Читать книгу Эльнара. В объятиях короля. Первый русский любовно-эротический роман - Кора Бек - Страница 4

По традиции, сложившейся с незапамятных пор, ежегодно в первый день весны жители королевства Ланшерон отмечали праздник, именуемый Днем трубадура. Правда, к тому времени, о котором здесь идет речь, настоящих трубадуров, то бишь поэтов – певцов, прославляющих рыцарство и любовь, в стране, к сожалению, почти не осталось, как, впрочем, и кавалеров, за особые заслуги перед отечеством удостоенных высочайшей милости – почетного звания рыцаря, однако, сама традиция сохранилась.

В сей знаменательный день трубадуры, многие из которых успели уже перешагнуть почтенный полувековой рубеж, собирались в столице королевства, дабы отдать дань уважения былому – славной эпохе отважных рыцарей и прекрасных дам. Когда – то ряды этих признанных мастеров слова насчитывали не одну сотню человек. Круглый год колесили они по всей стране, являясь самыми желанными гостями, как в замках знатных вельмож, так и в хижинах простых ланшеронцев.

В своих балладах трубадуры воспевали мужество рыцарей, настолько могучих духом и телом, что порой небольшими отрядами, а то и вовсе в одиночку они обращали в позорное бегство врага, намного превосходившего их численностью, воинской выучкой и амуницией. Сонеты и серенады, написанные странствующими поэтами, не раз помогали не приученным вести складные светские речи суровым рыцарям, а также только вступающим во взрослую жизнь робким, неопытным юношам, как нельзя лучше объясниться в своих чувствах, пробуждая в сердцах красавиц, склонных к капризам и кокетству, огонь ответной нешуточной страсти. Имена лучших трубадуров в королевстве знали и стар, млад.

Времена изменились. Отважных рыцарей – одиночек незаметно потеснила хорошо обученная, постоянно действующая армия, отдельные отряды которой, сменяясь каждые полгода, день и ночь надежно охраняли границы государства от набегов врага. Прекрасные дамы, кокетливо прикрывавшиеся веерами при звуках серенады, внезапно прорезавшей вечернюю тишь под изящными балконами, увитыми виноградною лозой, состарились и погрузнели, а новое поколение ланшеронок уже не обладало тем тонким искусством обольщения, что у кавалеров прошлого вызывало учащенное сердцебиение, стоило им увидеть как бы ненароком мелькнувший перед ними носок прелестной туфельки очаровательной незнакомки.

Изменились, огрубели нравы. Поменялись приоритеты. Год от года королевство Ланшерон становилось все крепче и богаче, со временем почти прекратились набеги внешнего врага, люди зажили мирной и достаточно сытной жизнью. Однако сытость тела исподволь породила обнищание духа. Славная эпоха отважных рыцарей и прекрасных дам медленно, но неотвратимо уходила в прошлое.

В городах, избалованные праздной жизнью и не особо обремененные долгом перед отечеством ввиду наличия постоянно действующей армии, кавалеры откровенно скучали, а если и желали любви, то только быстрой, безо всяких хлопот, головной боли и ухищрений. Впрочем, поголовно помешанные на модных туалетах и прическах, дамы, в свою очередь, и не возбуждали к себе высоких чувств.

Проживающая на селе молодежь также стремилась к лучшей доле и все чаще отдавала предпочтение каким – либо серьезным ремеслам, способным обеспечить ее надежным куском хлеба, к коим искусство трубадуров явно не относилось. А потому его участь была предрешена: у доживавших свой век странствующих поэтов не оказалось последователей. Теперь их можно было услышать только на больших празднествах, одним из которых являлся День трубадура.

В прежние добрые времена в сей замечательный день, вымощенная доставленным из Франции гладким провансальским булыжником, главная площадь Ластока почти полностью заполнялась виновниками торжества, облаченными в парадную одежду. Какая бы погода ни стояла на дворе, они всегда были одеты в пошитые королевскими портными одинаковые ярко – красные камзолы со сверкавшими на солнце позолоченными пуговицами и золотым позументом на обшлагах расширявшихся книзу рукавов. Этот традиционный наряд дополняли широкополые мягкие шляпы, украшенные перьями павлина.

Длинными стройными рядами поэты – певцы дружно выстраивались на площади, лицом к королевскому дворцу, и хорошо поставленными голосами исполняли написанный еще в прошлые века неизвестным автором Гимн трубадуров, с которого всегда начинался этот славный праздник, собиравший множество народа из всех уголков страны. В эти дни жители столицы вынуждены были тесниться и терпеть прочие неудобства, поскольку не было в Ластоке, наверное, ни одного дома, куда бы не устремлялась многочисленная родня из глубинки, раз в год, аккурат ко Дню трубадура, вдруг вспоминавшая о существовании своих столичных родственников, обреченно ожидавших предстоящее столпотворение и хаос, которыми неизменно сопровождался приезд дорогих гостей. Однако все неприятности забывались, стоило только начаться главному действу.

