Читать книгу Сто дверей - Лена Барски - Страница 15

Каждая страна порождает свои истории. Когда ты начинаешь жить в другой стране, понимать язык, на котором она говорит, её чувства и страхи, учишься держать в руке эти невидимые нити, эта страна в свою очередь начинает опутывать тебя нитями своих историй.

Эти истории поднимаются из глубин коллективного подсознательного, выползают из тёмных щелей памяти, бесшумно и не спеша, и сгущаются в плотный кокон. И ты обрастаешь новой кожей, как скафандром, который делает тебя пригодной для жизни на новой планете. Они рассказывают о людях, чувствах, страхах и обстоятельствах, о трудностях, удачах и поражениях. И о решениях, которые эти люди принимают. О всём, что поразило общественное воображение и заставило людей на мгновение остановиться, задрожать от страха или сжаться в марш-броске.

И это есть твои первые истории на этой новой и ещё не обжитой земле. И они, как всё, что с тобой случается в первый раз, делают из тебя то, что ты есть. И определяют то, что с тобой будет дальше.

В конце июня 2004 года в Берлине я впервые услышала слово мульти-культи.12 Это слово звучит немного смешно и забавно, как детский лепет на лужайке, и чем-то напоминает русское слово «мультик», или «культяпка», или голос Клары Румянцевой в озвучке зайца в «Ну, погоди!» Так оно и оказалось. Мульти-культи в Берлине было очень весело и классно, все народности, виды и подвиды мирно сосуществовали на одной территории, как когда-то в Советском Союзе, только без рабоче-крестьянской морали, нивелирующей все различия.

Никто друг друга не обижал, чёрные жили с белыми, христиане с мусульманами, гетеро с гомо. И вся эта многошерстность и многонациональность, и многолюдность, и несуразность без устали праздновала самое себя. Богатых не было. Одни бедные. Берлин так и назывался – arm aber sexy, бедный, но сексуальный.

Это выражение, arm aber sexy, принадлежит Клаусу Воверайту, который с 2001 по 2014 год занимал пост правящего мэра Берлина. Ему также принадлежит другая фраза, которая сделала его знаменитым и которую он произнёс 10 июня 2001 года в конференц-зале гостиницы Maritim на Фридрихштрассе, незадолго до объявления его кандидатуры на пост мэра: «Ich bin schwul und das ist auch gut so».13 И вошёл в историю не только Берлина, но и всей Германии.

Бедный, но сексуальный: все, кто живёт в Берлине, независимо от уровня доходов имеют неограниченный доступ к мировой культуре. В этом городе есть практически всё: парки и озера, история и современность, архитектура, живопись, музыка, прекрасные библиотеки и музеи с их несметными богатствами. По городу во всех направлениях можно ездить на велосипеде. Образование бесплатное. Медицина по страховке. Государство выплачивает дотации. Дети рождаются.

Каждый, кто отваживается на приключение под названием «Я остаюсь в Берлине», знает, что даже если представить себе самый худший вариант, самую неприятную ситуацию, когда ты останешься без денег и без работы один на один с судьбой в Берлине, ты всё равно сможешь вести наполненную смыслом, социально активную и востребованную жизнь с огоньком и насыщенной культурной программой. Жизнь с огоньком и с насыщенной культурной программой – что может быть лучше? Особенно для тех, кто устал от крысиных гонок достигательства и нуждается в небольшом личном отдыхе.

Первое время после свадьбы мы много ходили по гостям. Я обожала бывать в старых берлинских квартирах, как на экскурсии. У кого-то квартиры, как в военное время, всё ещё в конце двадцатого века отапливались углем и печкой буржуйкой. Как здорово! Эти экскурсии становились настоящим путешествием во времени. Многие жили в так называемых WG – Wohngemeinschaft, жилых объединениях по принципу совместного проживания, где каждый имеет собственную комнату и одну общую кухню. И здесь срабатывал эффект узнавания старых советских коммуналок с одним только различием – в них все были довольны и счастливы, и на человека приходилось по целой комнате.

