Читать книгу Код из лжи и пепла - Группа авторов - Страница 8

«Выживает не самый сильный и не самый умный – а тот, кто умеет просчитывать и молчать до нужного хода. Остальные просто красиво проигрывают: с громкими словами, горящими глазами и флагом в руке, под который никто не встанет. Хаос не любит шумных, он предпочитает тех, кто тихо делает свое».

– Амайя Капоне, раздел «Гибридные игры и шахматы двадцать первого века», личные заметки.

Я глубоко вдохнула, стараясь сбросить с плеч усталость, накопившуюся за день. Ночной график оказался сложнее, чем я ожидала: тело привыкает к тишине, а не к чужим голосам в три часа утра. Но я справлялась: устроилась сразу на две подработки. В кафе у тети и в супермаркет, который находился в пятнадцати минутах ходьбы от дома.

Поскольку занятия в университете проходят в основном по утрам и заканчиваются к полудню, совмещать работу и учебу, казалось, вполне реально. Платят немного, но я смотрела на это как на первый шаг: главное сейчас не деньги, а возможность. Сумин сразу предупредила, что много платить не сможет, но я и не стала спорить. Мне больше нужна была практика, чем прибыль. Да и «план Б» уже готовился к запуску.

Супермаркет я выбрала для ночной смены. Звучит не особенно вдохновляюще: перекладывать коробки и печатать ценники, но это куда безопаснее, чем работать среди тех, кто привык решать проблемы деньгами и оружием.

А я, мягко говоря, таких знала слишком много.

Сегодня мой первый день. Я волновалась, но была решительно настроена.

У входа в магазин меня встретила менеджер – молодая девушка с доброй улыбкой и ярким шарфом цвета спелой вишни, который казался чересчур ярким для этой ночи.

– Это Дауль, – сказала она, указав в сторону молодого человека, стоявшего чуть в тени.

У него были длинные каштановые волосы, собранные в небрежный хвост, и лицо – из тех, что обычно украшают обложки манги: резкие линии, спокойные глаза, какая-то киношная недосказанность. Он казался почти неестественно уравновешенным для человека, ответственного за порядок в ночную смену.

– Он все покажет и объяснит, – добавила она, бросив на меня взгляд с мягким заговорщическим прищуром.

Я коротко кивнула – сдержанно, сухо, в духе минимальной служебной вежливости.

– Ну что ж, я исчезаю, – сказала она, и буквально в следующее мгновение, как персонаж из старого фильма, растворилась за дверью, оставив за собой легкий шлейф парфюма и ощущение начавшегося испытания.

Дауль посмотрел на меня с тем выражением, в котором удивление, легкая ирония и почти братская доброжелательность странным образом сосуществовали в равных долях.

– Тебе, если не ошибаюсь, двадцать два? Тогда предлагаю сразу перейти на «ты». Здесь так проще. Мы же как экипаж подлодки: тесно, шумно, и нет смысла тратить кислород на формальности.

– Согласна, – ответила я. – Формальности уместны только на приеме у налогового инспектора.

Он моргнул – не то от неожиданности, не то подавляя улыбку.

– Ну ладно, тогда пойдем в отдел напитков.

Дауль терпеливо объяснял, как обращаться с ручным принтером для ценников – стареньким, слегка поскрипывающим устройством, которое, казалось, помнило другие эпохи. Он показал, где стоят коробки с запасами, аккуратно штабелированные в холодных складских проходах, и объяснил, по какому принципу распределяются смены.

Мы двигались между стеллажами, где продукты – от риса до мороженого – были разложены с клинической аккуратностью. Над нами гудели лампы холодного света, а в воздухе стоял едва уловимый запах пластика, хлеба и чего-то железного, как в подземелье с вентиляцией.

Голос Дауля был низкий и спокойный, не нарушая ночную тишину. Он говорил так внимательно, будто не просто объяснял, а открывал мне секреты этого странного ночного супермаркета, где между полок и ящиков кипела своя особая жизнь.

– Процесс понятен. Алгоритм простой: сортировка, маркировка, выкладка. При желании можно даже ввести в Excel и визуализировать.

– В… чем? – прищурился Дауль.

– Не бери в голову, – отмахнулась я. – Все ясно.

Он на секунду задержал взгляд, пытаясь понять, пошутила ли я. Я приняла прибор из его рук.

– Ты, конечно… умная, – пробормотал он с коротким смешком. – Такое чувство, что я попал в фантастический фильм: ты – андроид с научной прошивкой, а я просто персонаж с фонариком.

– Почти угадал. Только вместо аккумулятора – хроническая усталость и литры зеленого чая, – хмыкнула я, скользнув взглядом по полке с энергетиками.

– Окей, профессор, – подмигнул Дауль. – Тогда начнем с этой полки. Она у нас самая вредная: то банку за банкой роняют, то ценники отваливаются. Прямо как студент на сессии – держится из последних сил.

