Читать книгу Три брата. Из Тьмы во Свет. Книга первая - М. Ирберри - Страница 8

До самой Ночи трав33 Радосвет не приходил в сознание. Яд не хотел выходить из его тела, но сильное зелье боролось с отравой. Парень лежал в избушке знахарки, он метался в бреду, бормотал бессвязные слова. Дыхание его было тяжелым и прерывистым. Нынья и Венда по очереди сидели у его постели и вытирали ядовитый пот с его лица и груди. Беримир постоянно приходил проведать сына, он долго шептал заклинания, пытаясь облегчить страдания Радосвета.

В утро перед Ночью трав жар, наконец, спал, и Радосвет очнулся. Первое, что он увидел, – лицо матери. Она склонилась к сыну, чутко прислушиваясь к его дыханию.

– Пить, – едва слышно прошептал Радосвет.

Венда тут же напоила его водой. Взгляд у него был затуманенным и уставшим. Венда с болью в сердце наблюдала за тем, как сын приподнялся на постели, пытаясь сесть. Она мягко остановила его и уложила обратно:

– Ничего, ничего, сынок, скоро станет лучше. Не вставай.

Радосвет закрыл глаза и заснул спокойным, глубоким сном. Через несколько часов силы начали возвращаться к нему. Он смог встать и поесть. Нынья снова напоила его каким-то отваром. Радосвет испугался, что ему вновь станет плохо, но зелье, вопреки его ожиданиям, придало ему сил и бодрости.

– Что же теперь, бабушка, все прошло? – спросил Радосвет.

Нынья и Венда многозначительно переглянулись. Знахарка заулыбалась и сказала:

– Прошло, сокол, прошло да былью поросло, а если не веришь, то проверь.

– Как же я проверю? – Радосвет взглянул на мать.

Венда погладила его по щеке и проговорила:

– А ты пойди сегодня ночью к реке, девушки буду пускать венки, а ты возьми да поймай ее венок и посмотри через него в лицо этой ведьме, тогда увидишь, какая она на самом деле. А потом брось венок в огонь, и она не сможет больше причинить тебе вреда, а душа твоя успокоится.

Радосвет смотрел на красивую, добрую Венду и внимательно слушал ее слова. Голос матери убаюкивал и успокаивал его. Он понял, что в его душе больше нет черного яда.

– Только не гляди в огонь через венок, сокол. Не надо тебе видеть потусторонних тайн, – хмуро и серьезно сказала Нынья.

Радосвет кивнул, но вдруг вспомнил про домового, и сердце его снова заныло:

– Мама, а как же… – проговорил Радосвет.

– Он вернулся, только ты пойти и попроси у него прощения, – угадала его мысли Венда.

Радосвет тут же вскочил на ноги и, надев рубашку, вышел из избушки знахарки.

Летний день принял его в свои теплые объятия. Солнечный свет ослепил Радосвета. Он прикрыл глаза ладонью, чтобы привыкнуть к яркости дня. На пороге дома он столкнулся с Беримиром, который несказанно обрадовался сыну и обнял его:

– Заставил же те нас поволноваться. Слава Свету, тетка Нынья оказалась умнее нас и смогла спасти тебя, – проговорил маг.

– Папа, я должен попросить прощения у домового, – сказал Радосвет.

– Раз должен, то ступай, – кивнул Беримир и подтолкнул сына к двери.

Радосвет шагнул в полутемные сени, а затем в горницу. Домовой сидел у очага и помешивал ароматную похлебку в котелке. Радосвет быстро подошел к духу и склонил голову к его ногам, слезы раскаяния потекли из его глаз.

– Прости меня, дедушка… – только и смог проговорить Радосвет.

Домовой погладил его по светлой голове и сказал скрипучим голосом:

– Прощаю, внучек. И ты меня прости, – в голосе его слышались доброта и любовь.

Радосвет поднял на него взгляд и увидел янтарные глаза духа:

– Знаешь, дедушка, – начал он.

– Знаю, знаю… Уйти ты хочешь далеко от дома. Знать, такова твоя судьба, – продолжил за него домовой.

– Что же там впереди? – с неясным страхом спросил Радосвет, прекрасно зная о том, что домовой обладает даром предсказания.