Уже с утра все подступы к площади были напрочь забиты неуклюжими крестьянскими подводами, добротными ландо зажиточных городских купцов и преуспевающих ремесленников, и элегантными экипажами знати. Балконы и крыши окрестных домов грозили обвалиться под тяжестью заполнявшего их народа. Счастливые ребятишки гроздьями висели на деревьях, нещадно обдирая рукавицы, и пугая своим шумом и весельем важно расхаживающих по карнизам голубей.

Изнеженные благородные дамы зябко кутались в манто и прятали руки в изящные муфты, статные горожанки тщательно, с чувством собственного достоинства, расправляли складки на своих удлиненных по последней моде суконных накидках и бросали косые взгляды на приземистых, розовощеких крестьянок, укутанных в большие пуховые шали, крест – накрест перевязанные на спине, отчего их юбки, пошитые из толстой грубой ткани, на поясе чересчур сильно стягивались, а на бедрах слишком топорщились, невольно притягивая к себе взоры любителей пышных форм.

Щегольски одетые кавалеры нарочито оживленно переговаривались друг с другом, делая вид, будто все происходящее их мало интересует. Временно оказавшиеся без присмотра своих сварливых жен, собирались в тесный кружок ремесленники и, распивая под укрытием какой – нибудь колымаги бутыль крепкого рома, вполголоса обсуждали между собой очередное подорожание кожи, шерсти и пушнины, что многих из них очень ощутимо било по карману. Беззаветно преданные золотому тельцу, неповоротливые купцы в мохнатых, волочащихся по земле шубах, не желая понапрасну терять драгоценное время, вели отчаянные торги со съехавшимися на праздник из окрестных деревень крестьянами по поводу будущего урожая гречихи и зерна. Не привыкшие к суете и быстрым решениям, крестьяне недоверчиво слушали бойкие речи купцов, пытаясь найти в них какой – нибудь подвох или обман.

Однако, будучи немало наслышаны о ловких городских мошенниках, они часто отвлекались от разговора, проверяя, на месте ли их, припрятанный, как правило, за пазухой мешочек с деньгами, и ни сном ни духом не подозревая, что своим беспокойством они как раз – таки привлекают внимание тех самых мошенников, выглядевших в действительности отнюдь не так, как это себе представляли наивные труженики полей, из – за чего они подчас возвращались в родные места не только без обещанных домочадцам городских гостинцев, но и без единой монетки в кармане. Впрочем, до грабежа дело не всегда доходило.

Ровно в двенадцать часов дня главную площадь города оглашал мощный сигнал королевского горна, возвещавший о начале долгожданного праздника. Людская суета мгновенно стихала, даже глядельщики, по долгу службы вечно шныряющие в толпе, выискивая нарушителей порядка, на время останавливали свое движение и, вытянув руки по швам, внимали приветственной речи Его Величества короля. Правда, обычно она длилась довольно недолго, поскольку государю и самому не терпелось поскорее насладиться высоким искусством странствующих поэтов, ряды которых буквально на глазах с каждым годом все больше редели. Жаждавшая зрелищ толпа в едином порыве восторженно кричала: «Виват, король!», но стоило только раздаться первым звукам Гимна трубадуров, как на огромной площади, до отказа заполненной народом, словно по мановению волшебной палочки вновь воцарялась тишина.

Конечно, нынче все сильно изменилось и, вместо прежних нескольких сотен человек, занимавших собой добрую часть столичной площади, на ней в две сиротливые шеренги выстраивалась пара дюжин доживавших свой век певцов прекрасной романтической эпохи. Обветшали и выцвели их некогда роскошные, ярко – красные камзолы, потускнели позолоченные пуговицы, щегольские павлиньи перья на порядком изношенных шляпах заменило обычное гусиное перо, но все та же молодецкая стать ощущалась в их гордой осанке, широком развороте плеч, на которые прихотливой волной ниспадала копна густых, серебристых локонов, а в мудрых и уже выцветших глазах светилась неподдельная гордость за дело, которому они посвятили свою жизнь.

Гимн трубадуров, воспевавший любовь к родной земле, мужество и отвагу ее героических сынов, красоту, верность и щедрость сердца ее дочерей, пробуждал в людях самые лучшие качества души и позволял им ощутить себя единым сплоченным народом. Подобно древним грекам, во время проведения Олимпийских игр накладывавших строжайшее вето на все войны, ланшеронцы в День трубадура прощали друг другу нанесенные им ранее обиды, забывали обо всех ссорах и разногласиях, возвращали старые долги, не сквернословили и не злоупотребляли вином. На всех подарках, которыми в этот день они по традиции обменивались друг с другом, обязательно изображалась лира, как символ творчества и вдохновения трубадуров Ланшерона, предпочитавших держаться особняком, в отличие от их соседей – французов, что беспечно колесили по всем близлежащим странам.