Так началась моя первая ночь в супермаркете. Простая, почти аскетичная, с запахом картона, ламп дневного света и металлических полок. Но внутри меня с каждым шагом крепла уверенность: даже в этой кажущейся банальности скрыт порядок. Каждый стикер, каждая коробка, даже перегрузка штрих-кодов – это элементы. А элементы можно собрать в систему. А из системы – выстроить структуру.

Я уже начала ее строить.

Есть особая прелесть в ночных супермаркетах. Ни шума города, ни раздраженного гула толпы, ни кликающих секунд часов – только длинные стеллажи, упорядоченные ряды упаковок и шелест коробок, похожий на перелистывание страниц в библиотеке, где читают сами боги.

– Ты довольно быстро схватываешь, – пробормотал Дауль, подкатывая тележку с газировкой. Банки в ней гремели, как монеты в сломанной копилке.

– На самом деле я просто позволяю своему гиппокампу активировать пространственную память, – заметила я, сканируя штрих-код и проверяя срок годности. – Это классический механизм, описанный в работах О’Кифа. Заодно тренирую рабочую память. Все-таки нейропластичность – не шутка.

Он приподнял бровь и на секунду остановился.

– Гиппо… кто?

– Гиппокамп. Область мозга, отвечающая за память и ориентацию в пространстве. Если коротко: я быстро понимаю, где что лежит, и не кладу йогурты туда, где должны быть зубные пасты.

– А… круто, – кивнул он. – Ну, я просто кладу все по планограмме.

– Тоже эффективно, – одобрила я с легкой улыбкой. Дауль был приятным собеседником – не спорил, не перебивал, и, главное, не пытался притворяться, что понимает каждое мое слово.

Мы молча работали еще минут двадцать, пока я не заговорила снова:

– Забавно, – сказала я. – Ночные смены вроде бы помогают людям с тревогой, но в то же время портят здоровье из-за стресса. Это как биологическая русская рулетка.

Дауль выронил коробку с консервами.

– Прости, что?

– Просто констатирую: мы одновременно и помогаем, и вредим себе.

Он посмотрел на меня с выражением: «Окей, и что мне теперь с этим делать?»

– Слушай, ты всегда так сложно говоришь?

– Я просто говорю, как думаю, – пожала плечами. – Если бы у меня был другой стиль мышления, возможно, я бы делала карьеру блогера и обсуждала оттенки помад. Но, к сожалению или к счастью, я когнитивная единица, настроенная на анализ, а не на хайп.

– Ну, наверное, это даже лучше, – улыбнулся он с легкой иронией.

Поначалу работа шла бодро, мозг воспринимал это как головоломку, которую приятно разгадывать. Я быстро освоилась с системой, расставляла бутылки, сверялась с ценниками, как биоинженер, выравнивающий ДНК. Но вскоре ритм начал терять остроту. Повторы стали глушить внимание, словно алгоритм вошел в бесконечный цикл. От действия к действию, без новизны, без вызова. Мозг, привыкший к абстракциям и моделям, начал скучать.

Перерывы приносили долгожданное разнообразие. Через двери постоянно входили люди, источающие запах алкоголя, табака и дешевых духов – очевидные гости ближайшего бара. Слегка поддатые, немного не в себе. Раньше я бы записала их в категорию «эмоционально нестабильных клиентов».

Но Дауль управлялся с ними с удивительным мастерством. Он не просто разговаривал – он вел их словно дирижер оркестр: мягко гасил накал страстей, кивком головы приглашал к диалогу, ловко считывая моменты, когда обычный человек давно бы взорвался. Его подход вызывал уважение. Я молча наблюдала и училась.

– Амайя! – позвал он от кассы. – Сделай перерыв. Выйди, подыши.

– Хорошо, – отозвалась я, с легким щелчком вернув принтер ценников на место. Спина ныла от монотонного наклона, пальцы потеряли чувствительность.

Я вышла через заднюю дверь в узкий, почти забытый мир между бетонными стенами. Здесь пахло пылью, дождем и ночным городом. Света было мало. Тусклая лампа над дверью не дотягивалась до противоположной стены. Что ж, даже лучше. Полумрак не требует выражения лица. А значит и усилий.

Я потянулась, разминая мышцы, вытягивая из них монотонность. Затем достала из кармана блокнот. Он был старым, в обложке из темной ткани, исписанный диаграммами, моделями, списками. На его страницах был мой «план Б»: подробный путь к финансовой независимости, просчитанный до шестого месяца.

– Перспективы пока неутешительные, – пробормотала я, постукивая ручкой по строчке с подсчетами. – Если бы я только встретила его снова.

В памяти всплыл образ мужчины из офиса. Умного. Вдумчивого. Опасного – в том смысле, как опасен шахматист, а не преступник. Он трудился в той самой компании, где сейчас идет отбор. После тестов обещали собеседование. Я прошла. Осталось только, чтобы он меня вспомнил.

В этот момент мои размышления прервал голос, пропитанный фальшивой лаской и ядовитым подтекстом:

– Что ты тут делаешь, милая? Родители не учили держаться подальше от темных переулков?

