Читать книгу Код из лжи и пепла - Группа авторов - Страница 9

«Долг – не просто обязанность перед другими. Это тяжесть, навязанная жизнью, когда отказаться невозможно. Это голос внутри, что требует быть сильнее себя самого. Долг – фундамент личности, на котором держится смысл в хаосе неопределенности».

– Амайя Капоне, в диалоге с собственной совестью.

Мы поднялись в мою квартиру. Лифт казался тесным, давящим, словно гроб. Никто из нас не проронил ни слова. Арон шел впереди, уверенной походкой солдата, привыкшего нести приказы, а не обсуждать их. Я плелась следом, внутри все бурлило от упрямства, которое жгло глаза. Шаги Рема звучали за спиной глухо и ровно, замыкая этот молчаливый строй.

Квартира встретила нас холодным светом из окна и тишиной, нарушаемой только тиканьем старых кухонных часов. Здесь все было моим – книги на полке, фотографии на стенах, запах корицы от свечи, которую я зажигала в одиночестве. Но сегодня это место изменилось. Оно не принимало гостей, отталкивая их. Особенно его.

– Ни за что! – выкрикнула я, не дав ему закончить. Голос сорвался и отдался о стены кухни. – Мне не нужна нянька в лице этого… sciocco pomposo!1 – итальянский вырвался сам собой. Родной, острый, он резал воздух и возвращал мне хоть каплю контроля над тем, что происходило.

– Non voglio avere niente a che fare con lui!2 – добавила я, почти выкрикивая. Гнев был моим щитом, за который я цеплялась обеими руками. Слова вырывались из горла, стреляли короткими очередями, и с каждым новым выдохом внутри закипало все сильнее.

Рем сел за стол и откинулся на спинку стула. Он сидел неподвижно, взгляд цепкий, спокойный. В его молчании чувствовалась собранность и готовность. Арон застыл у окна, руки глубже в карманы, плечи напряжены. Он посматривал на улицу, но все время косился на Рема, будто ждал команды.

– Откуда он вообще его знает? – резко бросила я, указывая взглядом на Рема. – Кто он такой, чтобы мне его навязывали?

– Non sono affari tuoi,3 – тихо усмехнулся Рем, и мои глаза распахнулись. Он понял. Он все понял.

– Ты… ты знаешь итальянский? – прорычала я, не веря собственным ушам. – Конечно, почему бы и нет. Ты же явно из тех, кто знает все про всех.

Он не ответил. Это молчание раздражало больше, чем если бы он огрызнулся в ответ.

– Амайя, достаточно, – холодным тоном произнес Арон. Его голос стал металлом – не просьбой и не советом, а приказом.

Я повернулась к нему, пальцы непроизвольно сжались в дрожащие кулаки.

– Нет! Мне надоело быть пестрой марионеткой. Ты возвращаешься и оставляешь меня… с ним? Человеком, с которым я не могу даже нормально поговорить, потому что у него на лице написано: «Не приближайся»?

Арон шагнул ближе, и его глаза вспыхнули.

– Потому что я не могу всегда быть рядом, Амайя. Я не бессмертен и не бог. Мне поручили операцию, которую нельзя провалить. Если я облажаюсь – моя задница будет первой, кто окажется на растерзании. Твой отец давно знает Рема. И, как бы это ни било тебя по нервам, он доверяет ему.

Я почувствовала, как сжалось все внутри. Эти слова… я слышала в них финальность.

– Почему именно он? – голос трещал от напряжения. – Ты хоть представляешь, кто он? Что за человек?

– Я знаю достаточно. Больше, чем тебе кажется, – сжато сказал Арон. – Он не враг. Хотя ты себя ведешь так, будто он – убийца твоих надежд.

– А ты стал ее палачом, – вырвалось у меня, прежде чем я успела себя остановить.

В комнате повисла гробовая тишина. Арон отступил, словно мои слова ударили его по живому. Я почти пожалела. Почти.

– Никаких «но», Амайя, – процедил он. – Этот разговор закрыт.

Я опустила голову. Губы дрожали, а в глазах жгло так, что казалось, вот-вот прорвет.

– Хорошо.

