Читать книгу Раннее позднее - Лазарь Соколовский - Страница 19

Освистанной и освященною,

забытою и обретенною,

то белой чайкой, то вороною —

ты всем слыла,

обласканной и обнесенною,

восславленной и возмущенною,

вещуньею непогребенною

так и ушла…

С шальной декабрьской метелью ли

между стихом и рукоделием

округ стола

вдвоем сидели мы в молчании,

твои собратья по изгнанию,

метель мела.

Не голосили о покинутых,

не вспоминали об отринутых,

коль пала рать,

с последней песнью лебединою

так ты на родину единую

шла умирать…

К Москве ли, к древнему востоку ли

плыл взгляд нездешний с поволокою,

измученную, одинокую,

дыша едва,

увы, писательскими женами

отвергнутую, прокаженную,

никто тебя не видел сонною —

всегда жива!

2

28 октября 1910 г. Лев Николаевич

Толстой бежал из родного дома…

Этой ночью, осенней, промозглой,

натыкаясь на ветки в саду,

он ушел, может быть, слишком поздно…

– Не могу, не могу на виду…

Ветер конскую гриву полощет,

в жмурки с тенью играют огни.

– Умирать надо тише и проще,

не могу, не могу, как они…

Будто в пору щемящих признаний,

все решится вот здесь, на скаку:

– Надо жить, как простые крестьяне,

больше лгать не могу! не могу!

Как уехать негаданно, тайно —

в ночь вся Русь распахнула окно!

И куда, где приют хоть случайный —

к младшей, к Машеньке, в Шамардино!

Вот и Оптина, тихая Жиздра,

страх монашек, презренье дворняг…

Где былая уверенность в жизни?

– Не могу, не могу, чтобы так…

Кони, рельсы, угар, пневмония.

Соня, дети, жандармский разгул.

Из Астапово на всю Россию:

– Не могу! не могу! не могу!

Что десятков годов прогалдело…

и уже на другом берегу

из души, покидающей тело,

все одно – не могу! не могу!

3

На Суворовском бульваре

в январе зима в разгаре,

в хохот ветра ль, в прыск сугроба ль —

на подворье мерзнет Гоголь,

уж на бронзовой шинели

комья снега запестрели…

Но задумчиво ли, строго ль —

не с мороза стынет Гоголь!

Приглядитесь, подсмотрите,

как серебряные нити

препахабно, препроворно

расползлись по гриве черной,

как на цоколе привычно

ухмыльнется Городничий,

козыряют власти гордо

те же в общем держиморды!

«Усидишь на пьедестале —

Русь опять разворовали!»

Милый, хоть плеча прикрой-ка…

Знать, куда-то сбилась тройка —

да вперед вела дорога ль?..

Стынет Гоголь, мерзнет Гоголь,

вновь кругом снега крутые —

стынет, мерзнет вся Россия.

«Глубже в зиму – дальше вижу…»

Голова ж все ниже, ниже,

от злодея до злодея,

как коростой, зеленеет…

На Суворовском бульваре

и в июнь зима в разгаре:

вдруг детишкам на потеху

старый Гоголь жутким смехом

разразится и застынет —

по живой по бронзе иней!

От российской от державы

тяжко мерзнуть после славы…

А кругом – автомо-били…

Говорят, мол, за-лечили…

Что там Рим, что заграница:

вся Россия – психбольница,

буйный пайкой не обижен…

Голова ж все ниже, ниже,

в глубь двора все дальше, дальше —

в сон поэзии сладчайший.