Я сразу узнала этот голос – хриплый и вязкий, как затхлый дым. Не оборачиваясь, поняла, кто это: коллекторы. Те, кто приходит не за разговорами, а за требованиями. Сегодня их было двое – без главного, без настоящей власти. Внутри что-то щелкнуло – шанс, возможность.

Но я осталась неподвижна. Мой взгляд мельком скользнул в сторону. Да, это были они, и сегодня их меньше. Идеальный момент, чтобы раз и навсегда избавиться от угрозы. Быстро, точно, без следов.

Но нет. Сегодня мой первый день на новом месте – первый день без крови на руках. Я решила оставить их в живых не из чувства справедливости, а потому что сама задаю правила чужих игр.

– Ну нихрена себе, глянь, кто тут, – голос прорезал тишину, хриплый, как пепел в горле. Один из них вышел вперед, шаги тяжелые, медленные, уверенные. – Ты видишь? Это же та девка… которая боссу бровь пополам рассекла.

– Да ты гонишь!

Второй, ниже ростом, вытянул шею, пытаясь разглядеть меня сквозь сгущающиеся сумерки. Узнав, кто перед ним, он изогнул губы в усмешке, лишенной всякого человеческого тепла.

– А вот это уже весело.

Я молчала, сердце ровно отбивало ритм, словно метроном. Урок номер один – не показывать страх. Урок номер два – использовать страх как приманку.

– Босс до сих пор с башкой перемотанной ходит, – усмехнулся первый, подходя ближе. – Сказал четко: найдете ее – ни слова. Тащите сюда. Хоть волоком. Хоть по кускам.

Я сделала шаг вперед.

– Господа, – тихо, почти ласково, – давайте представим, что вы умеете думать. Не как хищники, а как те, кто хочет дожить до утра. Убить меня? Плохой план. Слишком громко. Слишком грязно. Слишком много людей, которые заметят. А потом спросят. А потом начнут копать.

– Ты охерела? – сжал кулаки один, шаги стали резкими, плечи развернулись, готовясь к удару. – Ты думаешь, это кино какое-то?

Я встретила его взгляд без малейшего волнения.

– Нет, – сказала спокойно, пожав плечами. – Это реальность. Та, где я уже однажды разбила вашему боссу лицо. А теперь, видимо, очередь его шавок.

Металл вспыхнул в руке одного – нож, длинный и холодный. Другой сжал что-то в кулаке – бутылка или кастет. Я не ждала уточнений.

– Живой или мертвой – похуй, – рявкнул один, и они ринулись вперед.

– Полиция! – выстрелил ярко голос, как сигнал в ночи. Не просто крик – точный, режущий по нервам рикошет слов. Иллюзия контроля – мой козырь.

В их движении на секунду что-то сбилось. И этого хватило.

Пальцы зацепились за край металлического забора – острый, холодный, пахнущий ржавчиной. Отталкиваюсь – в груди взрывается воздух. Тело скользит вниз по другой стороне, колени гудят, но я уже на земле. На свободе.

– Пока, мальчики без мозгов! – бросила я, не оборачиваясь, только чувствуя, как ярость за моей спиной рвется наружу, сорвавшись с поводка.

– За ней! Сейчас же! – раздался крик.

Рев хищников эхом разносится по пустынным улицам. Они бегут не просто за мной – за угрозой, за позором, который до сих пор смахивает их босс, утирая кровь с лица. Но я не из тех, кто сдается. Я – огонь, брошенный в сухую траву. Пусть пытаются догнать.

Ноги бьют асфальт дробно, дыхание рвется, легкие горят, сердце долбит так, что звенит в ушах.

Я резко сворачиваю за мусорные баки, скольжу вдоль стены, меняю направление, не давая им сблизиться.

Шаги за спиной сбиваются, кто-то матерится, кто-то ускоряется – они все еще думают, что догонят.

Пусть думают.

Я режу угол, подныриваю под ржавую лестницу, сливаясь с тенью.

– Кто вообще эта девка? – хрипит один, запнувшись о бордюр. – Почему она так быстро бегает?

Повернула за угол – и передо мной возник отель, величественный и холодный, словно монумент из стекла и бетона. Его фасад блестел сотнями глаз – камер, зорко следящих за каждым шагом, каждым вздохом улицы. Это был шах: положение опасное, но не без надежды.

Я рванулась туда, где мерцал свет, где суетился народ – сюда не пробьется их тень, здесь чужое поле для их игр.

Но судьба, как всегда, плела свои коварные узоры с улыбкой, наполненной едкой иронией.

Я врезалась в него с такой силой, будто сам город поставил передо мной баррикаду из плоти и стали. Нос ударился о его грудь, и в этот момент я снова ощутила, как чертовски уязвимо быть человеком. Хруст реальности. Вдох – рваный. Боль – чистая, живая, отрезвляющая.

