Читать книгу Авось, Небось и Кабы (сборник) - Лев Кожевников - Страница 20

Давно это было, в старину ещё. Злое Лихо с Горем пополам бродили-бродили по белу свету, а как лето красное на убыль пошло, они решили на Москве – в первопрестольной – зазимовать. Вот тогда всё и произошло, о чём в сказке сказывается…

Ночи о ту пору уже длинные стояли, тёмные. Вокруг царских покоев – крепостные стены с двойными зубцами, а на царском высоком крыльце стража храпит. С алебардами[35] наготове. Факелы над головами шипят, вход освещают. Ни одна мышь не проскользнёт. Тишина кругом. И вдруг…

– Карр!

Ворона где-то крыльями схлопала и на башню, похоже, уселась. Посидела, посидела и – вниз, к царскому крыльцу прямёхонько… у стражников чуть шапки с голов не посшибала. Грянулась ворона о землю и уже на ворону не похожа стала. Старухой обернулась. Лохмотья на ней чёрные, драные, будто перья торчат. Сама горбатенькая, росточком не вышла. А в глазах огоньки, злые, зелёные, туда-сюда бегают.

– Карр… Кхе-кхе!

Покружилась старая на месте, пробормотала чего-то и к стражникам бочком, бочком крадётся. В лицо заглянула тому, другому, а их двое тут было. Клюкой в бок потыкала, ни один даже не пошевелился. Храпят, как храпели, но алебарды наготове держат. Отошла старуха в сторону, пальцы в рот, да как свистнет. Вроде и не шибко, а далеко слыхать посвист разбойничий. Сама в тень утянулась, подальше от свету. Немного не прошло, а из-за угла ещё две фигуры появились. На свист. Один худой, длинный. Другой толстый и короткий. Крадутся мимо стражников, ноги вверх задирают, чтобы помягче ступать. Оба в долгополых кафтанах, на головах шапки высокие, вроде на боярские похожи.

Возле башни сошлись все трое. А в башне в той внизу дверь потайная имелась, низкая, из железа кована. Замки на ней пудовыми гирями намертво повисли. Схватил худой старуху за лохмотья и прошипел на ухо:

– Ключи принесла?

– Ключи, ключи… – заворчала ведьма. А сама связку ключей с пояса сняла и бряк худому в руки. Толстый тоже в ключи вцепился и к себе тянет.

– Дай сюды!

Рвут они связку друг у дружки, ногами пинаются, рычат. Того и гляди, стражников на крыльце перебудят. Осерчала старуха на обоих, клюкой замахнулась:

– Тсс! Я вас ужо…

Однако толстый одолел подельщика, вырвал у него ключи и на свет разглядывает. Щупает.

– Точь-в-точь как у царя под подушкой. Гы-гы-гы!

– Цыть! Отпирайте двери… Живо!

Слышно, как они ключами брякают, в замках проворачивают. Потом дверь кованая заскрежетала. И петли ржавые, скрипучие взвизгнули, будто свинью режут по заморозку. Зашевелилась стража на крыльце, вот-вот пробудятся. Грабители со страху за дверь присели, чуть дышат… Но пронесло как будто. Озлился толстый. Ключами замахивается.

– Петли-то не смазал, дурень!

– Я тебе смажу счас! – огрызнулся худой.

Едва опять они не сцепились, но вовремя одумались. Отворили одни двери, вторые, третьи, а там и до царских подвалов рукой подать. Немного не прошло – назад идут, да не пустые. У обоих на спине по увесистому мешку. От тяжести такой глаза на лоб лезут, и ноги дугой выворачивает. Пробрались мимо стражи и – за угол, в темноте растворились. Но тоже не долго. Глядь, с пустыми мешками возвращаются. А старуха им клюкой из дверей грозит, поторапливает. Только, значит, добрались они до башни, как с железной спицы над теремом, где царская опочиваленка, петух заорал:

– Ку-ка-ре-куу!!!

Будто из пушки над ухом выпалил. Грабители так на карачки и повалились со страху. Поползли кто куда, в разные стороны. Они ползут, а старуха их за полы кафтанов хватает да клюкой по спинам охаживает.

– Стой! Куды?! Запереть, дурни… ключи позабыли. Ключи! Стой!

А петух опять зорю со спицы кличет:

– Ку-ка-ре-куу!!!

На крыльце стража зашевелилась. Просыпаются. Заметалась старуха по двору – помощников след простыл, ключи побросали и двери незаперты оставили. Так сдуру сама в дверь и влетела за ключами. Старший охранник, рыжий весь, в конопле, наконец, проснулся. Красну шапку на голове поправил, позёвывает.