– И радость, и боль, и победы там, и поражения… – медленно проговорил домовой. – Дорога твоя длинная и опасная, а Сила твоя в вере и отваге. Не бойся ничего, Радосвет, «сильный воин», смотри смело в глаза своей судьбе…

***

Радосвет отправился к реке, как только стемнело. Свежий ночной воздух бодрил его, а летняя ночь будто наполняла тело силой и решимостью. На берегу Чусовы собрались девушки и парни Разграда. Отсветы большого костра прыгали по лицам и одежде, окрашивая их мягким теплом. Девушки в нарядных платьях, с вплетенными в волосы яркими лентами опускали венки в воду. Венки, свитые из полевых душистых цветов с маленькими горящими свечками, плыли светящейся вереницей по темной спокойной воде. Радосвет завороженно смотрел на их плавный хоровод, и что-то печальное и пронзительно-грустное было в этом тихом танце, словно искорки уходящего тепла и цветения. Многие ли девушки вновь опустят свои венки в воду через год, или же этот раз станет последним в их девичьей жизни. И что их ждет впереди? Любовь, радость или беда?

Радосвет без труда отыскал глазами Дунью. Она стояла среди подруг, одетая в самое яркое и дорогое платье. Девушка держала свой венок в руках, не опуская в воду, словно ждала чего-то. Когда она увидела Радосвета, то сразу смолкла и направилась в реке. Быстрым движением она бросила венок в воду, надменно глядя на Радосвета, будто бросила кость псу. Радосвет усмехнулся, зайдя в прохладную воду, доходящую ему до колен, поймал ее венок, в который были вплетены уже увядшие маки. Дунья засмеялась, радуясь своей власти. Радосвет быстро вскинул венок с погасшими свечами и посмотрел сквозь него на девушку. Нынья не обманула его. Радосвет увидел Дунью настоящей. Он смотрел и не мог понять, как мог не видеть раньше, что щеки ее были очень толсты, фигура грузна, волосы тусклы и спутаны. Даже красивое платье, шелковые ленты и жемчужные ряды бус не могли украсить ее. Но большее отвращение у Радосвета вызвало то, что он увидел, как сквозь бледную кожу Дуньи отчетливо проступают черные вены: признак занятий Черной Магией.

Радосвет шагнул к костру и хотел уже бросить венок в огонь, но не удержался и быстро глянул через свитый круг цветов на пламя. Видение обожгло ему глаза. Радосвет увидел мертвые пески пустыни, пропитанные кровью… Он видел это в своем сне. Парень зажмурил глаза и бросил венок в костер. Пламя приняло этот дар и взвилось так высоко, словно стремилось достать до темного неба, усыпанного серебристыми звездами. Дунья громко вскрикнула: нет приметы более страшной, чем венок девушки, брошенный в костер. Она поняла, что чары, насланные на Радосвета, развеяны. Отвратительная маска ярости застыла на ее лице, делая его еще более некрасивым. Подруги Дуньи отпрянули от нее в разные стороны. Все, кто был на берегу, вдруг затихли и смолкли. Радосвет смело взглянул в лицо Дуньи, похожей на уду34 или гадкую гарпию, а она прокричала ему, даваясь каждым словом, словно сгустками ядовитой слизи:

– Да будь ты проклят!

Радосвет спокойно кивнул и повернулся к ней спиной. Он уходил от костра, постепенно погружаясь в шелковистую темноту ночи. Долгие месяцы не чувствовал он в своей душе такой легкой свободы и умиротворения. А перед ним стелился длинный путь, сокрытый в тумане.

Когда Радосвет приблизился к дому, то обнаружил, что отец сидит на завалинке и ждет его. Радосвет остановился и всмотрелся в его лицо, спокойное и красивое в холодном лунном свете. Он сел рядом с отцом и прислушался к голосам матери и братьев, доносящимся из дома. Теплый свет очага яркими пятнами разливался по траве. Дом казался таким уютным и родным. Острая тоска кольнула Радосвета прямо в сердце. Он вдруг понял, как тяжело ему будет вдалеке от дома, в чужой стране, без матери и отца, без братьев… Но решение было принято.

– Я ухожу, отец. Благословишь ли ты мой путь? – тихо, но уверенно спросил Радосвет.

Беримир посмотрел в глаза сыну и положил свою руку ему на плечо:

– Да, я чувствовал, что ты изберешь дорогу воина. Мне казалось, что я предвидел это еще тогда, шесть лет назад, когда нашел тебя и твоих братьев в Живиной роще. Ты уже тогда был воином, – ответил маг, и в голосе его сплелись гордость и грусть.

– Я никогда не опозорю твое имя предательством или трусостью, отец. Мне больно слышать, как невесел твой голос, – промолвил Радосвет.

– Мой дорогой, прекрасный сын, я никогда не стану сомневаться в твоей смелости. Причина моей грусти в другом: горестно мне, что ты покидаешь дом. Всякому любящему отцу больно отпускать свое дитя в большой мир, где встретит он много неизвестного. Когда я вез тебя в Разград, мне казалось, что еще долго ты будешь жить в моем доме. Но время летит так быстро! – Беримир вскинул глаза к небу и посмотрел на россыпь звезд.

