряный, обволакивающий, как кардамон в вине, но с горечью чего-то недобро предвещающего. Что-то между соблазном и угрозой.

Крыша исчезла. Осталась сцена. Только он и я, вычеркнутые из мира и времени. Он – как надвигающаяся гроза в шелковой перчатке. Я – застывшая на лезвии выбора, где шаг влево и шаг вправо одинаково горят под кожей.

И внутри напряжение. Глухое, сдержанное, готовое сорваться. Не страх. Не желание. Что-то без имени. То, что живет между поцелуем и выстрелом.

Я не могла отвести взгляд от его лица. Свет, падавший на скулу, не освещал – вырезал. Черты были точны, резки, словно их высекли из стали. А глаза… черные, как ночь без намека на рассвет. Но в них – пламя. Не пылающее, нет. Тлеющее. Скрытое глубоко, как жар, который не видно, но от которого горит все вокруг.

Он смотрел на меня не как на человека. В его глазах уже было знание – все мои вопросы, страхи, желания. Даже те, о которых я сама еще не догадывалась. Этот взгляд не давил и не угрожал. Он просто держал меня на месте. Не оставлял пути к бегству. Не позволял солгать.

Скулы – резкие, почти болезненно правильные, выточены терпеливой рукой мастера, который не просто лепил красоту, а вырезали из камня предупреждение. Его лицо несло в себе вызов. Оно было слишком совершенным, чтобы быть просто красивым. Это было произведение искусства, где тень и свет играли в опасную игру. Лицо, которое могло принадлежать ангелу мщения или упавшему богу.

Я знала, что должна вырваться. Сделать вдох. Отступить, пока еще могу. Но его присутствие было, как гравитация – тяжелое, плотное, неотвратимое. Он не держал меня больше, и все равно я не могла сдвинуться.

Мысли о побеге рвались наружу, но сталкивались с чем-то другим – с невозможным, пугающим любопытством. С тем напряжением, что пронзает, как искра между двумя полюсами. Сердце стучало оглушительно, желая не просто вырваться, а быть замеченным. Быть услышанным.

– Ты, оказывается, умеешь заставить мужчину побегать, – произнес он, и в голосе звенело нечто большее, чем раздражение. Он пытался звучать хищно, но дыхание еще сбивалось, и злость в нем мешалась с другим – с интересом, с непрошеным восторгом. – Мы ведь с тобой уже играли в эту игру, не так ли?

Он все еще нависал надо мной, ладонь удерживала запястье, дыхание касалось скулы.

– Я и так зол, – прошептал он. – Не стоило заставлять меня бегать, как проклятого.

Пальцы коснулись моего подбородка. Не грубо – с хищной вежливостью, за которой скрывается воля.

– Дай взглянуть на твое личико. Интересно, стоит ли оно всей этой охоты. Или ты просто привыкла к тому, что за тобой бегают.

Я вздрогнула – не от боли, а от чего-то гораздо тоньше. От растерянности, что накрывает, когда мир вдруг меняет свои полюса. Пряди волос упали на лицо, и он медленно убрал их за ухо – жест почти интимный, почти невинный.

Расстояние между нами растворилось, остался лишь воздух – тяжелый, непроницаемый, которым невозможно дышать. Запретное коснулось необходимого, и я стояла на грани – убежать или остаться.

Он затаил дыхание на мгновение, и я ощутила, как меняется ритм. Его ладонь, до этого уверенная и властная, стала осторожной, будто прикасалась не к коже, а к трещине в стекле – к хрупкой грани, где один неверный шаг может разрушить все.

– Господин, – выдохнула я, сложив руки в пародию на молитву. – Клянусь, у меня правда нет денег. Пожалуйста, не убивайте, я больше не буду убегать! Вы же понимаете, я мертвая никому не выгодна. А живая – ну, тоже спорный вариант, но хотя бы стараюсь.

Слова вырывались быстро, будто я могла отговорить судьбу пустой болтовней:

– Если я испачкала ваш костюм – простите, не специально. Он и правда классный. Химчистка – дело святое. Я сейчас работу ищу, как только найду – все возмещу, с процентами. Я еще студентка, мне за квартиру платить, и вообще – в кошельке десять долларов и чек из прачечной. Хотите, могу отдать. Вот, понимаете, – продолжала я, не давая ему вставить слово, – у меня вообще-то план на жизнь, и он не включает ранние похороны. Учусь, стараюсь, пытаюсь что-то сделать с этим хаосом вокруг. И вообще, кто в наше время без долгов? Я просто не хочу, чтобы все закончилось так глупо. Вот честно, если хотите, могу приготовить вам кофе, рассказать пару историй, что-нибудь смешное, чтобы отвлечься. Ну, пожалуйста, дайте мне шанс, я не такая, как кажется. Только не делайте глупостей.

