Читать книгу Сонница. Том второй - Макс Бодягин - Страница 13

Какда у Ивонова тикла крыша, ево было очинь жалко. Я падумал, шта если мы с Кромам поедим в Кетай, то можыд найдьом кокой-небуть могический придмет, каторый ево немношко вылечит. Идеоты, хуле. Надобыло ищо верблядов нонять, как Маркапола, и хуйнудь чирез Авган, штобы уш точно падохнуть там, сриди макавых палей и накуреных маджохедов с рюгзакаме, полныме сверхчиставо гераина. Ужэ патом, кагда я ноканец дабрался на ванючем поизде до строны-мечты Ивонова, до фарфорававо Кетая, то понил, кокой-жэ я фиеричный долбайоп, проста унекум. Падробние раскожу патом.

А щас грусная страниджька пра то, как я патирял своиво лутшево друга навсигда, навсигда, навсигда. Никада, никада и никада нибудит у миня такой друшбы, патавошта я мудак, и патавошта слабае чмо и патавошта настаящая друшба вазможна толька в децтве, кагда всё, шта вас можит пасорить – это пласмасовый савок и гавёная мошынка, каторая возит писок из аднаво угла писочницы в другой чирес халмы и реки, слепленые ис тавожэ сранава писка. Патом ужэ ты взраслеиш, атростают воласы на яицах, наченаюца тьолке, патом преходят денги, патом слава и медныэ труббы, и хуяг тыужэ аказываешся тем педорасом, против быть каторыми тибя училе в школе.

Вопщем, мой мерский папа нашол наш планъ пабега в Кетай на майом стале. Я памоиму зокончел первей курз или типа таво.

Самайэ паливо канешна, шта я был пианый фгавно, в тод страшней день, када папа-прафесар страшна критчал, мохая изресованой схемай пабега, и тока тупо улыбалсе фпапино летсо, каг майскей жуг пиред еблей, нифсилах разабрадь нислова ис папеных зулусскех крикав. Датам и росберать-та былонинада нифига. Фсьо кагфсигда: тибе надо брацо заум, накаво тыравняишся, твой друк… И туд в ево прафесарскай голаве чота бзынькнуло: «А почиму он нивармии, твой этат Кром», спрасил папа, нохмурев сваи мотематические брове. А изуниверситетав тагда зобирале тока в пудь. Каробах и Преднистровиэ шдали сваих малодых гироев, каторые дажэ не патянули бэ на пушичноэ мясо, тока таг, на афтоматные тифтельке.

Наутро, кагда следы партвейна у миня в зотылке наппаминале дымный слет тонущево «Воряга», зосирая мне моск болиу и ужосом, папа вашол в майу падросковую драчильню, глядя, каг я извеваюс от пахмилюги словна глизд, выбрашеный из уютнай жёппы биспащадным пургенам, и скозал: «Это дядявася, замиститиль аблостнова ваинкома. Он памок тибе аткосить от армеи, патавошта я ево папрасил, ноон тагжэ можид снова апридилить тибя в стройбад, кде твая белинькая побка придёцо повкусу грубем рибятам с судимастяме». Дядявася выглядил каг пасланиц из Ада в пагонах и усах на басой голаве а-ля Юл Бринер в роле Катовскаво. «Кде этатпидар?» весило спрасил Дядявася.

Спахмилюги мир итаг кажецо пребежищем деманав, а туд ищо Дядявася. «Самты пидар», успел я храбро бросидь в иво усатое литсо, прешде чем пухлая рука маиво аца, снобжоная для асобой больноты кривыме ортритныме пальцоме модэли сасиска-на-кривом-шомпуре, уибала мне поибалу с токой силай, што я весь ударился апстену каг высморкатая сапля апзабор.

«Выбераи, иле ты, иле он. Ктота зафтра должин обудь сапаги и надедь пелодку на сваю бритую бисталковку», скозал папа, вытирая сваю рукку об нивероятных расмеров прафесарский зат от маей алай нивинай крови.

Таг я призналсо, шта мой идинсвеный друк (нещитая Ивонова) таино жывёд у нас на датче, фпадвальнай камнотухе, кде в мирнае время жыли лапаты и протчая инвинтарь. Сестема была прастая: в уневерсетете Кром ибал адну милуйу пухляфку с групы Ноучнава Комунизма (я нишутчу, у нас прафда бэла такая група на филасовскам факе), каторая правельно прятола иво дакументы и зоседала в студенчискам прафкоми. Дасих пор помню ийо мяхкие бальшиэ буфира, такиэ бальшиэ, шта дажэ нипанятно, каг она ходет. Следующем шагам было прозто ни жидь там, кде ты праписан. Датча у наз была прафесарская, савсеми превелегеями, атапливалазь дажэ земой, и на афтобусе ехадь тудабыло двацать менуд от уневера. Паэтаму ваинкамат никаг нимок нойти зольдата Крома, штобе зобридь иво в сваи зильоные реды цвета хаке… Датехпор, пака исбитый сопственым ацом я не здал ево, сваиво лутшево друга, ванючиму ваинкому с усами, пахожиме ни то на бальшуйу махнатую бабачку, ни то на две песды, прижатыи друк другу клитораме в парыве лизбийскай страсте.

Янимагу простидь сибе такой падлянки. Дасих пор. Ито, шта Кром патом ибанулсе в армеи – полнастиу мая вена, вашачездь гасподин судьиа. Кагда он пришол из армеи, я был в Кетае. Патом мы видилесь всиво рас, он был полнастьу ибанутый чиловег. Мне было страшнодумадь, што он пирижыл на вайне, пака я ибал студентаг и жинился на дуре Лене, штоб она была здарова. Этамой крезд: каждэй гот мне гаворят, шта Кром сново преежжал к своиму ацу. Йа слышу абэтам ат поцанов ис нашиво квортала, ат деваг, с каторыме мы аджыгале в универи, ад сасьэдей, вопщим, атвсякой чиловечиской хуиты, каторую ябы фсю недумая праминял на друшбу с адним тока чилавкеом – Витькай Кромам, еслип он и йа астались темижэ пацонаме, што пианые калбасилезь пад вопли Дырявава Фреди йавонтубрэйкфрииии! Но он низванид. И никада болше нипазванит. Придатилям никада не званят. Дети. Никада, слышете, никада ни за трицоть сиребриников, ни за сорак, ни за финеки, ни за кокие кавришке не придавайте свайу друшбу. Патавошта паслушийте старова гандона: сиребриники праибуца бызтро, так малниеносна, как канчаит малодой ниабучиный хуйок, а стыдоба останеца и будит атравлядь вам кашдую, слышете, кашдую ноч. Как ибучая радиацея в Чирнобыли, каторую нивидно, но ана ездь и панимногу атравляит всьо, куда пападаит.