– Черт, – прошипела я, вцепившись в его плащ. Плотная ткань, дорогая, пахнущая дождем, холодным металлом и табаком ручной скрутки. Он не шелохнулся. Просто стоял, как неприступная стена.

Я подняла глаза и почувствовала, как мир снова нажал на паузу.

– Что с лицом? Притворяешься, что не узнала? – голос скользнул по коже холодным шелком. Интонация была тихой, но разрывающей тишину и стены внутри меня, словно стекло между ребрами. В нем звучала власть – привычка, что никто не осмеливается перебивать.

Он.

Снова он.

Вселенная решила переиграть все заново, хотя эта сцена давно должна была закончиться. Его лицо не изменилось – те же резкие линии и четкие контуры, вырезанные с какой-то нереальной точностью. Слишком правильное, чтобы казаться живым. В нем не было ни намека на фальшь – потому что фальшь держится на изъянах. Здесь их не было. И именно это пугало больше всего.

– Я… н-нет, – споткнулась я о собственный голос, и слова вышли, как треснутые стеклянные шарики.

Он действительно выходил из отеля, когда я налетела на него. Картина абсурда: беглянка и он – как статуя в костюме, созданная специально для того, чтобы ломать чьи-то судьбы между утренними совещаниями.

Тонкая серая полоска костюма – безупречная. Белоснежная рубашка гладкая, как моральная ясность, которой он, похоже, никогда не пользовался. Галстук выверенный до мельчайших деталей. Даже воздух вокруг него пах прецизионной угрозой. Почти жасмин. Или смерть, завернутая в роскошь.

Я стояла перед ним, как перед закрытой дверью, за которой может скрываться либо выход, либо ловушка, но ни того ни другого не видно сквозь толщу стекла. И в его взгляде не было ответа – только промедление. Словно он еще решал, будет ли в этой партии спасителем или приговором.

Его рука скользнула к моей, как вспышка перед раскатом. Касание легкое, почти без веса, но отозвавшееся жаром, не естественным, а продуманным. Я дернулась – сердце повторило мой жест. И в груди одновременно вспыхнули два сигнала: инстинкт отступить и потребность остаться.

– Она точно свернула сюда! – за углом хрипел голос. Шаги приближались, тяжелые, решительные. Переулок сужался, стены давили, света почти не осталось. Я оценила расстояние – десять шагов впереди, еще меньше сбоку. Вдох. Рывок. Дальше – только вперед.

Инстинкт, паника, воля – все вспыхнуло разом. Внутри сирена. Снаружи тупик.

– Спрячьте меня… пожалуйста, – сорвалось с губ, прежде чем я успела подумать. Голос дрожал, руки вцепились в его плащ. Я шагнула ближе, стараясь заслониться за ним от шагов и голосов, что уже звучали за углом.

В следующую секунду я уже пряталась в нем, вжимаясь в его корпус, как в последнюю стену до конца света. Пальцы вцепились в ткань – плотную, пахнущую пеплом, табаком и тем, что невозможно объяснить: тревожный, слишком знакомый аромат. Возможно, это была смерть. Или дом. Иногда они пахнут одинаково.

Он не сказал ни слова. Не оттолкнул. Просто замер.

Его тело напряглось. По челюсти прошла жила – не мускул, а молчаливое предупреждение. Взгляд метнулся в сторону переулка: там, за углом, приближался звук – не просто шаги, приближение охоты.

Резко, без единого слова, он развернул нас. Встал между мной и шумом. Его плечи, его силуэт, запах его плаща – холодный, терпкий – все в нем встало стеной. Не демонстрация силы, не жест – решение. Он не прикрывал женщину. Он прикрывал уязвимость.

– Где она? – голоса обрушились на переулок. – Она должна быть здесь! Эта тварь не могла испариться!

– Сука хитрая, – прошипел второй.

Он чуть склонился. Его ладонь опустилась мне на макушку. Медленно. Осторожно. Как будто я была не человеком, а порезанной до тонкости фарфоровой чашкой, с которой нельзя резко двигаться. Его прикосновение не грело – оно заземляло, возвращало в тело, в настоящее.

Я почувствовала стыд. Не испуг, не панику, а густое, тяжелое ощущение собственной несостоятельности. Дочь мафиози. Наследница имени, веса, крови. Выращенная в домах, где слово стоило больше выстрела. А теперь дрожу в чьих-то руках, прижимаюсь, ищу защиты, словно чужая в собственной судьбе.

Абсурд. Фарс, разыгранный на сцене, где давно сорвали кулисы. Или трагедия – слишком старая, чтобы кто-то ее еще разыгрывал всерьез.

Он не говорил ни слова. Просто смотрел в сторону, туда, где голоса охотников постепенно растворялись в городе. В его взгляде была ледяная, стерильная ярость – не к ним. К факту их существования.

– Страшные дяди ушли, – наконец сказал он, без улыбки, почти лениво, но руки с моих плеч не убрал. – Или ты планируешь так стоять до утра?