– Я чувствую, что вернусь домой, когда судьба сама приведет меня, но я не ведаю, как скоро это будет, – сказал Радосвет.

Беримир кивнул ему и взял в руки сверток, лежащий слева от него. Маг быстрым движением убрал ткань, и Радосвет увидел, что Беримир держит в руках свой меч. Серебряный клинок, изготовленный в городе двергов, расположенном в подземельях Драконьих гор, светился в лунном свете. Рукоять была простой и удобной, а лезвие испещрено магическими символами. Радосвет помнил их все до одного. Он много раз держал меч в руках, изучая его, любуясь им, запоминая каждый знак, который был частью одной песни, повествующей о воине, битве, жизни и смерти. Чаще всего повторялись коловрат – знак вечной победы Света над Тьмой, громовик – символ мудрости, наносимый на доспехи и оружие, и колядник – мужской знак, помогающий побеждать врагов. Беримир протянул меч сыну и сказал:

– Свой меч я дарю тебе, в нем заключена Сила Света, но помни о границе между Добром и Злом, о ценности человеческой жизни. Воину приходится убивать врагов ради спасения своей земли и народа, но граница между воином и убийцей слишком зыбка и размыта. Не забывай о Свете. Если меч однажды покажется тебе слишком тяжелым, значит, ты близок к этой границе или уже преступил ее.

Радосвет с огромным почтением и осторожностью взял меч в руки, ощутив прохладу лезвия. Меч казался легким и красивым.

– Я запомню твои слова, отец, – сказал он.

***

Радосвет покинул дом на следующий день пасмурным и прохладным утром, взяв с собой небольшую сумку с вещами, меч Беримира и немного еды. Ему нужно было ехать в Вышгород, где на вечевой площади через три дня должны были собраться добровольцы со всего княжества. Оттуда посланник императора поведет их в Алазонию, где они станут воинами Братства. Беримир отправился проводить сына, он вывел из конюшни Грома и Вихря. Венда с детьми вышла на крыльцо дома. Глаза ее припухли от слез. Всю ночь она просидела у изголовья спящего Радосвета и гладила его по волосам, заговаривая сына от бед, болезней и смерти. Венда подозревала, что он уйдет из дома, когда в Разграде только появились вестники императора. Она чувствовала, что ничто не сможет удержать ее сына от желания стать воином. Таков он был.

Эдрагорн и Исовир стояли рядом с матерью, потерянные и тихие. Жаль им было расставаться с братом. Всю жизнь они провели вместе с Радосветом, он был их защитником и другом. А теперь он уезжал, и неизвестно, когда еще они увидятся вновь. Исовир боялся, что Радосвет уже никогда не вернется домой, погибнув в бою, но мальчик молчал, никому не рассказывая о своих страхах.

Серое небо и моросящий дождь усиливали чувство тоски. Радосвету самому было невесело. Беримир был задумчив и спокоен. Нынья, вышедшая из своей избушки, подошла к Радосвету и крепко обняла его:

– Улетаешь, сокол, из родного гнезда… Что ж, лети, и пусть небеса хранят тебя, – сказала она.

Венда старалась выглядеть веселой и спокойной, но тревога никак не переставала терзать ее сердце. Женщина обняла сына на прощание, погладила его по волосам и лицу, трижды поцеловала:

– Будь осторожен, Радосвет, береги себя, хоть иногда отправляй нам весточку о том, что ты жив и здоров, – проговорила она.

– Хорошо, матушка, не бойся за меня, – сказал Радосвет.

Он отошел от крыльца и быстрым движением вскочил на гнедого Вихря, жаждущего скачки и ветра. Беримир уже ждал сына. Вдвоем они быстро поехали к воротам города. Венда с детьми стояла на крыльце и махала мужу и сыну на прощание. Она пристально вглядывалась в их фигурки, которые становились все меньше и меньше. Путники быстро удалялись и вскоре выехали за ворота города туда, где едва алело поле маков, почти отцветших и осыпавших пожухлые лепестки, и виднелся лес, кажущийся очень темным этим пасмурным утром.

Когда Беримир и Радосвет скрылись вдали, Венда отправила сыновей в дом, а потом оглядела зеленые взгорья, извивающуюся и теряющуюся вдали дорогу, по которой уехали путники, еще спящий город, холодную ленту реки и капище. Все было видно как на ладони с холма, на котором стоял их дом. Венда любила это место, но сегодня она не увидела красоты Разграда, все показалось ей пустым, поникшим и безжизненным.

– Не печалься, дочка, – вдруг услышала Венда голос Ныньи. Женщина вздрогнула от испуга, забыв, что знахарка стоит рядом с ней.

