Читать книгу Фартовый. Остросюжетный роман… из цикла «Ворьё» - Леонтий Шергин - Страница 10

Через полтора месяца, в ворота нашего дома, постучали. Увидев, воронок и несколько человек, во главе с Сашкой Вострецовым, устроившимся, после армии, работать в милициюки, даже, дрались из, я скинул финский нож и свинцовый кастет в топящийся подтопок и пошел открывать. Они уже ломились в ворота, кто-то, даже, пытался перелезть через забор.

Представились. Мол, посланцы от Крымского областного управления. Что, в результате оперативно – розыскных мероприятий установлена моя причастность к крупной краже в городе Ялта и сейчас будет, в присутствии понятых, произведет обыск по местожительства и прописки.

Поскольку, интуиция подсказывала, мне, о подобном развитии событий, я, конечно же, подчистил «концы», то есть убрал, с «глаз», вещи, по которым можно было, что-то, установить. Но, не всё успел «заныкать», думал, что еще есть время. Опись изъятого «потянула» на два листа. Вроде бы всё по мелочи, но эти мелочи подтверждали моё участие, так сказать, в этом, инкриминируемом, мне, деле. Когда, на меня, зачем-то, надели наручники и затолкали в машину, я понял, что назад дороги нет. Проезжая, мимо базарной площади, где несколько рабочих копали, вручную, траншею под водопровод, а среди них и моя маманька, стало «так тошно, что до не могу».

Слава Богу, с годами, утихла эта боль.

Тем более, мать сделала стремительную карьеру. Уборщица в местном банке, хозяйка ларька – торговой точки по продаже самой вкусной газировки в округе, поставляемой Анной Ивановной, женой Василки, потом стала заведующей складом строительных материалов райпо. Являясь, таким образом, распорядителем всех стройматериалов в районе, когда ни один местных жителей не мог ни построить, ни отремонтировать своё жильё или печь, не придя, к моей маманьке, с просьбой выделить, из закромов потребительского общества, доступные стройматериалы и главное, кирпич, изготовляемый на Василкином кирпичном заводе. Дедушкин кирпичный завод, уже, после ухода «Демьяныча» на пенсию «захерел» и медленно разрушался.

Она стала очень уважаемым человеком. Тем более, все подчеркивали её порядочность и щепетильность по отношению к людям, нуждающимся и убогим, в смысле, тем, кто нуждался «вдвойне».

Но, жизнь продолжается.

Пару дней продержали, меня, одного, в камере КПЗ. Потом пришел, из столицы региона, этап. Ребята все знакомые. Но, какие-то, не такие. Как будто им было известно то, что я не знал. Моя попытка установить, по привычке, иерархию в свою пользу, наткнулось на противодействие со стороны нескольких человек, включая одного моего родственника, «Крола» и его соседа по улице, «Конаря». Короче, меня побили, как человека, который «не нюхал настоящей параши, а выступает». Удрученный, полученным уроком, я дремал на нарах, когда в камеру ввели Каракулова, по кличке «Каракул», имеющего три «ходки» и считающегося главой воровского «сообщества» в городке. С недоверием, мы, услышали, что его взяли «за поджёг» дома любовницы. Видимо, велики были страсти, раз толкнули, того, на такой, безрассудный, поступок.

Мы, были хорошо знакомы, так как я, несколько раз, по доброте душевной и в память о своих родственниках, бывших «сидельцах», заносил ему, по случаю: чай, сахар, сигареты, для передачи на зоны. Мы, с ним, сразу «скорешились» и «шобла» притихла, ожидая, что я, сейчас, буду разбираться с ними. Но, я, выбрав момент, когда «Каракула» выдернули на допрос, сказал им, что, я, зла не помню и, не думаю, с них «спрашивать». Они поняли мою позицию и успокоились.

Затем, я, рассказывая истории, притчи, сказы и прибаутки из бесчисленных отрывных календарей деда, которые он коллекционировал, завоевал сначала уважение, зато, что я так много знаю, а потом и «авторитет», в смысле иметь право «судить, кто прав, кто виноват», кому выносить парашу, а кому мыть пол. Это многое значило в тесной камере, с нарами, рассчитанными на восемь человек, но вмещающими мужиков двенадцать.