– Эй! Слышь? – и товарища толк ногой.

– Ты чаво? Апчхи!

– Чаво, чаво! Не знаешь ты ничаво.

– А чаво? Чаво знать-то?

– Не знаешь, хы! А туда же…

Покочевряжился[36] рыжий стражник, поважничал, а самому невтерпёж. С вечера ещё ничего было, сам вроде как при государевой тайне поставлен, а уж наутро ну никак себя за язык не удержишь. Даром что секрет большой доверен. Покряхтел старшой, покряхтел, да и говорит:

– Царь-то, слышь? Нынче, стало быть, на охоту собирается. Фазанов стрелять.

– Ну-у?

– Вот тебе и ну! Только ты у меня смотри, чтобы молчок. Потому как секрет, понял?

– Слышь-ко, паря[37], – завозился другой стражник. А сам в затылке почёсывает с сомнением. – Снится мне нынче сон, будто кто-то железом по железу скребётся…

Только он успел это сказать, а старший стражник хвать его кулачищем в бок.

– Гляди! Да не туды смотришь…

И пальцем тычет, где дверь потайная нараспашку стоит. Открытая! Царская казна… Господи помилуй! Так и обмерли оба, ни кровинки в лице нету. То-то от царя им расправа будет.

– Караул… никак? – старшой шепчет.

– Ага, караул.

Да как оба в голос завопят:

– Караул! Кара-у-ул!!! Грабят! Царскую казну грабят! Караул!

По двору забегали, стараются. В медное било[38] что есть мочи колотят. Где-то на звоннице колокол им отозвался. За ним другой… И такой перезвон по Москве пошёл! К царёву терему со всех сторон охрана бежит, спотыкается.

– Измена! Измена! – орут.

Старуха тем временем ключи отыскала впотьмах и в дверь обратно сунулась. Да куда там, разве уйдёшь? Полон двор стражи, все вора ищут. Она назад.

А наверху, в царском тереме, ставни оконные, резные, растворились с треском, и сам царь по пояс высунулся. Грозно смотрит, молчит, только усы дёргаются от гнева. Вдруг исчез у себя в покоях – и снова в окне. Уже с ружьём. Бах-ба-бах! В небо… Все стражники разом на колени попадали, царю в ноги.

– Ну? Чего разорались? – царь их спрашивает.

Тут рыжий стражник возьми да и выскочи перед царём. И второй следом.

– Не погуби, царь-государь! Не сироти наших детушек!

Пётр рукой махнул.

– Дело говорите!

Оба так наперебой и запричитали:

– Казну, государь, ограбили!

– Нынче ночью…

– Слышу, скребётся кто-то… Железом по железу будто!

– Я за ними…

– Мы за ними… Мы!

– А темно, батюшко, было. Не угнались.

Пётр так глаза на них и выпучил. Усы торчком стоят.

– Казну? Опять! Воры! Вор-ры!!!

Никто и глазом не успел моргнуть, а царь уж на крыльцо выбежал с ружьём, в ботфортах[39]. На груди одна рубаха тонкая из голландского полотна с кружевами.

– Эх, пропали, паря!

Оба стражника царю в ноги бухнулись и лбы в землю, чтобы в очи государевы не глядеть.

– Встать! Собачьи дети… Проспали казну! А может, сами ограбили? Дар-рмоеды!

И ботфортом тяжёлым того, другого в зад, кулаком в шеи. Только звёзды из глаз посыпались.

– Головы поотшибаю!!!

С ружьём наперевес царь прямо к башне двинулся. Стражники с алебардами едва поспевают за ним. Только он ногу над порогом занёс, а из дверного проёма, из темноты ворона большая навстречу как вылетит. Чуть с ног царя не сшибла. И связка с ключами в клюве у ней, тяжёлая.

– Стой! Держи! Держи её! – закричал Пётр.

Заметалась ворона по двору как угорелая, а стражники с алебардами гоняться начали за вороной. Друг дружку с ног валят. Шапками в неё, проклятую, шибают. «Держи! Хватай её! – вопят. – Эх, косорукий!» Пометалась ворона, пометалась с перепугу и вверх давай забирать. Всё выше и выше. Кругами полетела. Её теперь и камнем не достать, не то что шапкой. Спохватился царь, что ружьё в руке держит, приклад – к плечу, да как бахнет в неё свинчаткой-катанкой[40]. Так ворону и шарахнуло в сторону. Пух, перья закружились, поплыли в воздухе. Но, видно, плохо зацепило проклятую. Каркнула со страху, ключи у ней из клюва и выпали. Да прямо царю Петру под ноги. Так без ключей и улетела.

