Читать книгу Заговор жрецов - Константин Петришин - Страница 56

Во Владивостоке Алексеев задержался значительно дольше, чем планировал. Он по-прежнему был уверен: после падения Порт-Артура японцы не упустят возможности и попытаются взять Владивосток, имея полное преимущество на море.

Еще в начале января он убедил военного министра Сухомлинова направить дополнительно в Южно-Уссурийский край 70 тысяч солдат, из которых 4 тысячи он планировал направить в Приамурский округ, а 3 тысячи в Мукден.

…Убедившись, что пополнение начало поступать, Алексеев хотел было уже распорядиться на отправку своего поезда в Харбин, однако ему сообщили, что во Владивосток специальным поездом прибывает Управляющий особым Комитетом по делам Дальнего Востока контр-адмирал Абазов.

Скрепя сердцем, Алексеев решил задержаться во Владивостоке еще на сутки.

Отношения у Алексеева с Абазовым складывались по-разному, однако в целом они терпели друг друга. Более того, до 1903 года Абазов занимал должность помощника главного управляющего торгового мореплавания и в управлении у него остались дружеские связи, которыми не раз пользовался Алексеев, решая вопросы торговли на Дальнем Востоке.

Абазова Алексеев встретил на перроне железнодорожного вокзала.

После взаимных приветствий решили продолжить разговор в вагоне Алексеева.

Когда уселись за столом, Абазов сказал:

– У меня, Евгений Иванович, две новости. Одна плохая, другая хорошая. С какой начать?

– С плохой, – ответил Алексеев.

– Ну с плохой, так с плохой. Пока вы были во Владивостоке, японцы заняли Мукден. Куропаткин отступил от города на 170 километров на Сыпингайские позиции…

Алексеев почувствовал, как у него засосало под ложечкой.

– Но у Куропаткина было преимущество… – наконец придя в себя, выдохнул он. – В количестве войск… В орудиях… И время работало на него…

Контр-адмирал Абазов с нескрываемым удивлением посмотрел на наместника.

– Евгений Иванович, о чем вы говорите? О каком преимуществе? Надо полагать, преимущество в количестве это еще не все, что необходимо для победы.

Алексеев тяжко вздохнул и покачал головой.

– Мукден – это для нас русское Ватерлоо, – проговорил он еле слышно. И тут же вяло поинтересовался: – А какая хорошая новость?

Абазов усмехнулся.

– Странный вы человек, Евгений Иванович. О хорошей новости разве так спрашивают?..

– Александр Михайлович, не сыпьте соль на рану.

Абазов перестал улыбаться.

– Пожалуйста, пожалуйста. Государь подписал Указ о снятии вашего Куропаткина с должности Главнокомандующего. На его место назначен командующий 1-й армии генерал Линевич. Вы довольны?

Алексеев отрицательно качнул головой.

– Нет, Александр Михайлович…

– Ну вот!.. Уже и его императорское величество вам не угодил, – насмешливо заметил Абазов. – Чего же вам надо?

– Ничего, – ответил Алексеев. И, вдруг, спросил: – Знаете, Александр Михайлович, что в таких случаях в народе говорят?.. Хрен редьки не слаще…

Абазов махнул рукой.

– Да будет вам! Вы мне выпить что-нибудь дадите?

– Что будете, коньяк или водку?

– Конечно, водку. От коньяка клопами пахнет… – насмешливо ответил Абазов.

Алексеев поморщился.

– Вас, Александр Михайлович, в Париж не пустят.

– Черт с ним с Парижем. Я и сам туда не поеду, – ответил Абазов.

Тем временем Алексеев приказал принести водку и закуску.

Когда выпили, Абазов спросил:

– Так чем вы все же недовольны, милостивый сударь?

– Куропаткина государь отозвал в Петербург? – в свою очередь поинтересовался Алексеев.

– Нет. Куропаткин попросил государя оставить его в армии на любом скромном посту.

Алексеев молча налил обе рюмки. Но прежде чем выпить, спросил:

– И на каком же скромном посту он остался?

– На посту командующего 1-й армией вместо Линевича…

Алексеев усмехнулся.

– Не потопляем наш Куропаткин… – проговорил он и опрокинул рюмку с водкой в рот.

– За Куропаткина что ли? – Абазов насмешливо прищурил глаза.

– За его императорское величество, – в тон ему ответил Алексеев.

Уже прощаясь с Абазовым, Алексеев поинтересовался, когда прибудет во Владивосток 2-я эскадра.

– Мне проще ответить на вопрос – сколько стоит фунт дыма, чем на этот, – сказал Абазов. – Ну, а если серьезно, то вторая эскадра вот уже два месяца стоит в береговых водах Мадагаскара. Зачем и почему, я не ведаю. Знаю точно, что на днях из Либавы вышла сюда третья эскадра под командованием адмирала Небогатова. В эскадру входят броненосец «Николай I», бронированный крейсер «Владимир Мономах» и три броненосца береговой обороны. Но самое загадочное в том, что эскадра пропала… И по сей день никто не знает, где она и что с ней. Вот такие дела у нас на флоте. Не то, что у вас на суше, – усмехнулся Абазов. – Вы крепости сдаете, а мы теряем целые эскадры кораблей…

Он встал и еще раз попрощался. Спускаясь со ступенек вагона, обернулся и сказал.