Внутри меня что-то изменилось. Я не ощущала себя полностью – только холод в груди, который не отпускал. Я надеялась, что, уехав сюда, смогу сама решать свою судьбу. Что прошлое останется за границей, как старая тень. Но оно вошло в мою квартиру, село за мой стол и теперь должно охранять меня.

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони до боли, до крови – и мне было наплевать. Эта боль была единственным доказательством, что я еще не окаменела внутри. Почему именно он? Почему этот человек с глазами и движениями, которые я знаю до боли, словно они вырезаны из моего прошлого?

Рем сидел молча, не шелохнувшись. Его тишина давила сильнее любых криков.

Я посмотрела на него. Во мне все смешалось: злость, страх, недоверие – и самое отвратительное, эта глухая ненависть без выхода.

Он не должен был появляться в моей жизни. Но он здесь. И теперь ничего уже не вернуть обратно.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, Айя, – прошептал Арон, мягко проводя пальцами по моим волосам, касаясь глубины моей души.

Мы стояли в коридоре, под теплым светом бра, и казалось, что все вокруг затаило дыхание, подслушивая последнюю симфонию перед тем, как порвется связь, натянутая временем и тайнами.

Я прислонилась спиной к входной двери, отмечая границу между ним – моим якорем – и тем будущим, в которое не желала вступать. Носок кроссовка неосознанно ударял пятку, тело искало движение, пока разум оставался в оцепенении.

– Конечно, – выдохнула я, сжимая в груди болезненную мысль о его уходе, разрывающую меня на части. – Но я не намерена мириться с нянькой. Особенно с такой, как он.

– Он не нянька, Айя. Он – страж. Хищник на цепи, которую держит твой отец, – голос стал жестче, но в нем оставалась прежняя забота. – Я бы сделал все, чтобы ваши пути не пересекались. Но воля босса – это как закон Ньютона. Ты ведь знаешь: действие неизбежно вызывает противодействие. Ты – переменная, Айя, и я не властен изменить уравнение.

Я усмехнулась, хотя внутри все сжималось.

– Я знаю, – сказала я, задержав взгляд на его глазах. – Но знание не спасает от чувств. Эмоции – иррациональная часть нашего разума. Даже понимая все это, мы ломаемся.

Арон тихо рассмеялся, но в этом смехе было больше горечи, чем легкости.

– Тогда позволь мне дать тебе совет, как человек, побывавший по ту сторону доверия: не сближайся с ним. У каждого доверенного лица босса свои скелеты в шкафу. Рем может быть лояльным, но это не значит, что он чист. Он как торнадо: красив издали, но стоит тебе подойти ближе, тебя затянет в воронку, и выбраться будет невозможно.

Я почувствовала, как дрожь прокатилась по телу – не от страха, а от того, что правда, которую я не хотела признавать, наконец коснулась меня.

– А еще… ты видел его прическу? Мужчине, который тратит на укладку больше времени, чем на искренность, нельзя доверять.

Я не удержалась. Смех вырвался из груди – звонкий и настоящий. Он развеял напряжение, как весенний ветер гонит пыль с окон.

– Скажешь тоже, Арон, – я качнула головой, улыбаясь.

– Береги себя, Айя. – Он резко притянул меня к себе, горячее дыхание каснулось волос. Поцелуй на макушке стал точкой в невысказанном предложении – напоминанием, что я не одна, даже если предстоит идти одной.

Когда дверь за ним захлопнулась, в квартире повисла тишина. Не гробовая, скорее, как в библиотеке, где книги знают слишком много.

Я обернулась и застыла.

В комнате, в теплом свете светильников, он двигался спокойно. Высокий, молчаливый. Его шаги – точные и уверенные, хищник, патрулирующий границы своей территории.

Рем скользил вдоль книжных полок, словно изучая мою суть через предметы интерьера. Его взгляд – не праздное любопытство, а тонкий резец Дедала, вырезающий слабые места с непревзойденной точностью.

Внезапно я поняла: возможно, он знал обо мне все с самого начала. Не из-за моего происхождения, а потому что я – фигура в игре, чьи правила мне еще предстоит постигнуть.

– Ты ведь хочешь что-то сказать, не так ли? – голос скользнул по пространству, разрезая молчание.