– Ой, тетушка, не спокойно мне, тоска так и терзает душу… – Венда хотела заплакать, но сил у нее не было.

– Кажись, не здорова ты, – сказала Нынья, – пойди приляг, а я по хозяйству помогу.

Венда послушно кивнула и пошла в дом. Сначала она заглянула в ложницу сыновей и посмотрела на пустую кровать Радосвета. Усталость новой волной захлестнула ее. Венда, не чувствуя ног, добралась до своей светлицы и легла на постель. Вскоре она забылась беспокойным сном. Нынья несколько раз заглядывала к Венде и лишь покачивала головой, глядя на ее бледное, осунувшееся лицо. Знахарка чувствовала, что с той что-то не так. И предчувствие не обмануло ее: к вечеру Венда заболела. Она металась в бреду, жар становился все сильнее и сильнее. Нынья не отходила от нее, пытаясь отпаивать травами и снадобьями.

К утру жар спал, но Венда не пришла в себя. Она лежала тихая, с белым лицом и синеватыми губами. Дыхание ее было прерывистым и слабым. Нынья несколько раз подносила к ее губам маленькое зеркальце, боясь, что Венда не дышит вовсе. Руки ее становились все холоднее и холоднее. Исовиру и Эдрагорну Нынья ничего не сказала. А сама села у очага, чтобы сварить новый отвар, отправив домового за водой. Тот, чувствуя болезнь хозяйки так остро и сильно, как может чувствовать только дух дома, принес кадку с водой и начал суетиться, не находя себе места. Ему все казалось, что темные создания Чернобога пытаются проникнуть в дом, и именно поэтому заболела Венда. Домовой окуривал дом зверобоем и полынью так сильно, что Нынья принялась чихать, ругая его.

Протерев лицо и шею Венды полотенцем, смоченным в воде с ивовыми ветвями и белыми цветочками спрын-травы35, Нынья уселась у очага, поглядывая на тлеющие угольки. На улице зашумел дождь, затяжной и холодный. Странным был этот холод в середине самого жаркого месяца лета. Знахарка задремала, облокотившись на стол. Капли дождя постукивали по ставням и крыше, убаюкивая и навевая тихую грусть. Угли в очаге совсем погасли, и дом погрузился во тьму.

Первым проснулся Эдрагорн. Было еще сумрачно, но тусклые несмелые солнечные лучи уже пробивались сквозь серые тучи, затянувшие небо. Всюду царила какая-то вязкая туманная сырость. Эдрагорн поежился и пошевелил пальцами ног, чувствуя, как утренний холод покусывает их. Ему совсем не хотелось покидать теплую постель, но спать он больше не мог. Завернувшись в одеяло, он встал и прошелся по ложнице. В доме было тихо и необычно пусто. Исовир крепко спал, повернувшись лицом к стене, Эдрагорн посмотрел на выбившиеся из-под одеяла черные волосы брата и прислушался к его глубокому, спокойному дыханию. Из соседней горницы доносилось свистящее похрапывание Ныньи, заснувшей у очага. В приоткрытые ставни стучала тонкая веточка сирени. Эдрагорну вдруг захотелось увидеть маму, он быстро прошел мимо очага и заглянул в приотворенную дверь светлицы Венды. Женщина лежала тихо и неподвижно, темные волосы разметались по подушке, лицо ее было белее простыни, которой она была укрыта. Рука плетью свесилась с кровати, едва касаясь пола.

– Мама, – тихо позвал Эдрагорн, со страхом вглядываясь в лицо Венды.

Но Венда не отозвалась, она не слышала его голоса. Эдрагорн приблизился к ней, ощущая ногами жгучий холод пола, и взял ее руку, ледяную и безжизненную. Мальчик всмотрелся в лицо матери и увидел, что кончик ее носа сильно заострился, под глазами расползлись черные тени, а сквозь белую кожу проступили вены, словно тело ее становилось прозрачным. Эдрагорн вдруг вспомнил, как два года назад хоронили старого волхва. Он представил себе его лицо, напугавшее его своей мертвенной бледностью. Он все смотрел и смотрел на мертвеца и не мог понять, как может быть, что тот еще недавно говорил, двигался, жил, дышал, смеялся, а теперь лежит в дубовом гробу, словно восковая кукла, будто никогда и не был живым. Эдрагорн испугался, что Венда тоже умерла, и прислонил ухо к ее губам, напряженно прислушиваясь к дыханию матери. Но гулкие удары его сердца мешали ему: оно то замирало, то начинало бешено колотиться в груди. Эдрагорн сел на пол и прижался лицом в руке матери. Вдруг он услышал голос Ныньи, от неожиданности мальчик вздрогнул:

– Она жива, Эдрагорн, только вот сил у нее совсем не осталось, заболела твоя матушка, – сказала знахарка.