Я коротко кивнула. Сердце било в висках, колени все еще не слушались, но дыхание стало ровнее.

– Ты не перестаешь меня удивлять. – Он наконец убрал руки, повернулся, собираясь пойти дальше, но остановился. – От кого в этот раз бежишь?

Я не ответила. Только поправила волосы, которые липли к щеке, и сжала кулаки.

– Коллекторы, – буркнула я, отталкиваясь и от него, и от себя прежней. Шаг назад. Воздух без него оказался другим: колючим, как утренний ветер в ноябре. – Теперь уже настоящие.

Он смерил меня взглядом, как снайпер, оценивающий цель.

– Ты взяла кредит? – голос был почти искренне удивленным. – Сколько?

– Это… длинная история. – Губы пересохли, слова с трудом срывались. – Очень длинная. Со взрывами, плохими решениями и, как видишь, мужчинами в дорогих костюмах, которые всегда приходят в самый неподходящий момент.

Он скрестил руки на груди. Под пальто тянулись четкие линии костюма – он все еще выглядел так, будто сбежал со страницы глянца, только этот глянец знал, как ломать челюсти.

– Черт! – Я резко взглянула на часы и сердце провалилось. – Мне нужно бежать.

Я сделала два шага назад, стараясь удержать дыхание.

– Послушай… – Я задержалась на месте, поймала его взгляд. Цинизм в нем был почти физическим. – Я бы хотела тебя отблагодарить. Я работаю через три квартала – круглосуточный супермаркет с желтой вывеской. Мимо не пройдешь. Я заканчиваю ближе к пяти. Если окажешься рядом – я угощу тебя чем-нибудь. Не обещаю гастрономического откровения, но точно будет съедобно. И, возможно, даже вкусно.

– С какой стати мне…

Я не стала ждать ответа – развернулась и побежала, позволяя шагам стать решением, пока сердце еще сомневалось.

– Ну и девчонка, – выдохнул почти бесцветно, без усмешки, без раздражения.

Остаток смены тянулся бесконечно. Я металась между витринами, выполняла всё по списку, но при этом снова и снова косилась на стеклянную дверь. Каждый раз надеясь, что войдет он. Но за стеклом были только пьяные студенты, бросающие друг в друга объедками и философскими идеями. Кто-то в капюшоне долго выбирал энергетик без сахара – и все. Никаких шагов, никаких глаз, которые я так боялась встретить.

Я стояла у холодильника, затерявшись между отражением в стекле и холодным светом неоновых ламп. На полке – банановое молоко. Та самая бутылка, которую Хенри когда-то сунул мне с лукавой улыбкой и прищуром, как будто вручал не напиток, а ключ к целому миру.

«У нас это считается лакомством. Только не фыркай, принцесса».

Пальцы сомкнулись на холодном пластике.

– Интересно, он бы это оценил? – прошептала я, словно банановое молоко могло знать ответ. – Что ты вообще творишь, Амайя?

Я хлопнула себя по щекам – не сильно, просто чтобы заткнуть внутреннего романтика, пока он не разжег костер там, где и искры не должно быть. Нельзя расслабляться. Глупости сейчас ни к чему.

– Хорошего дня, Амайя! – окликнул Дауль, а я уже шагала в ночь, прижимая напиток за спиной, не как подарок, а как приманку.

Ночь выдалась непривычно тихой. Ни звуков, ни ветра. Такой тишиной город дышит перед тем, как что-то ломается. Или перед чудом – но в чудеса я давно не верю.

Ну и на что ты надеялась? Что он появится? Сядет рядом на бордюр, и вы, попивая молоко под фонарем, как в старом фильме, мило дойдете до вопроса: «А не работаете ли вы, случайно, на криминального гения, сэр?»

Я усмехнулась сквозь выдох. Глупо. Баночка тяжела в моей руке – весь вес моей слишком наивной, слишком хрупкой надежды. Но я не отпускала ее.

Цель всплыла в сознании четко, без обиняков. Мужчина, о котором шла речь, – ключевая фигура из Хаб Интертеймент, корпорации, взлетевшей с той же грацией, что и ракета, впрыснутая стероидами и деньгами.

Мы с Ароном пытались приблизиться к ним, хотя бы к периметру. Система отторгала моментально. Холодно. Без интереса. Как организм – инфекцию.

Деньги внутри циркулировали неестественно гладко. Без утечек, без шероховатостей. Ни одной зацепки. Все слишком выверено, слишком чисто. На вершине – не человек, а конструкция. Президент компании. Имя фигурировало в пресс-релизах, но реальное лицо никто не видел. Не интервью. Не случайных снимков. Только решения. Только слухи. Только следы – исчезнувшие конкуренты, внезапные перестановки, капитал, который перемещался, как по команде.

Вокруг него – кольцо страха. Сжатое. Дисциплинированное. Он не просто строил империю. Он вырезал альтернативы.