Я не смотрела прямо на него, а наблюдала боковым зрением – так, как изучают опасного хищника, прежде чем сделать первый шаг. Моя интонация была размеренной, будто речь шла не о личных границах, а о новой теории в квантовой механике, где любое наблюдение необратимо изменяет объект.

Рем медленно повернулся. Его взгляд зацепил меня, и внутри что-то дрогнуло.

– С чего ты взяла? – Прозвучало ровно, но в его глазах вспыхнул отблеск, который я не смогла сразу интерпретировать. То ли раздражение, то ли интерес. Может, и то, и другое. – Я просто выполняю свою работу.

– Работу? – переспросила я, усмехнувшись с неприкрытым сарказмом. – Ты называешь это работой? Трястись надо мной, как курица-наседка.

Я нарочно упростила формулировку, зная, что мои настоящие мысли гораздо глубже: речь шла не просто о защите, а о наблюдении, контроле, когнитивном захвате личности.

Я обошла диван, словно это был ринг, а я – боксер, готовящийся к последнему раунду. Оказавшись напротив него, я заметила, насколько он выше.

Это было не просто физическое различие – это была асимметрия власти, распределение весов в уравнении, где я всегда пыталась оставаться переменной первого порядка, а с ним становилась лишь константой в его формуле.

– Я не трясусь над тобой, Амайя, – сделал шаг вперед, сократив дистанцию до метра. Его голос проникал глубже, чем слова, словно бархатный яд – мягкий на ощупь, но смертельно опасный. – Я защищаю тебя. И поверь, на кону стоит гораздо больше, чем твоя свобода.

– Защищаешь? – улыбка скользнула по губам. – Ты не знаешь, что значит защита. Ты не щит. Ты – исполнитель приказа. Слуга, не более.

Он приподнял бровь.

– Слуга? Забавно. Если бы ты действительно понимала, что значит быть слугой, не разбрасывалась бы этим словом так легкомысленно… младшая госпожа.

Я застыла. Его интонация и выбор слов не касались логики, он пробивал прямо в интуицию, точно находя уязвимые места. Откуда у него такая способность – говорить с такими, как я?

– Я должен знать, где ты и с кем. Когда. Это не вопрос личного интереса – это элемент безопасности, пункт протокола. Я не прошу, я требую. Все занятия, подработки, встречи – четко по часам, без пропусков и пробелов.

– Протокол? Ты всерьез собираешься контролировать мою жизнь?

Он приблизился. Его запах – терпкий, пряный, с легкой горчинкой – заполнил мои легкие. В голове всплывали фрагменты статей о том, как обонятельные триггеры влияют на эмоции. Эффект Пруста. Только вместо мадленки – его дыхание у моего уха.

– Если не отдашь мне свое расписание, я все равно узнаю. Просто ты не узнаешь, как. Я предпочитаю сотрудничество, а не слежку.

– Ты манипулятор, – выдохнула я, ощущая, как тело выдает предательские искры под его словами. – Играешь фразами так же филигранно, как скрипач натягивает струны до последнего надрыва.

Он только усмехнулся, не найдя нужды возражать.

– Лучше выбрать сознательное подчинение, чем проснуться фигурой на чужой шахматной доске, о которой даже не подозреваешь, – слова стелились тяжелым маревом, давили на уши, заполняли легкие и мысли, не оставляя выхода.

Я отступила на шаг, возвращая себе хотя бы призрачное ощущение границ между нами.

– Ладно. Я дам тебе свое расписание, – процедила я сквозь зубы. – Но только потому, что мне омерзительно чувствовать чужие глаза на спине. Не вздумай путать это с согласием.

– Принято, – он кивнул с той безмятежной уверенностью, что отличает людей, привыкших забирать то, что считают своим.

Я подняла палец, ставя последнюю точку в этом негласном контракте.

– Но я диктую правила. Ты не лезешь в мое личное пространство. Не оцениваешь, не комментируешь, не раздаешь наставления. Ты просто наблюдаешь. Вроде микроскопа: видишь все, но не меняешь структуру.