Подобно парящей в небе птице, гордо и величаво летел над Ластоком стройный хор сильных, хорошо поставленных голосов, к которому постепенно присоединялись голоса всех присутствовавших на площади жителей и гостей столицы, подчас невольно вызывая у приглашенных на это празднество правителей соседних стран чувство затаенного страха перед единством и силой духа народа Ланшерона. После торжественного исполнения Гимна перед собравшимися выступали наиболее именитые трубадуры, а затем небольшими группами по три – четыре человека они расходились по улицам города, чтоб порадовать своим искусством всех тех, кто по каким – либо причинам не сумел попасть на главную площадь Ластока.

Трубадуры медленно продвигались вперед, окруженные плотной толпой почитателей их таланта, но стоило только в каком – нибудь окошке мелькнуть хорошенькому женскому личику, как один из них тут же останавливался, чтобы исполнить волнующую романтическую серенаду и, хоть песня была обращена к прекрасной незнакомке, вызвавшей вдохновение и даже, быть может, страсть у ее исполнителя, каждая, услышавшая ее дама, в эти дивные минуты ощущала себя любимой, единственной и желанной.

А если на пути трубадуров попадалась парочка нечаянно повздоривших между собой кавалеров, вот – вот готовых в пылу безудержного, но не всегда оправданного гнева, скрестить незамедлительно свои острые шпаги, они, не сговариваясь, тотчас выстраивались в ряд и исполняли балладу, воспевавшую не только героизм и недюжинную силу рыцарей прошлого, но их мудрость и трезвость мысли, позволявшие им сохранять хладнокровие и отделять зерна от плевел в, казалось бы, самых тяжелых, безвыходных обстоятельствах. После исполнения баллады, пристыженные столь деликатным образом кавалеры, как правило, мирно расходились в разные стороны и даже порой обменивались дружеским рукопожатием, а трубадуры неспешно шли дальше. Праздничные гуляния обычно продолжались до глубокой ночи, но воспоминания о них еще долго согревали теплом сердца всех ланшеронцев, ощущавших закономерную гордость за свою принадлежность к великой и богатой талантами нации.

Всех этих чудесных подробностей, разумеется, не знала и не могла знать графиня Ангалесская, всего лишь несколько месяцев назад впервые ступившая на благословенную землю королевства Ланшерон. Только по этой причине, занятая подготовкой к праздничному балу, Эльнара позволила себе пропустить главное действо, как всегда ровно в полдень развернувшееся на столичной площади, куда, правда, не преминули отправиться уже успевшие помириться Султан и Мари. Этим, сами того не ведая, они очень сильно обидели Регину, привыкшую чувствовать себя едва ли не вторым лицом практически в любом из домов, где ей когда – либо доводилось служить, с которым приходилось даже главе семейства считаться, если госпожа вдруг оказывалась чересчур избалованной, взбалмошной дамой. Раздосадованная таким невниманием к ее персоне, фрейлина не захотела идти на праздник одна, однако, в душе затаила нешуточную обиду на влюбленную парочку, и без того вызывавшую у нее глухое раздражение своими нежными отношениями.

В свою очередь, графиня Ангалесская, будь на то ее воля, также осталась бы в этот день дома, но уже по другой причине. Она не любила лишний раз появляться в светском обществе, весьма напоминавшем ей многолюдный и шумный перистанский базар, от которого оно отличалось, пожалуй, лишь тем, что здесь на всеобщее обозрение выставлялись не товары, а люди, соперничавшие друг с другом роскошью и изысканностью своих туалетов, украшений, причесок. А уж юную безродную чужестранку, столь обласканную королевской милостью, придворные Генриха Бесстрашного всегда оглядывали с особым пристрастием. Конечно, свободолюбивую дочь степей мнение света не слишком волновало, но ей не хотелось огорчать государя, желавшего, чтобы она присутствовала на празднике. А потому ясным солнечным днем графиня Ангалесская отправилась в королевский дворец на бал, посвященный Дню трубадура.

Казалось бы, еще вчера на улице бушевала неистовая метель, заставляя сердце сжиматься от нечеловеческой тоски, и вынуждая все живое искать укрытие от холодного пронизывающего ветра, а уже сегодня, как будто устыдившись за свой недавний жестокий разгул, на крышах домов под лучами щедрого солнца спешно таял снег, радуя горожан нежным звучанием первой весенней капели. Ветви чуть ли не всех деревьев оказались вдруг заняты весело чирикающими воробьями, время от времени снисходительно поглядывавшими вниз на голубей, озабоченно ступавших по земле в поисках пшена или хотя бы чистой лужицы.