Он был умен, расчетлив и почти неуловим. Не тот, кто действует – тот, из-за кого все начинает происходить. А у нас – только догадки и слишком стройная цепь совпадений, чтобы поверить в случайность.

И вот я – вся из себя мисс «расследование года», иду по пустой улице с банановым молоком в руке, словно актриса, забывшая, что съемки давно закончились.

– Серьезно, Амайя? – пробормотала я, глядя на бутылку в ладони. – Ты ожидала, что он появится из ниоткуда, скажет: «О, как мило» и устроит вечер откровений?

Наивно. Смешно. Почти трогательно в своей глупости.

Я уже собралась просто уйти, как из тени прозвучало:

– Твоя смена, похоже, длилась вечность.

Я резко обернулась и, конечно же, он. Стоял в полумраке, прислонившись к стене. Спокойный, собранный, точно знал, сколько нужно молчать, чтобы все внимание оказалось у него. Было ощущение, что он контролирует не только себя, но и пространство вокруг.

– Мне пришлось ждать больше часа, – голос чуть хриплый от прохлады.

– Прости, – я подошла ближе. В груди все дрожало. Я старалась дышать глубже, пытаясь взять в руки свое волнение. – Я думала, ты не придешь, – слова сорвались чуть тише, чем хотелось. Я выпрямилась, не давая себе уйти в слабость. – Поэтому решила не спешить… Это тебе.

Я протянула бутылку бананового молока – наивный предмет, нарочито простой, но выбранный с точным расчетом. В этом жесте было больше смысла, чем я готова была озвучить.

Я коснулась его руки и сжала пальцы, подталкивая их к бутылке. Он не отдернул руку, но и не ответил. Ладонь теплая, твердая – в ней чувствовалась устойчивая сила, способная удержать или раздавить.

Внутри проскользнуло легкое смещение – неясно, это была память или сбой контроля. Я помню, как его пальцы прикасались к моему лицу – точно, без суеты. Прикосновение не хранило тепла, в нем было больше привычки фиксировать улику, чем держать чужие чувства.

Амайя, приди в себя!

– Спасибо за то, что тогда спрятал меня. Не знаю, чем бы все кончилось без тебя. – Я опустила взгляд и сцепила пальцы в замок. В голову сразу всплыло: люди подсознательно имитируют позу тех, кто вызывает у них доверие. – Как тебя зовут?

– Рем, – ответ прозвучал ровно, отрывисто.

– Рем, – повторила я почти шепотом.

– Пойдем. Я отвезу тебя домой.

Он уже развернулся к машине. Решение было принято еще до того, как я открыла рот – он просто выжидал момент.

Я застыла. Все разворачивалось слишком быстро, без сбоев. Часть меня напряглась – мне никогда не нравилось, когда события ускользают из-под контроля. Но другая часть ощутила странное облегчение.

Не придется угождать ему, подстраиваться, умолять поверить. Не нужно будет раз за разом доказывать, что я чего-то стою. Он уже решил для себя, что делать со мной, и я в этом уравнении – не жертва и не проситель.

Я поймала себя на том, что пальцы все еще сцеплены слишком крепко. Пришлось разжать их, выдохнуть и мысленно напомнить себе: не растаять только оттого, что кто-то вдруг берет часть моих проблем на себя. Не обмануться. Все может измениться за секунду. Но пока что все идет быстро и это даже легче, чем растягивать это унижение на потом.

– Нет, не нужно! Я и так навязываюсь… – Я резко вскинула руки, пытаясь преградить путь его решимости.

– Я не делаю это ради удовольствия, – отрезал он, не оборачиваясь. – Если за тобой следят, разумнее добраться домой на машине.

Я пошла за ним и села рядом, чувствуя кожей крошечную победу – мелочь, но с привкусом стратегии. Это был лишь первый ход в партии, где фигуры еще расставляются, но финал уже обещает быть зрелищным и жестоким.

– Скажи, Рем… Ты ведь работаешь в Хаб Интертеймент, верно? – спросила я, скользнув взглядом по его профилю. Острые скулы, четкая линия подбородка, губы поджаты – лицо, которое спокойно могло бы иллюстрировать учебник по анатомии, пример безупречной симметрии.

Он вел машину с той выверенной экономией движений, что встречается у солдат, хирургов или людей, которых жизнь приучила не тратить лишнюю энергию. Одна рука лежала на руле, другая чуть скользнула по подлокотнику.

– Да. Я секретарь, – сказал он коротко, не поворачивая головы. В этих двух словах не осталось места ни для вопросов, ни для лишнего воздуха.

– Тебе идет, – я улыбнулась, просто констатируя очевидное. Почти как формулу: если x – харизма и молчаливая сила, то y – очарование невозмутимости.

Я на секунду взглянула на его руку на руле, проверяя, дрогнет ли он.

– В тот день ты был с мужчиной, – сказала я тише, чуть сгладив тон, чтобы не прозвучать слишком настырно. – Он представился нам как вице-президент вашей компании. Кто он тебе?