Я подняла глаза, делая вид, что страх вот-вот прорвется наружу. Взгляд был дрожащим и растерянным. Но внутри меня играл другой ритм – дерзкий, холодный и расчетливый. Этот спектакль страха – мой щит и оружие одновременно. Я знала, что он не просто охотник, что за этой жестокостью скрывается нечто сложнее, и я намеренно вплетала в нашу игру тени неуверенности, чтобы запутать его и взять верх. Потому что в этом танце выживает тот, кто умеет притворяться слабым сильнее всех.

Он моргнул, пытаясь сложить разбросанные осколки моих слов в цельную картину, но безуспешно.

– Какой костюм? – его рука взмыла в воздух, разрывая мою потоковую исповедь на куски. – Стоп. Стоп. Стоп. Ты правда обычная студентка?

Я запнулась, чувство опасности и странное притяжение сплелись в тугой комок, сжимая грудь. Он вызывал во мне больше ужаса, чем кто-либо из тех, кто когда-то ходил под крылом моего отца.

– А я кто? – спросил он, отпуская мое лицо. Его голос неожиданно потеплел, сбросив стальной налет.

– Бандит? Нет. Коллектор? – слова срывались с губ, переходя на «ты» без спроса, словно власть над мной снималась вместе с последними остатками формальностей.

Он вскинул бровь, сделав вид, что не расслышал. Или расслышал, но не поверил.

– Бандит? – переспросил он, слово царапнуло по нервам. В голосе прорезалось раздражение, сухое, как щелчок хлыста. – Это ты сейчас серьезно?

Я невольно отползла назад, но не замолчала – язык жил отдельно от здравого смысла.

– Ну а кто еще появится из ниоткуда, вцепится в руку и посмотрит так, что сразу ясно – тебе сейчас мозги вывернут? Не профессор философии же… Смешно.

Он прищурился. Не так, чтобы угрожающе – скорее, изучающе. Как смотрят на сломанную игрушку, которая вдруг сама заговорила.

– У тебя талант, – медленно произнес он. – Забалтывать страх до абсурда.

– Выжила – уже неплохо, – пробормотала я. – А дальше – по ситуации.

Он хмыкнул – коротко, без веселья, не зная: смеяться ему или тревожиться. Его взгляд вновь впился в меня, но теперь не как в жертву – скорее, как в нечто непредсказуемое.

– Удивительное у тебя зрение на мир, – произнес он, медленно, пробуя фразу на вкус. – Не боишься смерти… наоборот, ты пугаешь ее. Каждый раз шепчешь ей на ухо: «Не смей ко мне прикасаться».

Я моргнула, с трудом удержав дрожь – не от страха, а от того, как точно он попал в суть. Он выхватил из меня фразу, которую я никогда не осмеливалась произнести вслух.

– Ну, у меня нет на нее времени, – пробормотала я. – Если она придет – пусть сама оформит заявку и подождет в очереди. С остальными.

Его губы дернулись. Не в улыбке – в чем-то более опасном.

– И все же ты дрожала, – заметил он. – Тело всегда выдает правду.

– О да, конечно, – протянула я с сухим сарказмом, – это не страх. Это просто реакция на то, что на меня обрушилась тонна мышц и холодного металла. Хоть ты и не похож на гантелю, эффект примерно тот же.

Он прищурился, но в глазах мелькнул отблеск чего-то, похожего на интерес.

– Значит, я – гантеля? Это новый уровень комплиментов.

– Не комплимент, – уточнила я, скрестив руки на груди. – Это диагноз. В следующий раз предупреждай, когда собираешься падать на людей с неба. Или из стен. Или откуда ты вообще взялся?

Он склонился ближе, и воздух снова сгустился.

– А если я скажу, что наблюдал за тобой давно?

– Тогда я официально подам жалобу в Ассоциацию сталкеров, – выдохнула я, – и прицеплю к ней квитанцию из прачечной.

Он молча смотрел на меня несколько долгих секунд, пытаясь разгадать смесь иронии, страха и дерзости, исходившую от меня. Напряжение в его взгляде не спадало, но голос стал ровнее, почти шепотом:

– То есть… я появлялся в местах, где ты живешь, работаешь и учишься – и все это на недоразумение?