Идея совместного проживания в одной большой квартире до сих пор популярна среди свободных художников, студентов и прочих людей, не связанных семейными обязательствами и воспитанием детей. Каждый из приглашённых на вечеринку приносил с собой какие-то продукты, кислое Кьянти из дрогерии Росманн14 и потом гости вместе с хозяевами готовили ужин, например лабскаус – картофельное пюре, перемешанное с тёртой вареной свёклой и говяжьим консервированным мясом с кусочками маринованных огурцов, которые были в своё время популярны на корабельной кухне среди матросов Северного моря. Вместе готовили и вместе, как одичавшие матросы, поедали.

Это был совершенно новый опыт для меня. Хозяйке дома не надо было колотиться в одиночестве на кухне до посинения и индивидуально убиваться для праздника желудка гостей, которые являются на всё готовое и также быстро и категорически исчезают. Мульти-культи радостно совершало массовое кулинарное жертвоприношение. И это, несомненно, очень сближало.

Сближали не только кулинарные оргии, но сближала и общая судьба. Одна из любимых тем в Берлине того времени – это невозможность найти работу, Stelle. Слово Stelle, которое переводится как рабочее место или контракт, приобретало при этом совершенно мистический оттенок. Иметь Stelle, более того, unbefristete Stelle, неограниченный контракт – ну это было что-то из области фантастики. Сплошная магия. Такое случается не со всеми. А в жизни бывает то, что берлинцы называют не менее таинственным словом Projekt, которое переводится, как запланированное или уже начатое большое дело.

Весь смысл удачного существования в Берлине в том и состоял, чтобы найти проект. И стать частью запланированного или уже начатого большого дела. Всё остальное происходило уже само собой. Таков был закон социума для одичавших матросов, которые в свободное от поиска проектов время пили кислое «Кьянти» и занимались коллективным приготовлением лабскауса. Для того, чтобы найти проект, или наоборот, чтобы проект нашёл тебя, нужно было всего ничего – уметь вертеться, быстро брать то, что плохо лежит, вовремя оказаться в нужном месте среди нужных людей, вести small talk, держать ухо востро и выполнять другие базовые ритуальные действия.

Таким образом, большинство берлинцев, из тех, кто ещё надеялся найти работу, участвовали в проектах. Проекты длились от нескольких месяцев до нескольких лет. И всегда неизбежно когда-нибудь заканчивались. Как рано или поздно всё заканчивается в этой жизни. В Берлине работы нет – это одна из первых историй, которые услышали мои уши, а уши в свою очередь донесли её до моего сознания. Работа – это достижение. Свидетельство особых качеств. Награда. Признание особых заслуг. Она есть. И в то же время её нет. Для того, чтобы иметь работу, надо быть очень и очень, ну просто очень хорошим в своём деле. А это уже из разряда обыкновенной магии.

Для сравнения – на постсоветском пространстве работа всегда была. С единственной только разницей, что за неё мало платили. А так – работай не хочу. В Берлине сам факт работы – не важно, сколько за неё платят, – уже выносил тебя автоматически на высшую ступеньку общественной лестницы и повышал шансы на всё остальное.

И даже чтобы устроится уборщицей, необходимо было заполнять CV15 и участвовать в конкурсном отборе, включая интервью с работодателем, где тебе задают следующие вопросы: «Почему вы хотите работать именно у нас? Как вы видите своё будущее в этой профессии? Расскажите о себе». – «Я искусствовед с двумя высшими образованиями». – «Чем вы планируете заниматься в первый квартал вашей работы, если получите это место? Почему вы выбрали именно эту специальность? Какой ваш последний крупный проект?» – «Написание кандидатской диссертации». – «Спасибо, мы вам позвоним».