Фраза прозвучала мимоходом, но в каждом слоге скрывалась острота. Такие вопросы – тонкая работа: нельзя резать слишком глубоко, пока не увидишь, где начинает дергаться живая ткань.

Я смотрела на него внимательно, но не из вежливости – из холодной необходимости. Каждое движение, каждый вдох, даже неуловимое замедление – все это не просто реакция, а данные. И я, как любой грамотный аналитик, знала: правда всегда прячется в этих мельчайших сдвигах, на стыке дыхания и жеста.

– Мой руководитель, – ответил он безынициативно.

Может, он и правда просто телохранитель? Живая перегородка для худощавого волка, прячущего острые зубы под мягкой шерстью?

Я смотрела на него и невольно вспоминала Арона – холодного, точного, неудобного даже для своих. Нас разделяли цели, но объединяла одна формула: логика важнее эмоций, задача выше морали. Остальное – шум, лишний сигнал на ЭЭГ, мешающий увидеть чистую картину.

– Ты не знаешь… в тот день, когда проводили тест на пригодность, много студентов его прошли? – спросила я чуть тише, наклонив голову набок.

– Достаточно. А что?

– Уже решили, кто прошел дальше? Кого пригласят на собеседование? – Мои пальцы непроизвольно сжались в кулаки на коленях. Я чувствовала, как напряжение поднимается по позвоночнику и пульсирует в горле. Не стоило выдавать это, но тело всегда сдает тебя первым.

Он скользнул по мне взглядом из-за руля.

– Ты хочешь работать у нас? Зачем? – Не вопрос – проверка на прочность.

– А разве это важно? – я ответила резко, слишком колко даже для себя. В его глазах мелькнула короткая усмешка.

Он едва заметно качнул головой, отсекая все лишнее.

Я выдохнула и, не глядя прямо на него, сказала уже тише, почти одними губами:

– Извини. Просто… ты ведь помнишь тех мужчин, что тогда гнались за мной?

– Допустим.

Холод. Настоящий, полярный. Словно я разговаривала не с человеком, а с антарктической станцией: сигнал принимается, но отклика нет.

– Есть семья, которую я пытаюсь защитить. Их долг – не просто яма, а гравитационная бездна, способная затянуть их вместе с детьми и внуками. Если им не помочь, их сожрут, не оставив ни шанса, ни жалости. Они приняли меня без лишних вопросов, без условий – просто потому, что у них есть сердце, которое еще умеет биться. Я не собираюсь от них отворачиваться. Недавно к их пекарне пришли эти люди. Устроили показательный разнос. Чтобы напомнить всем, кто здесь хозяин и как быстро можно раздавить тех, кто слишком тихо живет.

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как в груди накапливается боль.

– У меня есть одно видео. Они гнались за мной только потому, что я пригрозила отдать его в полицию.

Он молчал, даже не моргнул, просто ждал, насколько глубоко я копну сама.

– Поэтому я работаю на двух работах. И, может быть, попытаюсь пролезть туда, где условия звучат как приговор: бесконечные переработки, давление, правила, которые меняются каждый день, если ты не свой. – Я развернулась к нему. – Иногда у человека просто нет другого выхода. Либо ты ломаешься в закрытую дверь, либо смотришь, как сгорает твоя последняя надежда.

Он чуть хмыкнул, почти беззвучно.

– Значит, ты готова пройти через все это… только ради чужого долга? Ты правда готова принять систему, которая перемелет тебя в труху?

– В этом мире каждое действие, даже самое нелепое, подчиняется трем законам адаптации. – Я откинула волосы с лица. – Первое: покоряться, даже если ненавидишь. Второе: говорить не то, что думаешь, а то, что ждут от тебя услышать. И третье… Улыбаться, даже если внутри все хрустит по швам.

Я откинулась на спинку.

– Ну что, господин Рем? Замолвите за меня словечко?

Мы смотрели друг на друга. Он сидел неподвижно, только пальцы на руле слегка сжались. Я заметила это первым делом – все остальное отлетало. Мои слова били в стену. Слова, эмоции – все оседало у его ног пылью, которую он даже не собирался поднимать. Он айсберг, а я пытаюсь растопить его ладонями. Глупо. Но ведь даже Титаник не поверил в опасность до последнего.

– В этом нет нужды. Менеджер завтра разошлет приглашения тем, кто прошел с отличием, – сказал он наконец. Глухо, отрывисто.

– Правда? – Я подалась вперед и позволила себе короткий смешок, что-то вроде победного выдоха. Радость внутри взвилась быстро, как искра – маленькая, но живая. – Буду ждать.

– Ты так уверена в себе? – голос Рема разрезал тишину, когда машина мягко скользнула к обочине у дома. Он развернулся, не резко – чуть наклонил голову набок, глядя на меня из-под ресниц. Как кот, что оценивает, стоит ли играть с мышью дальше.

Я провела ладонью по колену, сгладив невидимую складку на ткани.

