Читать книгу Праздники, которые всегда с тобой. О православных праздниках и святых - Константин Мацан - Страница 14

Это история личного знакомства с Иверской иконой Божией Матери.

Париж влюблял в себя непонятно чем… Да, бульвары, да, кофе с круассанами, да, шансонье – и что? Даже то, что я (в то время студент третьего курса) с упоением учил французский, ничего не объясняло. И все же город меня очаровывал. На этих улицах я наслаждался чем-то «хемингуэевским».

Но моя «очарованность» не давала мне покоя. Ведь я православный. Я уже целый год хожу в церковь. Пора наконец отбросить всю эту поверхностную романтику и перестать восхищаться уютными кафе и прекрасными набережными.

За деревянным столиком кафе на площади Вогезов мы пили кофе с тетей Викой, маминой подругой, которая десять лет назад вышла замуж за француза и переехала в Париж. Тетя Вика спросила, во сколько я завтра улетаю домой. Я достал из сумки конверт, где лежали билет и загранпаспорт, уточнил время вылета. Мы еще немного поболтали и затем распрощались.

В последний день своей поездки в Париж я – «как настоящий православный» – решил побывать в храме Трех Святителей, подворье Московского Патриархата на улице Петель. Церковь оказалась одноэтажным квадратным домом, «зажатым» двумя соседними, но внутри располагался полноценный храм.

Была середина дня, дверь храма заперта. Я постучался. Открыла бабушка. Впустила, напоила чаем. А потом провела экскурсию по храму и рассказала о большой иконе, которая висела на стене. Это была Иверская икона Божией Матери. На прощание бабушка подарила мне бумажную копию иконы – картонку размером с открытку. Причем подарила причудливым образом: сначала приложила картонку к большой Иверской иконе, немного подержала и только потом отдала.

Я вышел из храма. Обыкновенная парижская улица страшно меня удивила. Почему-то мне показалось, что я только что провел полчаса в совершенно другом мире. Он остался там – за дверью церкви. В храме я совершенно забыл о том, что нахожусь в «самом романтичном городе Европы»… Париж снова задышал мне в лицо, но ничего «хемингуэевского» в нем уже не было. Город, просто город.

…Впрочем, моя «очарованность» Парижем скоро вернулась. Я зашагал по набережным, смакуя свои последние парижские сутки и упиваясь французской речью, которая звучала повсюду. Привычно опустил руку в сумку, чтобы проверить – на всякий случай, – на месте ли конверт с паспортом и билетом.

Конверт исчез.

Париж – так мне в тот момент показалось – замер вместе со мной. Украли? Потерял? Где-то забыл? В голове мгновенно сложилась картина дальнейших событий. Российское консульство. Срыв всех планов в Москве. Придется задержаться. А где ночевать? А сколько у меня денег? И куда – ну куда? – мог деться конверт?

Стоп! Я доставал конверт в кафе на площади Вогезов. Может, он там?

Но как туда добраться? Я уже далеко от него. Я всего третий день в Париже и вообще в нем не ориентируюсь. Хотя и упиваюсь до самозабвения. И правда – какое-то забвение. Это же надо – забыть паспорт и билет! И даже если я забыл на столике конверт, его там уже давно нет. Кто-нибудь нашел и забрал. Наверняка. Людное место, полно туристов. Шансов, что мой конверт еще можно найти, – один из тысячи. Нет, из миллиона… Срочно позвонить тете Вике. Пусть она позвонит в это кафе. Я даже не помню, как оно называется. Она должна помнить. Она знает, она же давно тут живет.

Но как только я достал телефон, он тут же попрощался со мной, объявив, что батарейка села.

Я помчался в гостиницу – единственное место в городе, до которого я уж точно мог добраться, не заблудившись. Я взлетел по лестнице в свой номер. Трясущимися руками с третьего раза попал вилкой в розетку. Подключил телефон. Напугал тетю Вику. Она велела мне ждать ее звонка.

Конверт нашли! Я и вправду забыл его на столике в кафе на площади Вогезов. Официанты его сохранили. Когда я приехал за конвертом, они добродушно надо мной посмеялись. В тот момент у меня промелькнула мысль: не стоило так переживать, ведь любой нормальный официант в цивилизованном городе поступил бы так же. Впрочем, легко так думать, когда «опасность» уже миновала.

Я позвонил тете Вике.

– Тебе теперь нужно в церкви свечку поставить, что все хорошо разрешилось, – сказала она.

Церковь, свечка. Свечку-то я поставлю, но при чем здесь Церковь? Просто надо быть внимательнее.

Вернувшись в гостиницу, я с чувством усталости и облегчения швырнул сумку на кровать. Все содержимое высыпалось. Один предмет привлек мое внимание – я совсем про него забыл: поверх всего лежала картонка размером с открытку – Иверская икона Божией Матери. Я покрутил ее в руках и поставил на стол. Собрался куда-то выйти, но почему-то вернулся и еще раз на нее посмотрел. А потом. Сам не знаю, что произошло. Я упал на колени. Буквально рухнул. И начал молиться. Молиться так, как никогда до этого. Я никогда раньше не испытывал так остро чувство благодарности. И никогда не осознавал так остро собственной неблагодарности. По отношению к Тому, Кто меня уберег. По отношению к Тому, Кому тетя Вика говорила поставить свечку. До сих пор я не верил «православным сказкам» о чудесах, которые творят иконы Богородицы.

А Париж до сих пор влюбляет в себя непонятно чем. Но сейчас я не чувствую в этом противоречия с православной верой. Вера – больше любой романтики. И глупо их противопоставлять. Вера – та же самая и в Париже на улице Петель, и в моей московской квартире, где рядом с иконами стоит картонка размером с открытку. Вера – это праздник, который всегда с тобой.

* * *

География – слабое средство против того, что тебя гложет. От себя нельзя убежать…

Эрнест Хемингуэй