Одна особенная история попала в поле моего внимания, когда я уже научилась читать немецкие газеты. Речь шла о девушке лет двадцати пяти, назовём её Арианой. Ариана взяла кредит в банке под проценты. Не смогла его выплатить. Долг вырос до невероятных размеров. И чтобы его выплатить, ей понадобилась бы целая жизнь. Целая и неповторимая человеческая жизнь. Которой больше никогда не будет. Что бы она ни делала и куда бы ни бежала, всюду её преследовал долг, и он всё рос и рос, как раковая опухоль, и давал метастазы.

Ариана ещё не окончила университет, а долг уже был. Долг был, а будущего уже не было. И она не знала, что ей делать. Она бы начала работать. Но большая часть зарплаты бы уходила на выплату долга. Создала бы семью. Но большая часть доходов уходила бы на выплату долга. Без выходных. Без отпуска. Без каникул. И не было бы совершенно никакой возможности от него избавиться. Кроме как чуда. Или прыжка в другое измерение. Вот она и прыгнула в другое измерение – покончила жизнь самоубийством. Избавилась от долга.

Меня тоже всё больше и больше затягивало другое измерение жизни в новой стране, и я понимала по-немецки все лучше и лучше.

Однажды мне на глаза попалась ещё одна история. Муж и жена – назовём их Барбара и Рудольф, gut bürgerlich, добропорядочные буржуа, средний класс, имели собственный дом, машину, движимое и недвижимое имущество. Потом в одночасье потеряли работу и вынуждены были перейти на государственную помощь, тогда это называлось Hаrtz IV – пособие по безработице II. Необходимо заметить, что в Германии помощь выделяется не просто так, одним махом и великодушно, а в обмен на выполнение определённых условий, например, уменьшение жилплощади, сокращение расходов на содержание, продажу предметов роскоши и декларацию выручки для учёта в государственных дотациях, и готовность выполнять любую работу, которую дадут. Никаких подработок. Ничего лишнего. Макароны gut und günstig, хорошие и дешёвые – это выражение уже давно стало торговой маркой во всех немецких супермаркетах и указывает на приемлемое качество продукта, который можно купить по самой низкой цене, кока-кола, бесплатные талоны на проезд в метро и вечный комплекс неполноценности и чувство вины – вот всё, на что ты имеешь право в оставшейся для тебя жизни.

Барбара и Рудольф всю жизнь прожили в собственном доме, и переход на госпомощь означал для них не просто катастрофу. Он означал потерю качества жизни. В итоге они совершили самоубийство. Сели в машину, закрыли дверь в гараж и включили мотор. Чтобы сохранить человеческое достоинство. Обоим едва исполнилось по пятьдесят лет.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Я всё увереннее погружалась в среду и реалии жизни в новой стране. И ничто не могло меня остановить. Одна история, прогремевшая в то время в прессе, о мужчине средних лет, назовём его Вольфганг, который точно так же потерял работу, не смог по возрасту найти новую, завладела моим воображением. Я просто не могла перестать о ней думать.

Однажды утром Вольфганг вышел из дома и больше не вернулся. Через несколько месяцев его нашли в лесу на охотничьей вышке, таких в немецких лесах много. Он жил там несколько недель и умер голодной смертью. Пока умирал, писал дневник, в котором подробно документировал все процессы, происходившие с его телом, а также редкие события в дни, непосредственно предшествовавшие его смерти.

В один из этих дней в лес забрела семья с маленьким ребёнком.

– Папа! Можно мне подняться на самый верх? – стал просить мальчик. Он смотрел на охотничью вышку и не мог от неё оторваться. Как будто в ней сосредоточился весь смысл его робкой и неуклюжей жизни.