Его взгляд задержался на мне чуть дольше, чем следовало. В глубине глаз промелькнуло нечто неочевидное – то ли уважение к сопротивлению, то ли азарт от предстоящей охоты за тайнами, которые не лежат на поверхности.

– Обещаю, – губы тронула едва заметная улыбка.

Я вернулась в кухню, как на сцену. Подошла к столу, положила планшет и, не глядя на Рема, активировала экран. Тонкое мерцание подсветки легло на лицо, как блики от воды – обманчиво мягко.

– Итак, – начала я, глядя на расписание, как судья в международном трибунале. – Во вторник и четверг в 8:00 лекции по нейроэтике. Профессор Хван. Если ты вдруг решишь «заглянуть» туда, рекомендую предварительно ознакомиться с ее статьей «Когнитивная свобода и капитализм наблюдения». Иначе рискуешь утонуть в терминах.

Рем стоял у окна, прислонившись плечом к раме, и создавал видимость, что город за стеклом куда значимее любого разговора со мной. Его молчание не раздражало – оно подстегивало, заставляя чувствовать себя студентом перед экзаменатором, который позволяет говорить сколько угодно, хотя оценки давно уже выставлены.

– В понедельник и среду в 14:30 библиотека. Работа над проектом. Если решишь «защитить» меня там, убедись, что отличаешь фишинг от фарминга и хотя бы в общих чертах понимаешь, как работает протокол TLS. Или, по крайней мере, не задавай вопросов, от которых мои соученики подумают, что я привела с собой телохранителя из девяностых, который думает, что «брандмауэр» – это пожарный щит.

Уголки его губ дернулись. Он это оценил. Возможно, даже не обиделся.

Я медленно прокручивала список на экране, ощущая, как с каждой прокруткой воздух между нами становится плотнее. Словно у этой информации была не просто ценность, а интимность.

Я допускала его в расписание, а значит в ритм своей жизни. И это раздражало.

– Суббота и воскресенье, 10:00 подработка в кафе. Я предпочитаю ее своим знаниям в биоинформатике. Обслуживать столики богатых, пьяных мужчин легче, чем изучать основы системной логики. Во вторник, четверг и пятницу – подработка в супермаркете с 22:00.

– Ты ведь отдаешь себе отчет, – он наконец отстранился от окна и подошел ближе, – что я восприму твои слова буквально?

– На это я и рассчитываю, – я не подняла взгляда. – Буквальность в твоем случае не недостаток. Это инструмент. Как скальпель в руках хирурга или нож мясника. Разница лишь в намерении.

– Ты не оставляешь пространства для маневра, – проговорил он, перехватывая планшет. Его пальцы скользнули мимо моих. Я почувствовала тепло – живое, плотное, слишком реальное.

– Маневр – миф. Видимость свободы в системе, где траектории просчитаны задолго до нашего рождения, – я усмехнулась, чувствуя, как острие слов режет между нами воздух. – Я лишь разыгрываю спектакль контроля. А ты разыгрываешь власть.

Угол его рта дрогнул в улыбке – хищной, но не вполне человеческой. Призрак эмоции, примеренный на лицо, где давно не было места лишним жестам.

– По крайней мере, правила объявлены вслух.

– Ошибаешься. – Я шагнула к нему, сокращая расстояние до единственного удара сердца. – Это не честная игра. Это многоуровневая партия, где твои фигуры расставлены на одной доске, а мои – на трех. Ты видишь только поверхность. Я не ферзь в твоем сценарии. Я та, кто двигает их. Я играю вне доски.

Он сжимал планшет в ладони, но взгляд не цеплялся за холодный свет экрана – он был прикован ко мне. Ни намека на иронию или насмешку: лишь сосредоточенность анатома. Как будто в строках моего расписания был не просто список дел, а исповедальный дневник.

– Ты понимаешь, что только что вручила мне все? – спросил он тихо, голос царапнул воздух, срываясь на приглушенную хрипотцу, где-то на грани откровения и угрозы.

Я приподняла подбородок, выстраивая между собой и этим констатированием хрупкий заслон гордости – не защита даже, а попытка зафиксировать себя, не дать дрогнуть.

– Я дала тебе информацию. Не чувства. Не разрешение. Не близость.

– Но информация – это опорный каркас любой власти.