– Именно, – кивнула я, слишком усталая, чтобы выдумывать новые оправдания. Моя версия звучала как сюжет из странной артхаусной пьесы, но была единственной, в которую я все еще могла поверить.

Он чуть наклонил голову, и на губах мелькнула усмешка – скептичная, с холодком:

– Перепутать – ладно. Но бандит? – В голосе сквозила смесь обиды и изумления. – Ты вообще понимаешь, насколько абсурдно было то, что мы сталкивались постоянно?

Я задержала дыхание, потом осторожно, словно пробуя лед на прочность:

– Тогда… чем ты занимаешься?

Он выдержал паузу.

– Я? Офисный работник, – ответ прозвучал резко. – Разве не видно?

Нет, не видно.

Ни капли.

«Офисный работник» – слишком ровное определение для человека, чье присутствие ощущается, как легкое давление в груди. У таких, как он, не бывает простых профессий. Они не вписываются в корпоративные шаблоны, не задерживаются возле кулеров, обсуждая погоду или курс акций. Они не носят костюмы ради дресс-кода – они превращают их в броню.

Каждое его движение – экономия ресурса. Пауза между словами – расчет. Взгляд – сканирование.

Нет, он не из тех, кто просиживает восемь часов за таблицами. Он тот, кто заставляет таблицы бояться ошибаться.

Он заметил мою паузу. Перехватил взгляд.

– Ну? – голос прозвучал спокойно, но с нажимом. – Что в тебе говорит, что я не просто офисный клерк?

– Хорошо, – сказала я, выдохнув. – Давай по порядку. Во-первых, ты сидишь так, будто даже скамейка для тебя – временный тактический пункт. Не расслабляешься. Центр тяжести выровнен. Спина прямая, руки в балансе. Люди в офисе так не сидят – они разваливаются, их ломает день. Ты же ждешь, что сейчас кто-то вынырнет из темноты. А это, прости, уже не «продакт-менеджер».

Во-вторых, твой пиджак. Да, формально – деловой. Но он не мнется. На плечах держится слишком хорошо. Я видела такие только у людей, которые привыкли двигаться резко, но хотят остаться незаметными. Подкладка усиленная. Швы – армированы. Это не для офиса. Это чтобы можно было падать, скользить, бежать. Или, скажем, драться.

Я видела, как он чуть поднял бровь. Не перебивал.

– В-третьих… туфли. – Я кивнула вниз, едва заметно. – С виду – идеальная классика. Матовая кожа, гладкий силуэт, блеск ровный, как на витрине. Но подошва – не обычная. Слишком гибкая, амортизирующая, как у кастомной пары для скрытого сопровождения. А носок чуть усилен – это видно по тому, как ты шагал: тяжесть смещена вперед, а не на пятку, как у офисных. Такие делают под заказ, с учетом задач, где внезапный маневр – не метафора.

Я вскинула бровь.

– Эти туфли не для совещаний. В них можно уверенно бежать… или догонять.

Он чуть наклонился вперед. Глаза стали внимательнее.

– И последнее. То, как ты молчишь. Офисные работники заполняют тишину, чтобы не было неловко. Ты же пользуешься ею. Для тебя молчание – это инструмент. И в нем ты опаснее, чем многие в крике.

Я замолчала.

Воздух между нами чуть остыл.

Он смотрел на меня с такой смесью удивления и настороженности – словно я случайно открыла запретный ящик.

– Вот, – выдохнула я, склонив голову. – Ты спросил. Я ответила.

– И… что ты теперь думаешь? – голос понизился, стал глубже, заполняя собой каждый миллиметр между нами.

– Думаю, – я хмыкнула, – если ты и работаешь в офисе, то там людей не увольняют. Их… устраняют.

Он медленно покрутил в пальцах мой студенческий.

– Смышленая ты, – проговорил он, не отрывая взгляда от карты. – Особенно для своих двадцати двух.

– Ты прочитал это с таким выражением, что я почти ждала, как ты сейчас откроешь мою зачетку и выведешь там «пять», – фыркнула я. – Или отчислишь за дерзость. И раз уж ты такой знаток чужих анкет, – я прищурилась. – А сколько лет тебе, уважаемый «офисный работник»?

Он слегка прищурился, явно не ожидая такого вопроса. Но, к моему удивлению, ответил:

– Двадцать шесть.

– А-а-а, – выдохнула я, прикрыв рот ладонью.

Ну все… мои нейроны официально капитулировали. Похоже, рядом с ним IQ испаряется через кожу.

– Это не очень вежливо, – холодно произнес он, накрывая меня взглядом, от которого хотелось немедленно стать меньше.