Явственный аромат стремительно приближающейся весны кружил ланшеронцам головы похлеще всякого вина, внушая надежды на добрые перемены в судьбе, и вызывая такой подъем духа, что им сейчас могли бы позавидовать даже их далекие могучие предки. И пусть в природе все идет своим, раз и навсегда установленным ходом, и каждый год наступает весна, к ее приходу невозможно привыкнуть, как невозможно просто привыкнуть к любви, недаром весну принято считать порой любви. А если бы не вчерашняя метель, в одночасье захватившая город в снежный плен, из которого его ранним утром высвобождали добросовестные уборщики, то можно было бы сказать, что в нынешний год вместе с Днем трубадура в столицу королевства вошла весна. Впрочем, она уже направила гонцов и обещалась со дня на день прибыть сама во всей своей необыкновенной красе.

Меж тем, после торжеств, состоявшихся на главной площади Ластока, огромная толпа народа мощным потоком хлынула на улицы празднично украшенного города, буквально в считанные минуты заполонив собой все дороги и прочие свободные пространства. При этом многие жители и гости столицы, дабы успеть послушать всех трубадуров, беспрестанно переходили с одной улицы на другую, создавая ощущение полнейшего хаоса, от которого у бедных глядельщиков, обязанных по долгу службы обеспечивать в Ластоке порядок и, согласно особому указу начальства, ни в коем случае не грубить празднично настроенному люду, просто кругом шла голова! Потея от усердия и быстрых передвижений, каждый из них в душе непрестанно молился Богу о том, чтоб этот день как можно скорее закончился, и все опять вошло в свое привычное русло.

Однако еще больше сочувствия в День трубадура вызывали к себе извозчики и кучера, которым очень больших трудов стоило отгонять от себя сон, дабы не прозевать своей очереди и не оказаться в самом хвосте тянувшейся вдоль каждой улицы длинной вереницы из всевозможных экипажей. Разумеется, всеми правдами и неправдами каждый из них старался пролезть вперед, чтобы при первой же возможности попытаться выехать в нужном направлении в надежде получить дополнительную награду за смекалку и усердие, что, безусловно, было возможно, но вместе с тем весьма и весьма затруднительно, в чем очень скоро пришлось убедиться кучеру графини Ангалесской, намертво застрявшему в одной из таких унылых, словно ненастный осенний день, очередей.

Этот кучер по имени Мучо был, в общем – то, довольно славный малый, но почему – то ему частенько отчаянно не везло. Вот и сейчас он умудрился пропустить вперед несколько находившихся позади них экипажей, а сам, будто заколдованный, уже битый час все топтался на одном и том же месте, благо, запряженные в пару низкорослые каурые лошадки имели на редкость очень спокойный и терпеливый нрав. Обиднее всего было сознавать, что до королевского дворца оставалось буквально рукой подать, но оживленно сновавший в окрестностях главной площади народ, никак не позволял им преодолеть это небольшое расстояние. Конечно, в другое время Эльнара бы запросто добралась до дворца пешком, но сейчас, опасаясь испачкать пышный бальный наряд, она была вынуждена оставаться в карете.

Сама того не замечая, Эльнара сидела, задумчиво устремив вдаль взгляд, затуманенный воспоминаниями о прошлом, и сложив ладошки лодочкой, как это обычно делают люди во время чтения молитвы. Эта необычная поза и изящный профиль ее нежного лица привлекли внимание одного дворянина, который, махнув рукой на сие поистине вавилонское столпотворение, оставил свой экипаж и отправился по нужному ему делу пешком, рассудив, что так будет гораздо благоразумнее и быстрее.

Эльнара вздрогнула от неожиданности, заслышав легкий стук в окошко ее кареты, а в следующее мгновение дверца распахнулась, и перед ней в не по – праздничному строгом, черном костюме появился дворянин, которого во время выезда двора на зимнюю охоту государь представил ей, как одного из самых ученых в королевстве людей. Тогда, в суматохе, графиня Ангалесская не запомнила его имени и сейчас невольно смутилась, не зная, как ей теперь к нему обращаться, но дворянин с аристократической непринужденностью исправил эту милую оплошность.

– Похоже, нынче небеса решили меня щедро одарить, ниспослав встречу с вами, прелестная графиня! – учтиво поклонился вельможа. – Я собирался было идти более короткой дорогой, но в последнюю минуту передумал и изменил путь, чтобы взглянуть вблизи на праздничную площадь. Однако, стоило мне увидеть вас, сударыня, как я позабыл обо всем на свете. К счастью, я еще помню свое имя. Позвольте же мне напомнить его вам: виконт Женюси, всегда к вашим услугам, – последовал новый, еще более изысканный поклон.