Фразы падали одна за другой – неторопливо, вязко.

– Особенно, если знаешь, как ее использовать.

Я чувствовала, как тело напрягается, реагируя на невидимый ток в воздухе. Пространство сгустилось, стало тяжелым, как замкнутая лаборатория после долгих часов работы, когда кислород выгорает, а ты не замечаешь этого, пока не начинаешь задыхаться.

– Власть? – Шаг вперед дался легко, но в каждом сантиметре было намерение. – Думаешь, это даст тебе рычаг управления мной? Что я свожусь к примитивной формуле, чье решение можно подставить в уравнение и получить прогноз?

Он приблизился. Медленно, с той невозмутимой уверенностью, которая всегда больше говорит о власти, чем любые громкие приказы. Он пересек линию, где расстояние перестает быть физическим и становится личным.

– Уравнение? – голос зазвучал глубже, почти обволакивающе. – Ты не уравнение, маленькая госпожа. Ты – теорема с доказательством, которое не решается окончательно. Красивая. Опасная. Противоречивая.

Я прищурилась, стараясь удержать дыхание в ровной клетке ребер, но сердце выбивалось из ритма, предательски напоминая о том, что власть можно измерить не только словами.

– Это попытка польстить?

– Это предупреждения, – его взгляд держал меня на месте сильнее любых стен.

– Тогда вот тебе ответ, – прошептала я, не сводя взгляда с его глаз. – Я не отдам тебе то, чего ты не заслужил. И не позволю забрать то, что ты считаешь своим по праву «назначения». Если останешься рядом – оставайся человеком, а не гребанным приказом.

Он приблизился еще. Теперь между нами не было ничего, кроме воздуха, пахнущего кофе, моим шампунем и его плащом, от которого исходил терпкий аромат теплой амбры.

Он был слишком близко. Так близко, что я могла разглядеть тонкий след застарелого шрама под воротом – напоминание о чужой ошибке или его собственной уязвимости.

– А если я скажу, что хочу быть рядом не потому, что мне велели? – голос вырвался из его горла низко, с легкой хрипотцой.

Дыхание оборвалось. Мысли рассыпались на молекулы. Логика, строгая и надежная, растворилась без следа, оставив только жар, растущий где-то под ребрами, и зыбкое желание протянуть руку туда, где уже давно нельзя было коснуться без последствий.

Сердце дрогнуло и вдруг сбилось с привычного ритма. Каждый новый удар отзывался теплом в груди и предательским жаром, поднимающимся к щекам. Я знала это ощущение – прилив крови, прилив слабости – и ненавидела его за то, что оно выдавало меня быстрее любых слов.

Спокойно. Дыши. Держи спину прямо. Не дай ему увидеть, что ты дрожишь изнутри.

Я прикусила внутреннюю сторону щеки, надеясь, что боль хоть чуть-чуть вытеснит этот странный, пульсирующий трепет. Все, что происходило сейчас, напоминало игру на тонкой грани между контролем и потерей себя. И он – единственный, кто мог решить, в какую сторону эта грань наклонится.

– Кроме расписания, мне понадобится твоя ключ-карта от квартиры.

Брови ошарашено взлетели.

– Прошу прощения? – холод в моем голосе мог бы заморозить серверную.

– Обсуждению это не подлежит, – ответил он с хладнокровием, будто говорил о смене пароля, а не о сдаче контроля над моим личным пространством. – В случае экстренной ситуации я должен иметь доступ. Твой отец не простит мне халатности.

Отец. Его тень, подобно сложному шифру, проникала в каждый аспект моей жизни: свободу, этот разговор и даже чужое дыхание за моей спиной.

– Что дальше? Отчет о фазах моего сна? Биометрические данные? Или, может, мой менструальный цикл? – сквозь зубы выдала я. – Ах да, ты, наверняка, попросишь список всех моих друзей?

– Попрошу, – сказал он, не моргнув. – И не ограничусь только друзьями. Мне нужны все, с кем ты взаимодействуешь регулярно. Те, кто приветствует тебя в коридоре, делит с тобой лабораторный стол, готовит кофе в буфете.