«Каракул», искренне, очень переживал, что неправильно может быть понят «бродягами». Тем более, что в городке творился полный беспредел. Поджоги домов продолжались. Один за другим, «под шумок», «обносить», сначала, жильё «богатеньких», а, потом, и явно, людей случайных. Было подозрение на наличие в городке маньяка— пиромана и использующую удачную ситуацию шайку воров. Возможно и не из местных. Но, «Каракул», запросто, мог попасть в этот разряд. Не видя выхода, он предложил мне бежать. Бежать, чтобы лично оправдаться перед «братвой». Считая, что свои возможности и знакомства на «югАх», я, не полностью реализовал и, что данное обстоятельство, позволит мне еще несколько лет побыть на свободе, я согласился. Тем более, что, уже третью неделю, меня, не вызывали на допросы и я ожидал, что «мусора», магут что—нибуть, «накопать» еще, или «присобачат» к делу какие-нибудь «эпизоды».

В начале декабря ударили трескучие морозы.

Как-то раз, мы, с «Каракулом», выйдя первыми на «оправку», в уличный туалет, уже по теплому одетые и захватив немного «жратвы», разобрали сначала помост, потом заднюю, выгребную, крышку люка, «клозета» и выбрались, по замерзшему «содержимому», наружу. Согласно, ранее оговорённому плану, быстро разбежались. Он, вероятно, рванул до своей подружки, хотя и обещал больше туда не соваться, а я подался на завод, где у меня была «лежка», и где, в своё время, я, отсыпался, пробродив, «под луной», с Татьяной. О побеге, по городку, сразу разнеслись слухи. Она поняла, где меня искать и, к вечеру, приволокла целую сумку «жратвы», собранную её бабушкой, «Галямихой». Очень уважаемой «дамой», из того еще, дореволюционного «разлива». Их семья владела некогда, частью, зимнего перегона и «бурлацкой тяги» участка Камы от Николо-Березовки до Сарапула. «Старая» очень меня не любила, поскольку я был из семьи Шергиных, их вечных конкурентов, постоянно претендующих на этот бизнес.

А, дело было так.

Шел далекий девятнадцатый век

Ранее утро, над Камой подымается туман. Бригада просыпается – пора снимать сети. Кошевой разжигает костер. Бригадир, ополоснувшись прямо из реки, вытирается подвернувшейся тряпицей.

Но, что это, послышался, какой-то необычный, звук. Все насторожились. Чу, слава богу, отлегло. В нескольких десятках метров, у самой кромки воды, брел ребенок в длинной, почти до пят, белой рубашке. В правой руке ребенок крепко держал суковатую палку, другой – тянул за собой на ремешке металлическое кольцо, похоже стремя, бренчавшее по береговой гальке. Когда ребенок подошел ближе, все увидели, что ребенку от силы три- четыре года, он устал, измождён, но не плачет. Только настороженно молчит. Потом стал тыкать палкой в сторону котла, висевшего над костром. После чашки горячего чая с лепешкой, буквально, упал на постеленное рядно и уснул. Проснулся, он, к вечеру, уже в лодке, когда бригада возвращалась домой, с удачного лова, были веселые, добрые и разговорчивые.

Так, у бригадира, появился в семье девятый ребенок- мальчик. До этого, все восемь детей, были девочками. Мальчика при крещении назвали Алексеем. Односельчане кликали его «Шерга». Прозвище досталось от наименования, по-башкирски, стремени, которое он не выпускал из рук, еще, долгое время. Потом так, Шергиными, стали называть и все это большое семейство, приютившее его, и только в период Столыпинских реформ, при выделении «отрубов», род Шергиных распался на отдельные фамилии: Долговы, Дьячковы, Дьяконовы, Долгушины, Порубовы, Раковы, Санниковы, Улановы, Коротковы, Толстопятовы, Михайловы, данные, им, местным, вечно полупьяным, писарем, как производные от деревенских прозвищ.

После того, как Алексей стал понимать русскую речь и уверенно говорить, стало более- менее ясно, как он оказался, тем ранним утром, на берегу Камы и куда брел. В те времена, по закамским степям, свирепствовала то ли холера, то ли еще какой мор. Короче, вымер весь башкирский род, разбежался скот, испортились все продуктовые запасы. Несколько, спасшихся от напасти, человек, бросив всё, подались в сторону большой реки, где была, хоть какая- то цивилизация, и надежда на спасение. Но, в итоге, он остался один. И, вооруженный палкой, да железякой на ремешке, пошел искать людей.