– А водка у вас, Евгений Иванович, отменная! И выбросите вы все из своей головы. Все равно от нас с вами уже ничего не зависит…

Вернувшись к себе в вагон, Алексеев хотел было заняться делами, но что-то мешало ему сосредоточиться. Новость о сдаче Мукдена, а по сути дела о поражении, которому еще не было равного за всю эту кампанию, и снятие Куропаткина с должности Главнокомандующего Алексеева не очень удивила. Внутренне он был готов к чему-то подобному. Он знал: рано или поздно Куропаткин выроет себе яму. И это он сделал под Мукденом.

Что же все-таки его тревожило?.. Он начал перебирать в памяти все наиболее значимые для него события прошедшего времени и, вдруг, вспомнил!.. Конец июля… Он был приглашен императором в Петергоф. Отмечалось какое-то семейное торжество Романовых… На следующий день, это было 23 числа, Николай II пригласил его покататься на его яхте. Когда подошли к Выборгу, с противоположной стороны залива навстречу им показалась какая-то яхта. Скоро выяснилось, что это яхта кайзера Вильгельма. Яхты встретились и бросили якоря. Кайзер перешел на яхту Николая II, и оба кузена спустились в каюту государя. Целый день в каюту подавали вина и закуски.

Алексеев вспомнил, как тревожно поглядывал в сторону каюты морской министр Бирилев. Неожиданно на его голову свалилась такая ответственность – отвечать за жизнь не одного, а сразу двух государей.

К концу дня в каюту императора позвали Алексеева и Бирилева. Когда они вошли, Вильгельм играл на рояле ноктюрн Шопена, подаренном по какому-то случаю Николаю II императрицей Александрой Федоровной, а Николай II сидел за столом и пил вино.

Император предложил Бирилеву подойти к столу и кивком головы указал на исписанные каллиграфическим почерком листы бумаги. «Вы можете, не читая, подписать эту бумагу?» – задал он вопрос морскому министру. И, видя, что тот замешкался, продолжил: – «Если нет, ее подпишет Евгений Иванович». – Бирилев взял ручку и поставил свою подпись.

В ту минуту они даже предположить не могли, что это был договор о русско-германском союзе…

Уже на следующий день выяснилось – договор противоречил не только здравому смыслу, но и логике дипломатических отношений. В договоре прописывалась обязанность России защищать Германию в случае войны с Францией…

«…Государь под ноктюрны Шопена в исполнении кайзера Германии забыл, что Франция была союзником России», – с горечью подумал Алексеев. Он знал, сколько усилий тогда приложили Витте и великий князь Николай Николаевич, чтобы убедить государя аннулировать этот странный договор, подписанный военно-морским министром Бирилевым в каюте императорской яхты «Штандарт».

«А может, Абазов прав? – снова подумал Алексеев. – Действительно, от нас мало что зависит…»

…От Владивостока до Харбина поезд Алексеева шел почти сутки. Железнодорожная ветка была перегружена, и приходилось часто останавливаться, пропуская воинские и санитарные эшелоны.

Алексеев из вагона не выходил. Он даже был в какой-то мере доволен тем обстоятельством, что ему представился случай спокойно поразмышлять в дороге обо всем. На второй план уходили мысли о последних событиях в Маньчжурии. «Значит так богу угодно», – с облегчением решил он. Его все больше и больше занимали мысли о том, что будет с ним, если не в ближайшее время, то хотя бы уже в обозримом будущем.

Алексеев был уверен – поражение России в этой войне не за горами. Чем это аукнется в стране? Всплеском недовольства властью? Революцией?.. Наверняка все, кто был против монархии, постараются использовать поражение в войне в своих целях. Даже придворная пронемецкая свора….

Алексеев подумал об этом, зная, что отношение государя к Вильгельму год от года становилось прохладнее и это отражалось на окружении не только императора, но и императрицы Александры Федоровны.

Императрицу раздражало то, что Вильгельм, по ее мнению, неуважительно относился к ее брату герцогу Гессенскому. В отместку Вильгельму она при поездках в Германию всегда настаивала перед Николаем II, чтобы он находил причины и уклонялся от визита к Вильгельму в Потсдам, а сначала заезжал к герцогу Гессенскому. Николай II противился, убеждая императрицу в том, что это не правильно, однако слушал ее, чем вызывал гнев у кайзера Вильгельма.

Однажды такой «семейный скандал» зашел так далеко, что с обеих сторон были вынуждены вмешаться дипломатические службы России и Германии.

Алексеев при всем глубоком уважении к государю считал эти поступки Николая II мальчишеством, а их ссоры с Вильгельмом беспричинными.

