Читать книгу Сонница. Том второй - Макс Бодягин - Страница 15

Йа должин был ссамава начала панять, шта паестка не будит лёхким приключениэм. Фсю дарогу да Иркуцка йа сидел, прижафшесь к мастеру спирта и зюдо, Калямбе, каг щеног абизьяны, вцыпившийся в шерсть сваей матири, патавошта наш поист цыликом састоял из вахтавиков, еховших на сваю трудавую вахту куда-та междо мидвежых берлок и кедрав, кде мьорзнит дажэ Дет Марос. Кде начинаиш ссадь и да снега далитаит уже длиная жолтая сасулька. Фсю дарогу этад кантингенд аплакевал свайу нищаснуйу дольу, каторая застовляет их пакидать тьоплые жэнские сиське, кде так удобно складовать хоть голаву, хоть хуй, и ехадь в тойгу и тундру за длинэм рубльом. Аплакивание сапроваждалось буквальна акианом вотки, игрои в буру и шумнэми канфликтаме с доставанием ис кормана нажэй, вилог, костетов, коких-та страшнова вида гваздей и жилезнадорожнэх кастылей, протчех устрошающех кузков жилеза, каторые они пыталесь ваткнудь друк другу в разныи чазти тела.

Калямба выглидел таг, шта ни адин ментальна здаровый чилавег ни папытался бэ ваткнуть в иво жилезное пузо кокую-либо хуйньу. Праблема была фтом, шта ментальна здаровыме в поизде быле толькэ три тьотке-учотчицы ис саседнева купе (а мы йэхале в плоцкардте, в цэлях икономие нашево скуднаво бюжета), каторые слихка сбивале нокал стростей. Правдо, инагда они тожэ нопевались и зосыпале. Тагда ис корманов снова дастовались страшнэйе жилезные хуйни, каторыми эти ибучие Зоро, пакрыте згаловы да нок синеми партаками, пускале друк другу крофь в тамбури. Первае, што зделал Калямба, кагда кокойта страшней дьяденька назтупил ему нанагу, схвотил алюминивую торелку, ис каторой ел растваримую лабшу, и начал сильна-присильна бидь абитчека, словна шоман, стучасчий в бубин. Бубин адзывался на весь поист. Кагда на этат алюминивый звуг выползле ис патайонных щилей друзья этаво нищаснаво, такиэ жэ страшне, словна их всех радил адин и тод жэ Кин-конг, Калямба дастал ис рюгзака абрезог трубы и рытча праклятиа, натчал бидь их, нислушая их слоф мальбы. И эту страшнуйу хуйню маленькей и слабэй йа наблиудал целую вечьнасть, или болше, паскоку наш поист был нихуя ни скорэм.

В Иркуцке нас далжна была ждадь адна бигса, каторая падишофке прадола бэ нам афицерские шинэли, каторые мыбы ужэ сминяле на кожане курдки в Хейхэ или типа таво гораде. Но вмезто таво, штобе бызтро забрадь шинэли и вдваяка съебадь патихому в Блоговещинск (дакатораво ищо надабыло песдюхадь и песдюхадь на пирекладных), мы зочем-то стале падароге сильно бухадь с этой биксай и ийо розвратныме падрушкаме. Вопщем, я дажэ плоххо помньу, каг фпервые пиресьок гроницу, тижило пирижывая вкуз рисавай вотки, каторый, ходь здохни, ниацкрести от изыка дажэ нажом. Паскольку адна ис ийо ускаглазэх падруг-кариянок зочем-то списдила паловину нашех денек, мы с Калямбай привизли в Кетай вмезта афицэрских шинэлей нескоко солдацких, которе коикак впареле кокому-та рускому жэ ибонату, патамушта кетайцам ужэ их было нинадо.

Кщастью, выручела преродная смикалка: я увидил в магозине кутчу нинужных ризаков для обрески фатографий. Стоиле они каких-та капеик, паэтому я купил их фсе. На следующей день я фпарил их кетайским таварищам пад видам унекально-моднэй лабшерезки, штобы их страшне жоны не хуйариле лабшу нажом, обризая сваи и бес таво никросивые пальтсэ, а стригле тезто моднай расийской хуйнёй, сделаной из высакокачесвеной лигированай стале на канверсионам абаронам заводе «Красный Супирмен» в гораде Бугольма, риспублека Тоторстанъ. Ани ухадили пакакой-та ацкой цине, а к вечиру вапще стали стоеть, каг супербластир для унитажения прешельцев.

