Читать книгу Заговор жрецов - Константин Петришин - Страница 47

…Было уже далеко за полночь, а в трех окнах министерства иностранных дел, разместившегося в правом крыле здания главного штаба, горел свет.

Сразу же после заседания Госсовета к Ламсдорфу приехали Нейгард, Будберг и Фредерикс. Там уже были Грюнвальд и Беккендорф.

Грюнвальд и Беккендорф требовали поставить Николая II перед фактом надвигающейся революции и убедить его, что только в союзе с Германией возможно защитить интересы монархии как в России, так и в Германии.

Нейгард и Будберг предостерегали от подобного шага. Нейгард заявил что, если большинство окажется сторонниками силового давления на государя, они оба не будут больше участвовать в таких делах.

Ламсдорф поддержал Грюнвальда и Беккендорфа. Он считал, что времени на уговаривание государя уже нет. Необходимо действовать со всех сторон и не стыдиться никаких средств.

И только один Фредерикс, умостившись в глубоком кресле, не то дремал, не то слушал с полузакрытыми глазами и не вступал в спор.

– …Мы ничего не сделаем, – устало произнес Нейгард, когда встреча подходила к концу, – пока Германия будет входить в «Тройственный союз».

Ламсдорф в ответ вспылил.

– Дмитрий Борисович, «Тройственный союз» это безобидное образование Германии, Австрии и Венгрии! И он направлен не против России. Для Германии в Европе существует ее традиционный противник – Франция!..

Нейгард усмехнулся.

– Объясните это государю, милостивый сударь.

Будберг, внимательно следивший за перепалкой Нейгарда и Ламсдорфа, вдруг предложил:

– А не пора ли нам разъезжаться, господа. Не ровен час, еще подумают, что тут собрались заговорщики…

– Заговорщики и есть, – неожиданно для всех вялым голосом произнес Фредерикс. – Иначе как можно рассудить то, о чем тут идет речь?

На какое-то время в кабинете повисла почти звенящая тишина.

– Да-а-а… – изрек Беккендорф и чертыхнулся. – Вы уж лучше бы спали, граф, до конца и не мешали нам.

Фредерикс заерзал в кресле.

– Не могу. В Сибирь все равно придется вместе с вами идти, – также вяло ответил он.

В кабинете снова стало тихо. Было слышно только, как раздраженно сопел Грюнвальд да Беккендорф выбивал пальцами нервную дробь по крышке стола.

Напоминание Фредерикса о Сибири усугубило и без того мрачное настроение.

– И все же я предлагаю еще раз встретиться с императрицей Александрой Федоровной, – продолжил Ламсдорф. – Это единственный человек, который может нам помочь вразумить государю, что нельзя терять времени на политическую демагогию. Мы в двух шагах от катастрофы! Государь приказал Сухомлинову срочно подготовить к отправке в Маньчжурию армейские корпуса, расквартированные в Вилюйском, Киевском, Московском и Одесском военных округах. Вы представляете, что это значит? В случае массовых беспорядков одними жандармами не обойтись!..

– При такой скорости передвижения по Восточносибирской железной дороге эти корпуса прибудут в Маньчжурию к шапочному разбору, – заметил Нейгард.

Ламсдорф поморщился и с досадой отметил про себя, что Нейгард не понял, о чем он, Ламсдорф, сказал. В случае массовых беспорядков в этих округах наводить порядок силами одних жандармов будет не реально. И Ламсдорф продолжил:

– Если и на этот раз императрица откажет нам, тогда у нас останется одна и, к сожалению, последняя возможность – повлиять на великого князя Михаила Александровича…

Фредерикс снова открыл глаза, тяжко вздохнул и покачал головой:

– Наверняка придется с вами в Сибирь идти…

– Лучше жить в Сибири, чем болтаться на виселице смутьянов! – не сдержался Грюнвальд и вскочил с места. – У вас, граф, сегодня плохие шутки!..

Ламсдорф с трудом успокоил Грюнвальда. Фредерикс тем временем медленно встал и пошел к выходу из кабинета. У двери остановился и, обернувшись, сказал:

– Пора расходиться, господа заговорщики. Утро вечера мудренее. Так любил говорить покойный император Александр III. Царство ему небесное…

Через полчаса в кабинете осталось двое: Ламсдорф и Грюнвальд.

– Что будем делать? – мрачно спросил Ламсдорф.

– Думать и еще раз думать, – ответил Грюнвальд, с трудом подбирая русские слова. – Его величество страшно боится поражения в войне… – Грюнвальд щелкнул двумя пальцами. – Значит, это поражение надо ускорить!

Мысль Грюнвальда Ламсдорфу явно не понравилась.

– Не думаю, что поражение России будет в нашу пользу, – возразил он. – В первую очередь им воспользуются социалисты и левые. И это будут, как говорят в России – только цветочки. Ягодки будут, когда полумиллионная деморализованная поражением армия через всю Сибирь станет возвращаться в те же Киевские, Московские, Одесские и другие военные округа…

С минуту оба помолчали. Грюнвальд явно нервничал. Он всегда был сторонником быстрых и решительных мер. Как истинный пруссак он и держался по-прусски, вышагивая по царским конюшням ровным, почти строевым шагом и низко опустив на глаза блестящий козырек армейской фуражки.

На этот раз что-то подсказывало Ламсдорфу: надо быть осмотрительнее с Грюнвальдом и вести себя более осмотрительно. Он не собирался приносить себя в жертву, как Грюнвальд. Таких жертв на его глазах было много. Еще в пору своей юности он услышал однажды от прислуги, старого русского солдата, простые слова «Плетью обуха не перебить». И запомнил их на всю жизнь. Они не раз спасали его, заставляя сначала думать, а потом принимать решение.

Грюнвальд вскоре уехал, а Ламсдорф еще долго ходил по душному кабинету, перебирая в памяти все, что было здесь сказано. С тревогой подумал: «А почему не приехал фон Краммер? Он был членом Госсовета и постоянным гостем либерального кружка императрицы Александры Федоровны. Именно фон Краммер настоял на этой встрече…»

Ламсдорф попытался было отогнать от себя эту мысль, однако она снова и снова возвращалась к нему, вселяя в потайные уголки его души непонятный страх. А впрочем, он знал, откуда он исходит. Его страх был порождением ненависти, которую Ламсдорф питал ко всему, что его окружало. Даже свою высокопоставленную должность он называл бесцветной канителью жалкой дипломатии. А упрочение русской государственности – ничтожным предприятием. Ему нравился Шиллер, и он старался смотреть на окружающее себя его глазами. И видел одну тоску и бестолковую суету ничтожнейшего народа, склонного к пьянству, обжорству и бессмысленным по своей жестокости бунтам.

С годами у него выработалось и окрепло брезгливое чувство и к своим коллегам.

Наблюдая за Николаем II, Ламсдорф не раз ловил себя на мысли, что ненавидит его. «Был бы самодержавец, а то так… – думал он. – И я перед ним обязан унижаться… Тысячу раз был прав мой мудрый предшественник Гирс, когда говорил, что Россию надо спасать от самой России…»