– Я просто подумала… тебе максимум двадцать, – сделала я попытку к отступлению, но даже сама услышала, как неубедительно это звучит.

Он выдохнул сквозь нос, уголки губ чуть дрогнули.

– Хорошо, – наконец сказал он, отступая в себя, как человек, принявший очередной странный поворот судьбы. – Значит, все выяснили. Теперь можем идти каждый своей дорогой.

– Да! – искренне улыбнулась я, глядя на него снизу вверх.

Интересно, если бы Иан вырос, повторил бы он путь этого мужчины или выбрал иной?

Он не отводил взгляда. Смотрел пристально, замечая каждый жест, каждую мелочь в моих движениях. Пальцы едва заметно шевельнулись, подбородок чуть опустился – будто он выискивал смысл там, где другие не увидели бы ничего.

– Ты правда считаешь, что стоит так легко относиться к встречам с незнакомцами? Особенно с такими, как я.

Я улыбнулась – неторопливо, с искрой дерзости.

– Есть один занятный феномен – парадокс близости. Люди склонны терять бдительность там, где ощущают уют. Пока ничего не нарушает привычный ритм, мы глядим сквозь угрозы, словно их нет. Так что, возможно, именно твоя внезапность и спутала мне карты.

Он отстранился, давая себе секунду на переоценку. Пальцы скользнули по краю манжета, потом задержались. Взгляд не дрогнул, но в нем появилось движение – как смена глубины в воде. Не отвлекаясь ни на что постороннее, он спросил:

– А если бы я сказал, что моя роль – следить за теми, кто слишком много знает, слишком быстро учится?

Сердце дернулось, пропустив шаг, но голос остался ровным:

– Тогда, похоже, у меня припасено несколько сюрпризов для таких наблюдателей. Ты ведь понимаешь: даже самые изощренные системы таят слабые места – неочевидные, вшитые глубже, чем можно просчитать. И даже идеальные алгоритмы в конце концов сталкиваются с тем, что выходит за пределы формул.

Он приблизился – не рывком, а с той осторожной уверенностью, с какой подходят к огню, еще не решив: греться или обжечься.

– Ты играешь опасно, – его шепот был не угрозой, а аккордом, едва касающимся слуха. – Но я уважаю тех, кто знает цену игре.

Я коротко кивнула. Любопытство разрасталось – уже не научное, не рациональное. Оно напоминало инстинкт, у которого нет языка, только направление.

– А ты? Какой у тебя план?

– Оставить тебе шанс удивить меня.

Наши взгляды пересеклись и все остальное растворилось. Он отступил на шаг, но не отстранился: глаза вспыхнули еще ярче. Это отступление было частью стратегии, а не сомнения. В воздухе остался след – не запах, не жест, а ощущение: нечто началось, но еще не приняло форму.

Я не удержалась и решила подлить масла:

– Знаешь… – я скрестила руки на груди. – Дарвин однажды сказал: «Выживает не самый сильный и не самый умный, а тот, кто лучше всех приспосабливается к изменениям».

Сделала шаг вперед. Не бросаясь, не провоцируя – просто укореняясь в этом моменте, не отводя глаз.

– Так что, если ты рассчитываешь поймать меня, придется научиться менять форму быстрее, чем я меняю маршрут.

Его лицо сохраняло напряжение между интересом и инстинктом. Плечи немного опустились, расслабляясь.

– Адаптация – это хорошо, но я не просто вид, я – хищник, способный на камуфляж и молниеносные атаки. Тебе стоит быть осторожной, если не хочешь стать его добычей.

Я шагнула ближе – не в угрозу, а в вызов. Глаза горели, но не от страха, от внутреннего жара, который нельзя назвать только интересом. Скорее – азартом.

– Тогда это естественный отбор, да? Интересно, кто в этой игре хищник, а кто – жертва. Только помни: даже самые быстрые хищники порой становятся жертвами – достаточно лишь изменить правила.

Он разомкнул пальцы, скрестив руки заново, и выпрямился. Слова проникли в него, открывая пространство между нами. Взгляд оставался прикованным ко мне.

– Правила пластичны, – произнес он, медленно, проверяя вес каждого слова. – И я их переплавляю. Но без последствий не уходит никто, кто решается их переписать без спроса.

– Значит, готовься. Я не просто умею менять правила. Я – причина, по которой они начинают трещать.

В паузе, что повисла между нами, было все: вызов, ожидание, а может быть, даже удовольствие от хрупкости равновесия. Как в шахматной партии, где оба понимают: на доске осталось меньше фигур, чем нужно, чтобы отступать.