Мы паднились ис финансавэх руинъ за адин этод день. Калямба миня сразо заувожал. И патом мы зочемто ношли эту вароватую падрушку-кариянку, каторая, аказываецо, пузтила в кетайском пригроничьйе глубокиэ корне. Я ужэ привыг ктаму, шта Калямба ниочень лиубил долгиэ пидагогическиэ биседы, а сразо ноченал бидь собиседнека па всему, што у нево или у нийо тарчало ис тела. Падрушка тожэ маминтально палучила в тарец за крысятничезтво и тагжэ маминтальна скозала, што йэсли мы будим ийо ахронять, то ана увизьот нас в кокойта ибучий Муданзян иле типа таво, кде руских ваще нед и кде можна ваще наворицо.

Было песдец каг холадно. Кетайцы кагто хадили бес шапог, и Калямба с пресущем иму аптемизмом скозал, шта маоизтам нидаюд шапог фцелях аграничэния раждаимасти, их итаг милеард, кармидь нечим. Холат и ацкий ад – всьо, што я мок скозать про Кетай. Пачти нед снегга и минуз сорак градусоф. Миня спосло то, шта ахронять нашу карейскую кросавецу (фковычках, чесна гаворя) была абязаность Калямбы, а мая абязаность была убложать ийо неносытную стразть к паловым излишэствам, патавошта Калямба после шисти вечира никаво ублажидь ужэ нимок. Кашдый вечир, абняфшы бутылко поршывой туземнай вотки, этат рускей баготырь щисливо путчел шоры в рисуног наабоях, штото мыча пра Родину и маму. Штобы выпалнять сваи абязаности Казоновы мне тожэ прихадилозь атхльобывать ис той бутылке, а кариянку и угаваревать ненадо было – ана наченала запровляцо ужэ с абеда, кагда мы фсе оканчательно ужэ пакрывалезь сасулькоме. Дасих пор помню, каг ийо звале – Галя Ким. Галяким. Бррр. Ей было трицать шесть, мне – елееле двацать, паэтаму я чуствавал сибя храбрем геронтафилом, карапкающимся на Ивирест за пять минуд да ево полнаво крушения.

Йа нибуду фспаминадь кетайский зиндан – ванючойу йаму с вышкоме и афтомачеками, куда мы чудь нипапале, йа небуду фспоменадь ибучее мясо с вореньем, каторе мы жрале вместо иды. Хатя их пильмени мне панравилесь. Нибуду фспаменать их мутною вотку, ат каторой рыгаиш, каг Луис Армстранк, такой джас, никокой труббы нинадо. Нибуду фспоминадь кетайский поист, куда мы здуру сели ни ф купэ для инасранцеф, а в месноэ купэ, кде небыло ни атопления в минуз трицоть, ни сартира, а мушчины и женьщины бестеснения срале в ачаравательную дыркку фпалу пасереди купэ. Ат этаво нат дырой намирзал мерский каричневый сталогмид, каторый агромная толстэя праводница разыбошивала ломам, постле чиво еткий пар пражыгал нам насы насквось. Нибуду фспаменадь эти уныле агромне зимне кетайские гарода, полне аччаяния и нищэты, такойэ жэ гавно, каг нашы спальне раёны, только гараздо хужэ, уродлевей, абосаней. Нибуду фспаменадь этех ибучех карейских бондитав, ат каторэх дажэ Калямбе делалозь ничоинь харошо.

Помниу токо старава деду возле нашэй гастиницы, кде я училсо быдь каролём кунелингуса с этай пражжоной блядьйу, поместью карейца и хахлужки, каторая каждэй день хатела наз кинудь и ийо астонавилевала толька маньэра Калямбы заберадь фсе денги сибе и хронить их примотанэме скочем к пуззу. Кашдойэ утро мы выхадиле на промыссел со сранья, деда ужэ седел и стукол малоточком па кокому-небуть кетайскаму батинку. В минуз трицать градусаф цэлый день он седел на стульчеке, стукая этим малоточком. Да самай ноче. Фпаследний день я падошол к деду и спрасил (каролева карейскай красаты пиреводила): «Деда, каг ты не вымерс, падобно диназаврам от этава зимниво обблядинения?». Деда молтча дастал испат стула гаршочиг с уголькаме и дал мне пагрецо. Ниразу в жызни я не чуствавал такова приятнава типла, ниразу я небыл таг растрогон. Йа таг узтал ат этай пастояной вотки, ат этай дикай неуйомнай баббы, ат этава холада, што мичтал тока абодном: зокончеть прадовать и перепрадовать всякую иботу и вирнуцо дамой.