– Чем, бабушка? – спросил Эдрагорн.

– Если б только знать. Что-то тянет ее силы, как упырь, всю жизнь высасывает, все тепло, кровь делает холодной и густой, – проговорила Нынья, заохав. – Не видела я раньше такой болезни. Ох, если бы Беримир поскорее вернулся.

– Но ты же целительница, бабушка! Скольких людей ты вылечила! – чуть не плача проговорил Эдрагорн. – Скажи мне, что делать, я помогу тебе.

– Если б в себя она пришла да поговорила с нами, может, и узнали бы мы, что с ней случилось, что болит у бедной, – сказала Нынья и пожевала морщинистые губы. – Пойди-ка ты в лес, Эдрагорн, поищи цветок один.

– Какой цветок, бабушка? – спросил Эдрагорн, поднимаясь на ноги.

– Папоротника, – коротко ответила Нынья, пристально глядя в глаза мальчика.

– Цветок папоротника? – удивленно выдохнул Эдрагорн. – Да разве не сказки это? Где ж я его найду?

– А ты попытай счастья, вдруг покажется он тебе. Только верь, что найдешь этот цветок, да о матери думай, о том, что вылечить ее хочешь, а не клад найти али богатство, – серьезно сказала Нынья.

Эдрагорн послушно кивнул и отправился в ложницу. Он быстро оделся и вышел из дома. Улицы города были еще пустынны, а воздух казался сырым и промозглым. Утренний свет с трудом пробивался сквозь тяжелые дождевые облака. Эдрагорн невольно поежился, жалея, что не захватил зипуна36 или вотолы37, выйдя в одной рубашке. Но возвращаться в дом, ставший вдруг таким темным и холодным, ему совсем не хотелось.

Эдрагорн быстро пошел по улице, сбегавшей вниз со взгорья. Он миновал торговую площадь, главный храм Разграда, с ворот и крыши которого на мальчика взирали резные медведи и птицы. Храм вдруг показался Эдрагорну огромным и давящим своей деревянной расписной громадой; красные, белые и синие узоры, всегда яркие и радостные, теперь выглядели тусклыми и бесцветными, словно дождь и серость размыли их. Двор храма был пустым, нигде не было видно ни волхвов, ни послушников. Никого не было и на вечевой площади. Лишь у ворот города топтались два стражника, уныло опустив головы и ежась от холода.

Эдрагорн свернул на тропинку, ведущую к капищу, в сторону от ворот. Мальчик быстрыми шагами пересек реку по деревянному мосту. Над рекой стелился вязкий туман, укрывавший воду в своих холодных объятьях. Эдрагорн остановился у капища. Деревянный идол почернел от дождя, и мальчику стало не по себе: казалось, что тот неотрывно и внимательно смотрит на него. Мальчик быстро отвернулся и зашагал к темнеющему впереди лесу. Через несколько шагов осинки, березы, клены и ели окружили его со всех сторон. Ветер то и дело тревожил их ветви, и с листьев стекали тяжелые капли ночного дождя, падая неприятно сыростью Эдрагорну на голову, лицо, за ворот. Тропинка была грязной и размытой, ноги то и дело скользили по земле и приникшей траве. Где-то среди густых ветвей постукивал дятел, изредка по лесу разносились тихие голоса птиц.

Эдрагорн не знал, где искать цветок папоротника и есть ли он на самом деле, или же Нынья отослала его из дома, чтобы он не мешал ей и не видел, как умирает мать. Слезы одна за другой скатывались по лицу Эдрагорна. Он заставлял себя верить, что найдет этот цветок и мама выздоровеет.

Мальчик искал цветок среди зарослей папоротника, густого и темного, а когда не нашел там, стал искать среди желтых цветов зверобоя, среди жгучей крапивы, ажурной манжетки, кустов земляники с маленькими алыми ягодками, но цветка нигде не было. Мальчик долго бродил по лесу, часто склоняясь над травой и осторожно перебирая ее руками. Большинство трав уже отцвели, и на руки Эдрагорна сыпались мокрые увядшие лепестки, прилипавшие к коже. Так он и вернулся домой ни с чем. Нынья лишь покачала головой, когда Эдрагорн зашел в горницу, унылый и замерзший. Знахарка усадила его у теплого очага и дала тарелку похлебки и кусок ржаного хлеба, а сама ушла к Венде.

День тянулся медленно и тягостно. К вечеру еще похолодало, и начался дождь. Исовир и Эдрагорн сидели у очага. Исовир изредка поглядывал на брата, и его черные глаза поблескивали в свете пламени.