– Ну пожалуйста, если ты меня любишь, папа, пожалуйста, – тянул малыш и всё время дёргал папу за рукав чёрной спортивной куртки марки Jack Wolfskin, «волчья шкура». Он смотрел, запрокинув голову, ветер мягко перебирал его волосы, и ему казалось, что на этой вышке он дотянется до самого неба, потрогает рукой облака, и они обожгут его освежающим холодком, как сладкая ментоловая пастила. Крыша из массивных, плотно сбитых досок защитит его от дождя и солнца. И там он совьёт для себя гнёздышко и останется жить навсегда. Он всё тянул и тянул за рукав куртки, и постепенно это становилось невыносимым.

Весь мир становился невыносимым. И в самом его центре – эта охотничья вышка.

– Нет, сынок. Пошли домой. Мне сегодня ещё нужно работать, – ответил мальчику папа и мягко, но настойчиво подтолкнул его в спину. Может быть, он что-то почувствовал. Может быть, чего-то испугался. Что-то стремительно промелькнуло перед его глазами, что-то близкое и родное. И в ужасе отшатнулся. Как от встречи с самим собой. Может быть, недостаточно любил. А может быть, ему просто очень хотелось вернуться к своим делам, где никто не дёргает его за рукав куртки «волчья шкура».

Я часто думаю, что было бы, если бы мальчик поднялся на охотничью вышку. Мужчину, который там скрывался, наверное бы, спасли. Вызвали бы полицию, скорую, пожарных. И он бы прожил ещё много лет. И эта история, возможно, сделала бы его знаменитым. И он бы снова нашёл работу. Или работа нашла бы его сама. И у него появилась бы семья. И у них родился бы мальчик. Он любил бы с папой гулять в лесу. Любил смотреть в небеса. И не боялся высоты. И мечтал бы залезть на охотничью вышку и посмотреть на мир свысока. Кто знает, как сложилась бы жизнь умершего мужчины, если бы он, или кто-то ещё принял совершенно другое решение. И заново смешались карты.

Но мальчик не поднялся на охотничью вышку. И события пошли своим чередом. Вольфганг умер через несколько дней в полном одиночестве голодной смертью. Последнее, что он слышал, был шум ветра, треск веток, шорох листьев, сладкий запах влажной травы и пропитанных мочой досок, на которых он неподвижно лежал, крики ночных зверей и уханье сов.

Перед смертью записал историю в своём дневнике. О мальчике, который мечтал достать до самого неба. Потрогать облака. И остаться там жить навсегда. Через несколько лет одна из газет нескромно напечатала выдержки из этого дневника и её даже не остановили неприятные физиологические подробности. Обыкновенная магия.

Каждая страна порождает свои истории. И эти истории пометили карту моей жизни. Обозначили границы. Тёмные места. Болота с нездоровой атмосферой, где испарения коллективного страха смешались с привнесёнными миазмами и создали совершенно индивидуальный парфюм – моей собственной жизни.

И этот парфюм, как неподдельный аромат, запах моего нового тела, ковёр-самолёт, определил траекторию движения над новым неисследованным ландшафтом. Потому как то, что случается с тобой в первый раз – впечатления, слова, прикосновения – выжигают клеймо твоего образа жизни. Они формируют особую структуру существования с его вмятинами и выбоинами, наростами и отшелушиваниями, особую чувственность и телесность образа жизни, как в картинах абстрактных экспрессионистов. На которые хочется не только смотреть, но и потрогать.

Так в кромешной тьме нового предназначения прочерчивается путь. Этот путь петляет. Ныряет туда и сюда, как туннель, прогрызенный червями. В кромешной тьме неизведанных территорий живут люди. А может быть, и не люди. Совсем не люди. И ты слышишь их приглушённые голоса. Их язык становится всё более и более понятным. Он пульсирует толчками. Необъяснимо и душераздирающе. Обыкновенная магия.

Я вслушиваюсь в их тихий голос. И мне кажется, что всё больше и больше узнаю в них свой собственный голос. И этот голос рассказывает чужие истории.

Для тех, кто там не был. И это навсегда.