– Разумеется, я прекрасно помню вас, виконт, ведь Женюси – один из древнейших родов королевства Ланшерон, имя которого навечно вписано золотыми буквами в славную летопись страны! – дабы скрыть свое смущение, любезностью на любезность поспешила ответить Эльнара, отчасти знакомая с историей Ланшерона, благодаря беседам с Его Величеством королем Генрихом VI, а также некоторым современным источникам.

– О, я вижу, вы читали труд «Из глубины веков» герцога Эрцхауэра, ведь в этом редком издании род Женюси, к которому я имею честь принадлежать, действительно выделен особым золотым шрифтом! – оживленно воскликнул весьма польщенный виконт, не ожидавший от чужестранки столь глубоких исторических познаний.

Мысль о том, что лестное высказывание по поводу «золотых букв» было использовано графиней-чужестранкой просто, как метафора, ученому мужу почему – то в голову не пришла.

– Конечно, читала, виконт! – еще более смутившись, была вынуждена подтвердить графиня, не желавшая огорчать отрицательным ответом своего, заметно воодушевившегося собеседника, после чего поспешила сменить тему про разговора:

– Однако я вижу, виконт, что вы сейчас направляетесь в сторону, прямо противоположную дворцу. Не означает ли сие, что на праздничном балу вас нынче не увидит свет?

– К моему безмерному сожалению, сударыня, – ответил виконт. – Меня ждут крайне неотложные дела, о чем я намедни и предупредил Его Величество короля, дабы он не пенял мне за мое отсутствие на балу. Но, увидев вас, я, признаться, засомневался в том, так ли уж важны, ожидающие меня дела, в сравнении со счастьем беседовать с вами, и даже более дерзким мечтанием – приглашением вас на танец? Однако я уже далеко не юноша, чтоб по несколько раз за день менять свои решения, а потому, как говорят французы, «а ла гэр ком а ла гэр», или, на войне как на войне.

– Мне известно это выражение, виконт Женюси, поскольку как раз – таки сейчас я беру уроки французского языка, – улыбнулась Эльнара, удивляясь словоохотливости вельможи, не вписывавшегося в ее представление об ученых людях. – А вы, сир, если не ошибаюсь, одно время жили во Франции?

– Верно, жил, – на какое – то мгновение погрузившись в воспоминания, рассеянно откликнулся виконт, но затем быстро и горячо заговорил:

– Когда – то я даже собирался связать свою судьбу с этой страной, ведь во время правления Луи Непобедимого Франция снискала всеобщее уважение и признание! С ней считались монархи всех близлежащих государств, однако, после кончины мудрого, храброго, бесстрашного короля она, можно сказать, опять пришла в упадок. Я прожил там целых два года, надеясь быть полезным великой, как мне тогда казалось, стране, но, разочаровавшись, вернулся к себе на родину, – вздохнул дворянин и продолжил:

– Между нами говоря, графиня, французы – совершенно невыносимый народ! Все – от мала до велика, любят поболтать, а вот делом никто заниматься не хочет. Нет ничего удивительного в том, что они довели страну до ручки, – осуждающе добавил он, а потом вновь оживился:

– Этим болтунам и бездельникам следует брать пример с вас, сударыня! Ума не приложу, когда вы успеваете читать Эрцхауэра, изучать французский, и при этом еще достаточно свободно изъясняться на прежде незнакомом вам ланшеронском языке? Позвольте поцеловать вашу ручку, прелестная графиня. Поверьте, я безмерно восхищен всеми вашими талантами!

Их разговор опять принимал нежелательный для графини Ангалесской оборот. В душе она уже не раз пожалела, что не созналась сразу виконту в том, что никогда не читала этого злополучного герцога Эрцхауэра и, более того, что она действительно не помнила имени самого вельможи. Ведь за последние два месяца Эльнаре пришлось познакомиться с таким множеством людей, что на еженедельных приемах в королевском дворце у нее порой просто кругом шла голова от калейдоскопа мелькавших перед ней все новых и новых лиц. Вот так одна маленькая ложь повлекла за собой другую, и воистину прав был мудрый лекарь Пехлибей, когда, посмеиваясь в усы, говорил маленькой Эльнаре, прятавшей за спиной не разрешенную ей сладость: «Не умеешь, дочка, лгать – не лги, а уж, если солгала – готовься к неприятностям».

Досадуя на себя, графиня Ангалесская протянула свою руку для поцелуя и оглянулась по сторонам, пытаясь придумать, чем бы ей отвлечь виконта от обсуждения книги этого злосчастного герцога Эрцхауэра, дабы он не догадался о незнании ею, по – видимому, очевидных для всех прочих людей вещей, а самое главное – не заподозрил бы ее во лжи. И вдруг Эльнара вздрогнула всем телом, увидев в двух шагах от себя того, кого вот уже несколько месяцев она безуспешно, но настойчиво искала.