– Как думаешь, скоро вернется отец? – спросил он призадумавшегося Эдрагорна.

– Не знаю, скоро, – ответил ему брат.

– А мама выздоровеет, да?

– А ты бы хотел этого? – посмотрел Эдрагорн на брата. Иногда ему казалось, что Исовир не любит никого из семьи, безразличен к их горестям и бедам. Но теперь мальчик был подавлен и испуган. Нет, он любил их.

– Мне бы хотелось этого больше всего на свете! – сказал Исовир.

Эдрагорн мягко толкнул его плечом и проговорил ободряющим голосом:

– Значит, так и будет. Мама не оставит тебя, Исовир. Она еще много-много лет будет заботиться о тебе.

– Она заболела, потому что ей было грустно, оттого что уехал Радосвет? – снова спросил Исовир.

– Да, поэтому.

– А почему он уехал? – Исовир смотрел на брата.

– Не знаю, уехал, потому что так захотел. Может, и ты через несколько лет захочешь уехать в дальние страны и ничего не сможешь с этим поделать, – сказал ему Эдрагорн.

– А ты? Ты уедешь в Школу чародеев? – спросил Исовир.

– Если только меня туда примут. А ты никогда не хотел быть магом, как отец? – усмехнулся Эдрагорн, зная, что Исовиру ни за что не хватит терпения и усидчивости для того, чтобы разучивать заклинания, названия трав, руны, рецепты зелий, отрабатывать магические приемы, осваивать один вид Магии за другим. Все братья обладали врожденными способностями к Магии, но лишь Эдрагорн стремился стать магом все душой. Для Радосвета Магия была лишь вспомогательным средством в бою. Он научился заговаривать и выковывать магическое оружие, насылать на противников иллюзии страха, успокоения, создавать магические знаки, способные обездвижить, оглушить или ранить. А для Исовира Магия была лишь забавным фокусом, с помощью которого можно стать невидимым, обмануть кого-нибудь в игре, создав свой морок, или видеть в темноте. Но Эдрагорн стремился познать все виды и школы Магии, все тайные знания и возможности.

– Нет, ты же знаешь, – ответил Исовир и вновь стал смотреть на пламя.

В углу послышалась возня домового. Тихое ворчание то и дело сменялось причитаниями:

– Гадкий, гадкий домовой. Не уберег хозяйку, что же я скажу Беримиру, когда он вернется, – говорил он, и глаза его светились янтарем в полумраке.

Вдруг на улице послышался лай собак, а затем топот копыт. Эдрагорн подбежал к окну и сквозь пелену дождя увидел отца, заводящего Грома в стойло. Через несколько минут Беримир шагнул на порог дома. Плащ его промок, вода стекала на пол, быстро образуя холодную лужицу. Беримир цепким взглядом осмотрел горницу и, не увидев Венды, помрачнел. Эдрагорн и Исовир бросились к отцу и обняли его. Исовир проговорил сквозь слезы:

– Наконец-то ты вернулся, папа! Мама заболела.

На шум выбежала уставшая Нынья, волосы ее топорщились в разные стороны, а в одежде запутались стебельки трав, из которых она варила лекарства для Венды.

– Слава небесам, ты вернулся, Беримир! Горе у нас, голубка твоя заболела, – заохала знахарка.

– Я чувствовал что-то неладное еще вчера вечером, а сегодня отправился домой, как только рассвело, – с этими словами маг сбросил мокрый плащ и, поставив свой посох у порога, отправился к жене. Склонившись к самому ее лицу, Беримир осмотрел ее. Он гладил Венду по голове. Волосы прядками прилипли ко лбу, покрытому холодным потом, губы стали почти черными. Маг прижал ладони к ее голове и шептал исцеляющие слова, мягкое золотистое свечение исходило от его рук. Эдрагорн и Исовир стояли на пороге комнаты и завороженно наблюдали за отцом. Нынья лишь покачивала головой, с надеждой глядя на мага. Эдрагорну показалось, что кожа Венды слегка порозовела, губы стали светлее, а дыхание глубже. По лицу Беримира скатывались крупные капли пота, глаза потемнели под нахмуренными бровями, вскоре бледный и обессиленный он опустился на пол около кровати Венды. Нынья тут же подбежала к нему с кружкой сыты, медового взвара, чтобы помочь магу восстановить силы. Беримир благодарно принял питье и сделал несколько больших глотков. Постепенно бледность схлынула с его лица, а морщины разгладились. Нынья хлопотала около Венды, с радостью и облегчением замечая, что руки ее стали теплее. Знахарка надеялась, что к утру женщина придет в себя.