– Не боишься разочароваться? – добавил он тише, уже не спрашивая – проверяя, как я выдержу эту точку давления.

– У них не будет другого выбора, – сказала я тихо, но твердо. – Им придется принять меня, потому что…

Я замолчала и не смогла договорить.

Что-то выдернуло меня из собственной решимости – взгляд зацепился за силуэт у подъезда. Один человек. Стоит там, где его не должно быть. Прямой, вытянутый, как заточенное лезвие.

Дыхание застучало неровно. Пальцы сжали ремень безопасности, ногти впились в кожу, вырываясь из привычной расслабленности. Сердце громко ударило, словно внутри нажали на экстренный тормоз, сбивая ритм с прежнего темпа.

Я медленно качнула головой, не отрываясь от фигуры в темноте.

– Что он здесь делает? – Я почувствовала, как дрожат губы.

Мир вокруг стянулся, стлался к горлу. Сердце ударяло в ребра короткими толчками. Воздух стал вязким, липким, точно пропитанным дымом.

Я знала, где должен быть Арон. Знала и повторяла это в голове, цепляясь за факты, как за поручень в шторм: он должен был сидеть в Стамбуле, в зоне, отрезанной операцией отца, где даже спутники едва пробивались сквозь помехи.

Но он стоял здесь.

Под фонарем, что лил на него блеклый оранжевый свет, вырывая из темноты острые тени. Пальто цвета безлунной ночи трепыхалось на ветру – не одежда, а черное знамя. Фигура недвижимая, взгляд – застывший и тяжелый, от которого все внутри сжималось.

Он смотрел прямо на меня. И в этом взгляде было все: предупреждение, усталость, гнев – и та теплая, задавленная тоска, что не рвется наружу, но всегда просачивается для тех, кто умеет читать между слов.

Я вырвалась из машины, пружинисто, почти спотыкаясь о край порога. Дверь осталась открытой, хлопнула бы о ветровой порыв, но я не обернулась. Подошва глухо застучала по асфальту, отбивая в такт дрожь в коленях.

С каждым шагом тревога расползалась под кожей – холодная, липкая, как паутина на стенах старого дома. Я вспомнила, как три дня назад слышала его голос по телефону: ровный, собранный, но где-то глубже уже таилась трещина. Я ее заметила – и все равно сделала вид, что она не прорастет.

Теперь эта трещина стояла передо мной, в пальто, с тенью на лице и молчанием, в котором я слышала больше, чем во всех его словах.

– Арон, – выдохнула я, но слова тут же растаяли в холодном воздухе.

Он медленно повернул голову. Кивнул – не мне, мимо. Глаза скользнули поверх моей головы и впились в машину, из которой уже выходил Рем. В тот миг все вокруг застыло.

Порыв ветра рванул мне волосы на лицо. Сухие листья закружились от асфальта и осели у наших ног. Я прижала ладонь к груди – сердце билось в ребра короткими, болезненными толчками.

Дверь машины хлопнула с глухим эхом. Рем шагнул вперед, его туфли четко цокали по пустому двору. Он двигался медленно, без суеты, но с той уверенностью, от которой по спине побежали мурашки. Казалось, он уже знал финал этой сцены.

Арон сделал полшага вперед. Его пальцы на манжетах куртки дернулись, словно нащупывая правильный момент и направление удара.

– Есть разговор, – сказал он. Голос резанул тишину так ровно, что от него остался сухой надлом. Ни оттенка эмоций – только обнаженная угроза.

Он не сводил глаз с Рема. В этом взгляде не было обиняков. Только прямолинейная угроза.

– Насколько мне известно, с тобой уже связывались. Не так ли?

Рем не остановился. Подошел почти вплотную. Меньше двух метров между ними – расстояние, где либо целуют, либо бьют. Ни намека на страх. От него исходила ледяная уверенность, такая цельная, что, казалось: если кто-то сейчас сорвется, это будет он, но не для бегства, а для удара. Он и есть буря, к которой никто не готов.

– Не помню, чтобы мы переходили на «ты», – произнес он, отмеряя каждое слово.

Мои руки опустились вдоль тела.

Я застыла между ними тонкой перегородкой, готовой треснуть под первым натиском. Они оба видели меня, но смотрели сквозь. Между ними было что-то, что не рождалось за одну встречу.

– Что происходит? – голос сорвался чуть ниже привычного. – Арон?

Он не ответил. Просто продолжал прожигать Рема взглядом, в котором не осталось ничего человеческого, только железная решимость. Рем чуть склонил голову, почти незаметно. Не просто слушал, а выискивал в каждом вдохе оппонента намек на следующий шаг.

Я почувствовала, как холод медленно поднимается вверх по спине, пробираясь под кожу, стягивая дыхание. Это не случайность.

Арон знал, что найдет меня здесь. Знал, с кем я поеду. Знал все наперед.

А Рем… он не задал ни одного вопроса. Он понимал, кто такой Арон, но не открыл мне этой правды. Никто из них не посчитал нужным предупредить.