Эльнара сразу узнала умный взгляд красивых пронзительных серых глаз, благородный овал немного худощавого лица, каштановые волосы, доходившие до плеч, и на концах немного завивавшиеся. Сердце так сильно стучало, словно готово было вот-вот выскочить из груди, никаких сомнений не оставалось: перед ней стоял Сержио. Не замечая, что ее руку по – прежнему удерживает виконт Женюси, вообразивший, будто бы это он – виновник волнения красавицы – графини, своим поцелуем вызвавший не ускользнувшую от его острых глаз дрожь, пробежавшую по ее телу, Эльнара на миг прикрыла глаза, пытаясь прийти в себя, а в следующее мгновение с ужасом обнаружила, что Сержио опять исчез.

Вне себя от горя, Эльнара выбежала из кареты и бросилась в толпу. Кто – то случайно, но довольно больно задел ее локтем, кто – то наступил на подол бального платья, какая – то шепелявая цыганка, оценив наметанным глазом богатство ее туалета, настойчиво принялась уговаривать барышню позволить ей погадать. Но ошеломленная новой потерей, Эльнара ничего не замечала и не чувствовала, кроме огромной боли, невыносимо теснившей ей грудь, вынуждая хватать ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.

В какой – то миг ей показалось, что она нашла его, и с криком: «Сержио, постой, я прошу тебя!», Эльнара бросилась к мужчине, но, обнаружив, что обозналась, побежала дальше. Некий легкомысленный шутник преградил ей дорогу: «Остановись, красотка! Уж не меня ли ты ищешь? Между прочим, мое имя – Сержио!», но, натолкнувшись на ее невидящий и даже как будто бы обезумевший взгляд, поспешно посторонился, пропуская несчастную девушку, в которой вряд ли бы кто признал сейчас блестящую графиню Ангалесскую, настолько душевная боль исказила черты ее красивого лица.

Тяжело дыша и чуть покачиваясь на предательски ослабевших ногах, Эльнара вернулась к своей карете, сухо попрощалась с виконтом, и буквально рухнула на сидение. А в следующее мгновение экипаж, битый час топтавшийся на одном месте, внезапно тронулся. Весьма удивленный резкой переменой в настроении графини, виконт Женюси едва успел захлопнуть дверцу кареты и отскочить в сторону, поскольку, как следует отоспавшийся за время своего вынужденного простоя, Мучо теперь пытался обогнать другие экипажи, что ему, как ни странно, временами даже удавалось.

– Видать, колдовство утратило свою силу, – радостно думал суеверный кучер, поглаживая висевший на шее крестик. – Ох, недаром у нас в деревне говорили старики, будто в последний день зимы ведьмы собираются на шабаш обговаривать меж собой разные козни против людей, которые они начинают нам чинить с первого же весеннего дня, чтобы мы шибко не радовались наступающему теплу. Ведь для этих негодниц любая людская радость – все равно, что нож в сердце, вот они и воюют с нами, как могут! Вон, меня сколько продержали на одном месте твари летающие!

– Ну, дай – то Бог, чтобы на этом все мои беды закончились. Старики говорили, что ближе к лету ведьмы обычно меньше пакостят, потому как и им время от времени нужен отдых. А кто солнышко, да травку зеленую не любит? Все любят, даже пособницы сатаны! Но что это меня сегодня все на такие странные мысли тянет? Прочь, нечистая сила! Да не оставит меня своими заботами Господь, аминь! – Мучо поспешно перекрестился.

– Ах, зачем я только солгала виконту Женюси: сначала, что помню его имя, потом, будто бы читала герцога Эрцхауэра, о котором на самом деле я никогда и не слышала? – горестно размышляла про себя Эльнара, устремив в окошко кареты потухший, ничего не видящий взгляд.

– Вроде бы, мелочь, пустое баловство, а вот как все в итоге обернулось. Всевышний наказал меня за ложь разлукой с Сержио, и теперь я уже не уверена, что наши пути с ним еще пересекутся. Какая же я все – таки глупая! Захотела показаться ученой дамой в глазах человека, который ничего в моей судьбе не значит, а сейчас направляюсь к людям, чуждым мне по воспитанию и жизненным понятиям. Уж лучше бы я осталась дома!