Почти до полуночи Исовир и Эдрагорн сидели у очага, болтая и радуясь, что отец вернулся домой. Потом они ушли спать, а Беримир задремал у постели жены. Нынья отказалась пойти к себе в избушку, куда отправлял ее маг, что она могла выспаться и отдохнуть. Она осталась помочь Беримиру ухаживать за больной Вендой.

К утру ветер унес прочь темные тучи. С рассветом на Разград опустилось тепло. Нынья проснулась первой, она накрыла на стол простой завтрак: сыр, овощи, хлеб и квас. Эдрагорн и Исовир проснулись рано и стали помогать знахарке по дому. Вместе они сходили за водой к колодцу. Эдрагорн заглянул на конюшню, чтобы насыпать Грому овса и налить чистой воды. Гром приветливо зафыркал и порыл копытом землю, увидев Эдрагорна. Мальчик дал коню напиться и вычесал его длинную шелковистую гриву. Он прижался головой к морде Грома. Конь поглядел на маленького хозяина умными темными глазами. Эдрагорну казалось, что конь знает, что творится у него на душе лучше кого бы то ни было.

– Что ты смотришь, Гром? – весело спросил Эдрагорн, поглаживая коня. – Думаешь, теперь все будет хорошо? И устал ты вчера от долгой дороги. А как там, в этом Вышгороде? Красиво ли? А князя ты видел?

Конь лишь легонько покачивал головой, словно кивая в ответ на слова мальчика.

Когда Эдрагорн вернулся домой, то ожидал, что мама уже очнется, но после ночи ей стало только хуже. Беримир молчал и был погружен в темную печаль, он снова и снова пытался исцелить жену, а Нынья лишь тихо всхлипывала, стоя у него за спиной. Исовир сидел в углу, а у его ног суетился домовой.

Эдрагорн остановился как вкопанный на пороге светлицы и не мог оторвать взгляда от синеватого лица матери. Беримир молча посмотрел на сына взглядом, полным боли и отчаяния. Эдрагорн постоял так несколько минут, а потом опрометью бросился из дома. Он не заметил, как пересек город, мост, пробежал мимо капища и оказался в лесу.

– Пожалуйста, дай мне только один цветок, чтобы мама не умерла, – прошептал он, обращаясь в лесу. Ответа не было, лишь ветерок скользнул по его лицу.

Эдрагорн зашагал по подсохшей тропинке. Солнечный свет пробивался яркими пятнами сквозь густые кроны деревьев. Мальчик пробирался в самую гущу леса, сойдя с тропинки. Колкие лапы елей и пихт царапали ему лицо, руки и шею, но он упорно шел вперед, внимательно оглядывая кустарники и траву под ногами. Наконец, устав, он вышел на небольшую опушку, ветви сплетались над головой в зеленый купол. Легкий солнечный свет проглядывал сквозь листву и лапы елей, отчего воздух светился каким-то чудесным золотистым сиянием. В воздухе летали тысячи частичек пыльцы, капельки росы, маленькие белые мотыльки. Мальчик остановился, оглядывая опушку. Он еще никогда не был здесь, хотя ему казалось, что он знает лес, как свои пять пальцев. Все здесь было так красиво и спокойно. Эдрагорн вдруг подумал, что если мама умрет, то лес все равно будет жить своей жизнью, даже не заметив ее ухода. Так же будет и с отцом, и с братьями, со всеми, кого он знает. Природа будет жить и светиться красотой, а они исчезнут навеки. Эдрагорн прошел по опушке и несколько раз споткнулся о серые камни, укрытые травой, больно ударив пальцы. Дойдя до упавшего мертвого дерева, мальчик пощупал его сухую, шероховатую кору. Вот дерево погибло, а трава и мох уже опутали его, так оно и исчезнет здесь, смешавшись с остальным лесом.

Эдрагорн присел на один из камней, и уныние поглотило его. Мальчик заплакал. Он никогда не плакал на людях, но здесь он был один, и ему было так тяжело и тоскливо. Эдрагорн все плакал и плакал, как вдруг что-то подбросило его в воздух, и он, смолкший от неожиданности и испуга, упал на землю. Камень, на котором он только что сидел, стал ворочаться и менять форму. Через мгновение Эдрагорну показалось, что у камня появился большой бугристый нос, зеленоватые волосы и борода, похожие на мох и комья травы, а потом открылись желтые горящие глаза. Эдрагорн вскрикнул от удивления и стал быстро отползать от странного существа. А лесной человечек встряхнулся и посмотрел на мальчика:

– Так вот кто здесь ревел, – сказал он шелестящим голосом и оглушительно чихнул. – А у меня аллергия на детские слезы. Ты меня разбудил, маленький человек.