Нашел.

Так вот, и, появился в большом и богатом селе Мазунино Сарапульского уезда Вятской губернии, в середине девятнадцатого века, продолжатель рода семейной династии Шергиных.

Когда Алексей подрос, то женился на одной из дочерей своего спасителя и родились трое сыновей. Один них Демьян. У Демьяна родились, то же, трое сыновей: Михаил, Василий да Иван. У Михаила родились то же трое мужиков. Это были: Федор («Федяшка»), Василий («Василко») и Николай («Николаша»). Дочки, двое, не выжили, в «голодомор».

Шергины, а это с десяток семей, объединенных родством, занимались: летом, гоняли вниз по Каме плоты, вверх тянули баржи, бабы и ребятня лепила, сушила кирпичи; зимой, «держали» ледовые «прогоны» от Николо – Берёзовки до Сарапула, обжигали кирпич. По поводу ледовой дороги, основного пути от Перьми до Казани, частенько возникали претензии со стороны конкурентов, с закамской, башкирской, стороны, жителями набольшего татарского аула, Бутыш. «Галямиха», и, была родом, из семьи соперников Шергиных. Причины непонимания, а иногда, по пьяни, ругани, ссор и жестоких драк, как сейчас бы сказали «разборок», давно были забыты, а враждебность и напряжённость, «по жизни», даже в наши времена, ещё оставалась.

На третий день своей «отлёжки», я, направился к подружке маманьки, тете Нине, «Уточке». Объяснив ей, где моя «заначка», я попросил сходить её к нам домой и притащить сумку. Тут, то ли она сдала меня, то ли неосторожно проговорилась, а «мусора», сменяя друг друга, сидели, круглосуточно, на кухне. Но, когда она вернулась, ни с чем, вслед за ней, в дом, где я отогревался на печке, ввалился целый наряд блюстителей порядка и, моя «воля», на этом кончилась.

Хотя, сумка, так и пролежала, годы, нетронутая, там, где, я, её «заныкал».

Следствие вела молодая следовальша, Бронштейн. Записав всё, что я ей порассказывал, она, не напрягаясь, изложила это в обвинительном заключении и закрыла дело.

Перед новым годом меня свозили до региональной тюрьмы, где я помылся в общей бане, переоделся и был доставлен обратно, ожидать суд.

В камере, в которой, мы, с моим земляком, Балакинам Василием, «чалились» вдвоём, было достаточно скучно. Поскольку, я думал, что он «отрабатывает свою пайку», то особо не расспрострянялся, понимая, что «как слаб человек». Но вот, однажды, в камеру, ввалился этап, с региона. Вижу, входит, разбрасывая носки ботинок в сторону, приблатнёный «Конарь», И, я, сходу, едва дождавшись, когда захлопнется дверь, вдарил его по «кумполу» чайником, наполненным водой. Тот, сразу «вырубился» и, с полчаса, лежал без сознания, но судорожно дышал, временами, даже всхлипывая. Когда он окончательно очнулся, то я сказал ему, что спать он будет под нарами, а Балакину наказал, что если, я, его увижу ночью на нарах, то под нарами спать будут оба.

На том, и порешили.

Весьма кстати.

Камера КПЗ находилась в бывшем купеческом доме, окна, которого, давно уже, утонули до уровня земли. «Намордниками» служили высокие выгородки, в виде забора. Танька, нашла тот, который закрывал, именно, наше окно.

Затем, после того как, её подсадила, снаружи, подружка, а внутри, можно было спуститься по прогонам, она предстала, во всей своей красе, перед моими очами. Я, возбужденный моментом «свиданки», достал, из оконного блока, переплет внутренней рамы. И, между нами оказалась была только ветхая решетка, из арматуры, закреплённая в деревянном блоке.

Балакину, я «попросил» встать, отвернувшись, у двери и закрыть своим телом «глазок». Яростные страсти и ласки раскалились и пылали до «беспредела». Наконец, на третий день, решетка, не выдержала и рухнула, вместе с оконным блоком, и Татьяной, на меня.

Вот, это, был номер.