– Хотя, разве замок покойного графа Ангалесского есть мой настоящий дом? Так, случайная прихоть изменчивой судьбы, и не более. Ничего не хочу. В душе такая пустота, что если бы Аллаху было бы угодно отнять у меня сейчас жизнь, ни на мгновение не задумавшись, я бы безропотно положила голову на плаху и даже радовалась бы тому, что скоро мои земные мучения закончатся, а что меня ждет потом – уже не важно. На свете главное – любовь, и ее у меня нет. Наверное, Сержио не испытывает ко мне такой большой любви, как я к нему, если он даже не захотел ко мне просто подойти? А, может быть, ему не понравился мой пустой разговор с виконтом Женюси? Но ведь таковы все светские разговоры, от этого никуда не денешься!

– О, всемогущий Аллах, помоги своей неразумной дочери, объясни, как мне дальше жить? Впрочем, уже поздно о чем – то говорить, мы подъезжаем ко дворцу. Из чувства уважения и признательности к Его Величеству королю Генриху Бесстрашному я должна быть на балу, а еще нужно успеть придать своему лицу беззаботность и оживление. Ах, как же тяжела участь человека из светского общества, сплошная вечная игра!

Просторный королевский двор по случаю праздничного бала оказался заполнен всевозможными экипажами до отказа, так что Мучо, в последние годы отвыкший бывать в местах такого большого скопления народа, невольно замешкался, не зная, куда ему сейчас лучше свернуть с главной дороги. От растерянности кучер совершил непростительный промах, случайно огрев коротким ударом кнута чужого коня, как на грех оказавшегося рядом. Тот от неожиданности и испуга едва не сбросил наземь своего всадника.

С трудом удержав горячего арабского скакуна, незнакомец направился к карете графини Ангалесской. Его жгучие черные глаза в ярости метали молнии, уголки тонких губ подрагивали, а ноздри породистого носа хищно раздувались в предвкушении неотвратимой и скорой мести. Небрежным жестом откинув назад тщательно напомаженные черные кудри и окинув испепеляющим взором насмерть перепуганного кучера, он холодно и надменно сказал:

– Быстрее говори, ничтожный прах земли, кому сия карета принадлежит? Твой хозяин сполна мне ответит за ошибку дурного работника! Он, видно, приехал на праздничный бал, предвкушая веселье, однако, вряд ли этим его намерениям суждено осуществиться, так как я желаю немедленно скрестить с ним шпаги. Ну же, холоп, говори имя скорей, не то и твоя глупая голова сейчас полетит с плеч!

– Не скрою, сударь, уроки фехтования я лишь недавно начала брать по совету Его Величества короля Генриха Бесстрашного.

Перед донельзя разгневанным вельможей внезапно появилась графиня Ангалесская. При выходе из кареты роскошное манто графини распахнулось так, что ее нежная, белая грациозная шея, украшенная жемчужным ожерельем, невольно притягивала к себе взгляд, сбивая с толку и без того обескураженного дворянина, никак не ожидавшего, что ему придется иметь дело с дамой.

– Государь считает, что в наши смутные времена каждому необходимо уметь постоять за себя. И это умение, как вижу, мне сейчас действительно на руку, ведь кое —чему, сир, я уже успела научиться! Вот только шпагу свою, к сожалению, я не захватила. Не думала, что она мне на балу может пригодиться. Но, надеюсь, во дворце я сумею подобрать для себя что – нибудь достаточно подходящее.

– Однако, есть ли в этом необходимость? По – моему, мадемуазель, вы напрасно тревожитесь! Да, признаться, и я уже вовсе не сержусь, – попытался выйти из создавшегося неловкого положения дворянин, с нескрываемым интересом оглядывая красивую чужестранку, в которой все: взволнованный голос, богатая мимика лица, быстрая жестикуляция выдавали страстность ее натуры, а это свойство обычно более всего привлекало его в женщинах, в коих сей опытный ловелас знал большой толк.

– Ну уж, нет! Соблаговолите, милостивый сударь, немного обождать, а я, в свой черед, постараюсь, сир, не отнимать у вас слишком много времени! – негодующе вскричала Эльнара, утратившая после недавней встречи с Сержио какой – либо вкус к жизни.

– Прошу принять мои искренние извинения, что мы, сами того не желая, испугали вашего замечательного четвероногого друга! А теперь, сир, с вашего позволения, я пойду искать себе шпагу для предстоящего боя.

– Постойте, сударыня! Куда вы все время так торопитесь? Вы не назвали мне вашего имени и не даете возможности представиться вам, а между тем, я хотел бы как – нибудь уладить наш нечаянный спор.

– Разве перед лицом смерти имеет значение, кто кого убил? Оставим, сударь, этот пустой разговор! Я скоро вернусь, дождитесь меня! А иначе мне придется искать вас на балу, что было бы весьма нежелательно. Ведь лишняя огласка не нужна ни мне, ни, как я полагаю, вам, сир, да к тому же, согласитесь, некрасиво и нехорошо портить праздник добрым людям!

– Но вы, сударыня, намереваетесь испортить мне всю оставшуюся жизнь!