– П-п-простите, я нечаянно, – сказал Эдрагорн, отползая еще дальше.

– Ну-ну, не бойся, я не обиделся. Эй, просыпайтесь! Смотрите, кто забрел на нашу опушку, – громко сказал человечек.

Тут же в ответ на его призыв тут и там, среди зарослей травы, зашевелились другие камни. Эдрагорн только теперь увидел, как их было много: два или три десятка. Камни быстро встряхивались и превращались в человечков, похожих на первого. Но все они отличались лицами друг от друга. Были среди них серьезные, были смешные и откровенно нелепые. Один из них был настолько кругл и толст, что все время падал и катился по земле, пока другой не останавливал его и не ставил на ноги. Все они быстро окружили Эдрагорна, внимательно рассматривая его. Голоса человечков перебивали друг друга, путаясь в сбивчивый говор:

– Откуда ты здесь? Почему ревешь? Какой хорошенький ребенок человека… – тараторили они, и голоса их были похожи на шелест листьев.

– Приветствую тебя, маленький маг! – вдруг тихим ветром пронеслось по опушке.

Человечки, окружившие Эдрагорна, резко смолки и стали расступаться, словно освобождая кому-то дорогу. В конце образованного ими прохода мальчик увидел существо, казавшееся самым древним и самым крупным среди всех остальных человечков. Эдрагорн понял, что это их предводитель или король. Он медленно приближался к Эдрагорну, приветливо глядя на него светящимися желто-зелеными глазами, которые казались бездонным омутом мудрости и вечности.

– Я царь Эа, предводитель лесных духов, которых вы, люди, называете лесовиками, – проговорил он.

Эдрагорн быстро встал на ноги и почтительно поклонился:

– Здравствуйте, царь Эа. Я Эдрагорн, сын Беримира, – взволнованно и испуганно промолвил он.

Эа кивнул, а в глазах его засияла улыбка:

– Что привело тебя сюда, юный Эдрагорн? – спросил он.

Эдрагорн помолчал, думая, стоит ли говорить Эа о том, что он искал цветок папоротника, и тут же решил, что лесному духу лучше не врать:

– Я искал один цветок, – тихо сказал он и опустил глаза.

– Цветок? В этом лесу много цветов. Какой же тебе нужен?

– Мне нужен цветок папоротника, царь Эа, – едва слышно вымолвил Эдрагорн.

Лесовики, услышав его слова, заволновались и стали перешептываться, но король Эа поднял руку, и они смолкли:

– Зачем же тебе этот цветок? Может, ты хочешь найти клад? – серьезно спросил Эа.

– Нет! – чуть не закричал Эдрагорн. – Моя мама больна, а бабушка Нынья сказала, что только цветок папоротника может помочь ей! Прошу, поверьте мне, я не обманываю вас! – Эдрагорн смело посмотрел в глаза царю лесных духов и увидел, что тот улыбается ему.

– Я верю тебе, маленький маг. В твоем сердце нет лжи, но веришь ли ты, что это поможет твоей матери? – спросил он.

– Я хочу верить, хоть это и сложно, мне страшно, король Эа, страшно, что она умрет, – сказал Эдрагорн, а потом добавил: – Вы назвали меня магом? Но откуда вы знаете, что я маг?

– Только светлый маг может увидеть нас. Так что же, нужен тебе этот цветок? – спросил Эа.

– Нужен, только мне нечего дать вам взамен, – с надеждой проговорил Эдрагорн.

– Будь светлым магом всегда, как бы сильна не была Тьма вокруг тебя. Это и будет платой за цветок для твоей матери. Обещаешь, Эдрагорн? – спросил царь, и лес словно замер в ожидании ответа мальчика.

– Обещаю, – серьезно ответил Эдрагорн.

Эа молча кивнул, а потом протянул Эдрагорну свою руку, будто покрытую темной корой. В руке что-то ярко полыхнуло и на мгновение ослепило мальчика. А потом он увидел цветок, словно сотканный из живого красного пламени. Эдрагорн даже испугался, что обожжется. Но цветок лег в его руку мягким бархатом лепестков. Мальчик бережно держал его в ладонях, не веря своим глазам.

– Ступай, Эдрагорн. Время уходит, – сказал Эа.

Эдрагорн посмотрел на лесного царя взглядом, полным благодарности и слез. Мальчик осторожно спрятал цветок под рубашку, к самой груди, ощутив тепло, исходящее от него, а потом побежал туда, откуда пришел. На самой границе опушки он резко обернулся в надежде увидеть лесовиков, но их уже не было там. Они снова стали сероватыми камнями, поросшими мхом.