На моё счастье, блок был метра под два и не «долбанул», мне, по лбу. Балакин попытался подсмотреть, но, я, показал ему кулак и он, тяжело вздохнув, отвернулся. Потом, Танька, выпорхнула из «намордника» и, мы, с Василием, попытались установить на место: решетку, раму, кирпичи. Но, восстановить «темницу», у нас, не получалось. Не хватало «рабочих рук». «Конарь», конечно же, всё слышал, но, без разрешения, так и не вылез из своего «убежища». Пришлось его вытаскивать, из-под нар. Оказался, не плохой, работящий парень. С руками. К утру все было идеально подогнано. Даже швы между кирпичами были утыканы серой ватой от фуфаек и казались естественным раствором старинной кирпичной кладки.

А, потом, на следующий день, был суд.

Через много лет мы встретились с Танькой. Уже всё перегорело. Я женился. Она вышла замуж. И, вот, как-то раз, усадив, перед поездкой к родителям, в переполненный общий вагон пригородного поезда, свою жену с маленькой дочуркой и прогуливаясь по перрону, я, вдруг, увидел Татьяну, с сыном на руках, в сопровождении мужа, спешащих на тот же поезд, стоящий на коротком пути. Особых чувств это обстоятельство не вызвало.

Но, каково же было моё удивление, когда, зайдя в СВОЙ вагон, пройдя в СВОЁ купе, увидел рядом со СВОЕЙ женой, Татьяну, перепелёнывающих деток и, о чём-то, оживлённо, беседующих. Я, не знал, как реагировать на подобные «происки» фортуны, судьбы – злодейки и, до самой своей станции, простоял в тамбуре вагона, покуривая, модные тогда, сигареты «Родопи».

Итак, суд проходил в районном Доме культуры, где я, школьником, подрабатывал: сначала открывал – закрывал занавес в команде режиссера местного самодеятельного театра, а потом, осветителем, откуда меня выгнали, когда я, в самый напряженный, по смыслу пьесы, момент, перепутал цвета подсветки сцены.

Итак, зал был полон. Родственников, друзей и подруг у меня, и друзей, и подруг, уже, моих друзей и подруг, было много. Всем хотелось знать, что же произошло. Кем-то двигало любопытство, кто-то искренне переживал.

Только родных было, почти, ползала. Некоторые плакали. Но и радовались многие, что бабушка, Аграфена Савельевна, не дожила до «такого». Судья, которая терпеть меня не могла, с подачи своей подружки, Танькиной маманьки, дала «по – полной, чтоб очухался». При последней встрече, накануне «этапа», я, грубо посоветовал Татьяне, строить свою жизнь не оглядываясь, на меня и моё мнение. Годы, все сгладят. Всё проходит, пройдёт и это.

На зоне, я, вспомнил про Юльку, её «общак» и написал письмо, в Ужгород, с вопросами о том, как её дела, с намеком, что скоро появлюсь в гостях. Я был уверен, что она опять сколотила «шалман» и снова «стрижет» «штацких». Обратный адрес дал самого близкого, на тот момент, дружка, «Жилки», жившего по соседству с моими родителями и теткой Людки. А, того, при встрече, на «провожанах», предупредил, что если, вдруг, придет ответ, то он повяжет на ручку калитки ворот цветную косынку.

Раз в день, я, проезжал, на мотоцикле с «Шамышем», мимо дома своих родителей деда и Витьки, ждал весточки. По времени, уже, было пора бы и подойти.

И, вот, я, увидел знак. Через друзей, встреченных мной, случайно, в городке, передал «Жилке», чтобы он оставил письмо в почтовом ящике, а почтовый ящик держал открытым.

Вечером того же дня, я, подъехав с «Шамышем на соседнюю улицу, пешком, направился забрать письмо. Но, вот незадача. Наряд, дежуривший у моих родителей который, уже, день, вышел на улицу. Покурить. И, почти за квартал, в вечерней темноте, один из них, Сашка Вострецов, узнал беглеца по походке.

А, походка моя была своеобразная. Поскольку, с детства, я, мечтал стать моряком, а, моря рядом не было, то, я, как понимал, вырабатывал у себя зычный, командный голос и раскачивающуюся походку. Походку капитана корабля, идущего по палубе корабля, преодолевающего штормовое море.

Заметив и узнав меня, он, «со товарищами», рванул в мою сторону. Увидев, бегущих, на меня, «красноперых», я, так и не забрав письмо, только и успел, что незаметно, скинув, под прицелом трех пистолетов, в траву: нож, кастет, дубинку и поднять руки.