– Ах, о чем это мы говорим?! Уверяю вас, сир, пусть уроки фехтования я не столь давно начала брать, но кое – какими успехами в этом деле уже могу похвастаться! И если вас мучают угрызения совести по поводу предполагаемой вами чересчур легкой победы, советую выбросить их из головы, поскольку меня вовсе не так просто убить, как это может показаться на первый взгляд. А ежели, сударь, вас вдруг мой пол смущает, то я готова одеть на себя мужской плащ, либо камзол! – запальчиво возразила Эльнара и, смахнув с ресниц непрошеную слезу, тихо прошептала:

– О, как я хочу сейчас умереть, ведь без Сержио мне белый свет не мил! Я всегда очень любила жизнь, однако, больше не вижу в ней никакого смысла.

– Поверьте, мадемуазель, вы делаете меня несчастным! Поспешность хороша в страсти, но уж никак не в смерти. Не губите же ни себя, ни меня, одумайтесь, пока не поздно!

– Ах, оставьте ваши детские сказки, сударь! За разговором мы только время понапрасну теряем, нужно как можно скорее начинать бой. А вот всякие разбирательства, я полагаю, вполне могут подождать более подходящего часа.

– Однако, если один из нас нынче умрет, то с кем же другой будет потом объясняться? Смерть – единственная на свете вещь, которую, увы, невозможно исправить. Так не стоит, сударыня, помогать этой мерзкой, гадкой старухе, уже потирающей злорадно свои костлявые руки. Я предлагаю поговорить, а лучше – мир заключить!

– Да сколько можно нам ни о чем говорить? Лично для меня жизнь сейчас большого значения не имеет, а если в предстоящем бою вдруг погибнете, сир, вы, значит, такова ваша судьба! – сверкая взглядом, пылко произнесла Эльнара, не подозревая, как она бывает особенно хороша в гневе.

– Помилуйте, мадемуазель, я свою жизнь весьма ценю и не хочу с ней так просто расстаться, да и вам советую жить дальше назло врагам, или жизненным поражениям! – любуясь ее раскрасневшимся личиком, признался дворянин.

– У всех людей время от времени случаются какие-то неприятности, но настоящий успех приходит лишь к тем, кто умеет всем сердцем верить! Я вижу, вы нынче чем – то огорчены, так позвольте вам дать ваш же совет: выбросите все из головы! Давайте, сударыня, не будем держать друг на друга обид, а лучше вместе отправимся на бал, благо он начался примерно час тому назад.

– Ах, я ведь совсем про бал позабыла, боюсь, как бы меня не потерял государь! – растерянно воскликнула Эльнара и невольно покраснела, вспомнив свой давешний сон.

– Вот это уже другой разговор! – одобрительно улыбнулся вельможа. – К моему вящему удовольствию, мадемуазель, на вашем лице сейчас румянец появился. Значит, мало – помалу вы приходите в себя.

При этих словах бедная графиня Ангалесская залилась краской до самых корней волос, а не подозревавший об истинной причине ее смущения, дворянин продолжил:

– Однако было бы неплохо, сударыня, вам немного набраться сил, чтоб вас не слишком утомил шумный бал. Если позволите, я провожу вас во дворец. Думаю, там найдется какой – нибудь тихий уголок, где вы смогли бы перевести дух, дабы чуть позже поразить на праздничном балу всех гостей свежестью и необыкновенной красотой!

– Благодарю, сир, за внимание, но лучше я останусь в своем экипаже. Вы правы! Необходимо перво – наперво прийти в себя, ведь у меня сегодня был на редкость трудный день.

– Хотя, – задумчиво произнесла Эльнара, когда незнакомец удалился, – как странно все же устроена жизнь, если я после повторной встречи – разлуки с Сержио все еще не умерла от душевной муки и даже намерена идти на бал! Видно, участь моя такова – сгорать на жестоком костре любви медленно. Ах, где же ты, Сержио?..

Затем графиня Ангалесская отпустила переминавшегося в сторонке с ноги на ногу Мучо погулять, а сама решила чуток подремать внутри кареты. Она ощущала себя настолько разбитой и внутренне опустошенной, что даже не могла ни о чем думать. Просто хотелось закрыть глаза и провалиться в сон, как когда – то в далеком детстве, скатываясь с высокой ледяной горки, маленькая Эли порой проваливалась в снежный сугроб, из которого обычно не спешила выбираться. Так ей было там на удивление хорошо, покойно, уютно, что Эли казалось, будто она попала в добрую волшебную сказку, где возможны самые невероятные чудеса!

Закутавшись в захваченные из дома на всякий случай шубы, Эльнара поудобнее устроилась на сидении и не заметила, как вскоре отдалась во власть всемогущего Морфея.