– Карр! Карр! Карр…

Поднял царь связку и диву даётся. Ключи в той связке как есть все до одного поддельные. Осердился, глаза круглые сделались. Точь-в-точь пули свинцовые. И усы дёргаются.

– Гей, стража! Царского ключника сюда. С казначеем. Живо!

Стража со всех ног бросилась приказ исполнять. А царь, ожидаючи, из стороны в сторону ходит, ботфортами грохает. «Воры! Вор на воре! Мало им… в казну забрались!»

Никто подумать не успел, стража назад возвращается. Перепуганных казначея с ключником под белы руки к царю волочат. На обоих длинные ночные рубахи надеты. Видать, из постелей тёпленьких вынули. А на головах – высокие боярские шапки. Казначей толст и низок, звать казначея Фомой. Зато ключник худой, как дрын[41], и длинный, Ерёмой кличут. Повалили их стражники перед царём на колени. Пётр связку с ключами боярам под нос швырнул.

– Что за ключи? Откуда?

Голосище у царя зычный, будто гром загромыхал. Ерёма с Фомой запереглядывались, друг друга в бок тычут: кому ответ перед царём первому держать. Наконец, Ерёма осмелился. Вперёд на коленках выполз.

– Дозволь, государь, слово молвить? Тридцать зим и тридцать лет я – царский ключник. Верой-правдой тебе служу. А ключей таких мы с казначеем Фомой в глаза не видывали. Как Бог свят! Ни слухом ни духом.

Сказал так-то и на купола у церковки три раза лоб перекрестил. Очень в Бога верил Ерёма-ключник. А царь Пётр своё гремит:

– Ключи поддельные! От государевой казны!

– От казны, батюшко-государь, ключи у тебя хранятся. В царской спаленке, под подушкой. Окромя тебя, доступа к этим ключам никто во всём царстве не имеет.

Пётр с досады чернее тучи. Вперёд-назад ходит, топает.

– На севере, в Балтийском море, шведы засели. С юга хан крымский войной грозится. Турки бельмом в глазу. А здесь, возле престола российского, одни воры да мошенники! До казны добрались. Грабят!

Да делать, видно, нечего. Нет вора. И горло драть понапрасну ни к чему. Махнул рукой стражнику.

– Подай кафтан, дурак.

Принёс стражник царю кафтан, принёс ягдташ[42]. Конюхи коня серого в яблоках подводят. Обряжают[43] царя для охоты. Сел Пётр в седло и грозится:

– Правда ваша, бояре. Ключи у меня хранятся. Но ежели через три дня не сыщете вора, в яму посажу. Обоих.

Бояре так в голос и запричитали:

– Ох, ох! Грехи наши тяжкие! Не погуби, милостивец. Где ж нам вора тебе взять?

А Пётр и слушать не хочет.

– Замки все сменить. К воротам стражу приставить. С ружьями и саблями наголо.

Глянь, а царя уже и след простыл. Только грязь из-под копыт в стороны брызжет. Боярам все глаза залепило. Поднялся Фома с колен, грязь с бороды обирает.

– Уф! Пронесло, кажись. Куда это он?

Ерёма из-под руки вслед смотрит.

– Должно, на охоту.

Разогнали бояре всех стражников по местам, возле башни новые караулы выставили. С ружьями и саблями наголо, как царь велел. Потом отошли в сторонку и шепчутся промежду собой:

– Много ли унёс, Ерёма?

– Сорок шапок серебра.

– Серебра? Дурень… там золото в уголочке стояло, справа.

– Справа? Ты давеча говорил слева?!

– Справа.

– Нет, слева!

Озлился Ерёма, что Фома отпирается, да промеж глаз кулаком ему и угодил. Тузят бояре друг дружку почём зря, за бороды таскают. «Справа! Слева!» – кричат. Но одумались, видать.

– Стой! – завопил Ерёма. – А в яму хочешь? Слыхал, чего царь обещался?

– Уф! И то сказать…

– Надо, Фома, нам с тобой вора найти.

– Вора?.. Как это?

– Чужая шея, как известно, не болит, а? – а сам Фоме подмаргивает и ребром ладони по шее – стук. Будто топором рубит. – Дураков на свете пока хватает, сам знаешь.

Догадался Фома, куда Ерёма клонит. Загыгыкал.

– Ловко придумал! Гы-гы-гы!

На радостях бояре троекратно облобызались и в обнимку отправились к шинкарям[44] мёд пить.