– Ты не собираешь информацию. Ты формируешь досье. Разделяешь мою жизнь на квадранты, маркируешь зоны риска, обращаясь с ней как с объектом наблюдения, а не с живым человеком!

Он молчал, его взгляд оставался неподвижным, прямым и проницательным. В этом молчании не было торжества – лишь бескомпромиссная преданность долгу, как у солдата, исполняющего приказ.

– Можешь забрать карту, Рем, – выдохнула я, поворачиваясь к тумбочке. – Но доступа к моей душе ты не получишь. Она все еще зашифрована. И, заметь, не по алгоритму RSA. Удачи в попытках дешифровки.

Дверь за ним закрылась с мягким звуком – не хлопком и не угрозой, но и без намека на возвращение. Легкий щелчок, точный и лаконичный, как фиксация замка в сейфе. В сейфе, куда он только что спрятал часть меня, а ключ оставил себе.

Я застыла в центре комнаты, неподвижная, как субъект в начале эксперимента, когда знаешь, что вот-вот запустится реакция, но еще не знаешь – обратима ли она.

Воздух пропитался его ароматом – он не просто перемещался по пространству, он влился в него. Ноты крепкого кофе, едва уловимого дыма, мужского терпкого спокойствия, которое вызывает внутреннее противоречие: оно раздражает, но притягивает и заставляет глубже втягивать дыхание.

Рем – это не просто переменная, а возмущение в моем уравнении, внедренное без права на подстановку или упрощение. Переменная, которая ломает систему, а не решается внутри нее.

Я прошлась по комнате, машинально касаясь пальцами гладких поверхностей, выискивая в них хотя бы иллюзорные точки опоры. Стеллаж. Книги. Холодная металлическая ручка шкафа, к которой он прикоснулся – теперь казалось, что в ней задержалось остаточное тепло, след энергетического контура или тщательно заложенная мина.

Я опустилась на подоконник, подтянула колени к груди и обняла их руками. Поза не защиты, а сосредоточенной фиксации на себе, попытка вычленить из хаоса рациональное зерно. Мозг, как всегда, запустил знакомый цикл анализа: где именно меня прорвало, какой триггер сработал, на какой поведенческий паттерн я снова напоролась.

«Интимность – не всегда прикосновение. Иногда это взгляд. Или пустота между словами, в которой кто-то оставляет тебя наедине с собой», – вынырнула из глубины памяти мысль Перлза. Забавно: даже опытные аналитики недооценивают разрушающий потенциал этих микропауз – маленьких молчаливых разломов, где ты слышишь не чужой голос, а собственный.

Я не влюблялась. Это было не про любовь. Я слишком хорошо знала, как работает привязанность: дофамин, нейронные петли, мозг, который сам себя убеждает, что ты кому-то нужен. Просто химия, никакой магии.

Но черт возьми, иллюзия цепляет. Особенно когда годами ты чувствовала только усталость, шум в голове и серый туман вместо мыслей.

Я провела ладонью по шее, с усилием разрывая следы чужого прикосновения, запечатленные в глубинах памяти.

– Что ты делаешь со мной? – выдохнула я в тишину, в пространство, которое глухо отразило мой голос.

Ответа не последовало. Да он и не был нужен. Он никогда не отвечал словами. Все ответы – в трещинах внутри меня, там, куда даже мой рациональный ум не всегда решается заглянуть.

Взгляд упал на планшет, забытый – или нарочно оставленный – на столе. Экран не погас: последним открытым оставалось мое расписание, аккуратно разложенное по временным слотам, как вскрытая анатомическая схема. Но правее еще одна вкладка. Имя моего преподавателя по компьютерным сетям. Список его научных публикаций, ссылки на диссертации, редкие интервью.

По коже пробежал холодок – он изучал меня. Глубже, чем я себе позволяла думать. Системнее, чем можно было бы оправдать одним словом «работа».

Я выпрямилась и обхватила плечи руками – не от холода, а чтобы не развалиться на части. Казалось, кто-то смотрит из-за стекла: не нападает, но наблюдает за каждым моим движением, выискивая слабые места.

Это не было завершением. Это даже не была кульминация. Это была всего лишь прелюдия к чему-то гораздо более тонкому и глубокому – тому, что мне еще предстояло разобрать по слоям.