Теперь же у Алексеева где-то подспудно назревало чувство опасения: как бы эти мелкие ссоры не привели к большому разладу отношений между кузенами. Тогда беды не миновать.

«Лучше война между кузенами, нежели революция, – рассеянно подумал он. – При войне всегда можно договориться о мире. А с революцией не договоришься…»

Размышляя об этом, Алексеев в то же время понимал, что между династиями Романовых и Гогенцоллернов уже давно сложился союз, не закрепленный печатями, но прочный и нерушимый – обе династии не могли жить одна без другой. Извечный страх за место под солнцем заставлял Романовых и их немецких кузенов быть всегда готовыми объединить усилия против своих врагов.

Алексееву хотя и было отказано в почетном месте рядом с троном, он не обижался. Ему хватало и тех солнечных лучей, которые обогревали трон.

…На какой-то маленькой станции их поезд держали дольше обычного. Когда Алексеев спросил – почему, ему ответили, что впереди пути разобрала китайская банда хунхузов.

Через час поезд тронулся, но уже в сопровождении усиленной охраны из двух сотен казаков.

Наблюдая в окно за невеселой картиной проплывающего мимо пейзажа, Алексеев сказал адъютанту, накрывающему обеденный стол.

– Дожились… Под конвоем движемся…

– Без охраны, ваше высокопревосходительство, двигаться сейчас опасно, – ответил адъютант. – Японская конница, говорят, добралась уже до Монголии…

– А целый час мы простояли тоже из-за японской конницы?

– Нет, ваше высокоблагородие. Я вам докладывал, по какой причине…

– То-то и оно… Распустились все! – недовольно проворчал Алексеев. – Этих китайских разбойников надо отлавливать и живьем под поезд класть… Может, тогда утихомирятся… Газеты есть? – неожиданно спросил он.

– Мне передали, что вы отказались читать газеты… Если желаете, я прикажу принести.

– Желаю. После обеда пусть принесут. Читая их, легче дремать будет.

После обеда Алексееву принесли газеты, однако читать он их не стал. Лег на диван и прикрыл глаза. Ему, вдруг, пришел на ум последний разговор с министром иностранных дел Ламсдорфом в том же июле прошлого года сразу после прогулки с Николаем II на яхте «Штандарт». Ламсдорф тогда высказал мысль, что Вильгельм будет вынужден, если революционная ситуация в Германии не пойдет на спад, попытаться отвлечь внимание немцев от внутренних проблем за счет войны с Францией… И сразу высказал опасение, как бы война не переросла в революцию из-за дополнительных расходов на нее, людских потерь и других причин, связанных с войной.

«Почему он говорил о Германии, а не о России? – подумал Алексеев. – Разве у нас все по-другому?..»

Алексеев вспомнил, как об этом беспокоился и бывший посол в Германии Шувалов, который однажды сказал, что кайзеровская армия скорее будет повернута на Россию, а не на Францию…

Получался какой-то замкнутый круг.

Временами, под однообразный стук колес, Алексеев начинал дремать, но тут же открывал глаза. В последнее время он стал бояться снов, а они, как нарочно, приходили кошмарные, после которых у него днями болела голова и покалывало под сердцем.

Чтобы не уснуть, он начал снова перебирать в памяти события лета прошлого года, когда он находился в Петергофе. Ему тогда понравился советник русского посольства в Берлине Муравьев, который за обедом, устроенным Ламсдорфом, на слова начальника военного кабинета Германии генерал-адъютанта Гампе о том, что Вильгельм питает к России симпатию, ответил: «Очень утешительно, господин генерал. Это свидетельствует о том, что немцы нуждаются в дружбе с Россией и страшно ее боятся».

«…Что же получается, – размышлял Алексеев. – Вильгельм боится русской революции, которая, может перекинуться в Германию… Государь боится рабочего движения в Германии и влияния немецких социалистов на парламент и армию… Напрашивался вывод: или союз, или война, в ходе которой можно разделаться со своими злейшими врагами».

В ста верстах от Харбина поезд снова остановился.

Алексеев посмотрел в окно и увидел, что казачья охрана спешивается и занимает оборону с левой стороны от поезда по гребню косогора.

– Боже мой! – вслух произнес Алексеев. – Неужели японцы?

В это время в вагон вошел адъютант и успокоил Алексеева.

– Ничего опасного, ваше высокоблагородие, – сказал он. – Казаки заметили банду хунхузов, которая слишком близко приблизилась к поезду…

И, словно в подтверждение его слов, за окнами вагона грянул залп. Затем пошла беспорядочная стрельба, но тут же прекратилась.

Поезд снова тронулся с места. Поздно вечером Алексеев прибыл в Харбин.

По приезду в Харбин он тут же запросил телеграммой у командующего Тихоокеанским флотом, что известно о пропавшей эскадре адмирала Небогатова.

В этот же день пришел ответ, из которого следовало, что эскадра вышла на связь и благополучно проходит Малаккский пролив…