Читать книгу Сонница. Том второй - Макс Бодягин - Страница 2

День восьмой.

Среда, 24 марта.

15:01

Ручки. Маленькие детские ручки. Они, по виду, принадлежали деткам лет пяти-шести. Их было много… Нет, не так. Начну сначала. Мы вошли в гнилую темноту потайной комнаты, разрезая её белыми лучами фонарей, выхватывавших из сумрака нелепые и странные формы. Кас повернул рубильник и тусклый мерцающий свет двух ламп дневного света медленно проявил то, что мы никак не ожидали увидеть.

У дальней стены стоял алтарь. Грубо оштукатуренный куб высотой по пояс, залитый расплавленным парафином, оставшимся от десятков свечей. Над неровной грядой оплавившихся толстых свечей, в обрамлении высохших роз висел чёрно-белый портрет красивой женщины лет тридцати пяти, накрашенной и завитой по послевоенной моде. Её злое и надменное лицо перечёркивал луч света – приём, который часто использовали в старом советском кино. Но ни одухотворённости, ни внутреннего свечения он ей не добавлял, наоборот, только подчёркивал пустоту светлых, почти стеклянных в своей прозрачности, глаз. «Люблю», гласила увитая вензелями и пошлыми завитушками надпись, когда-то сделанная, судя по всему, обычными фиолетовыми чернилами, которыми, как рассказывал отец, они писали в школьных прописях, а позже многократно обновляемая шариковой ручкой, оставившей на глянце фотобумаги продавленные следы.

Я заглянул за оплывшую восковую гряду. У самой стены под портретом виднелись всего четыре буквы, выложенные цветочными лепестками, по больше части, розовыми. МАМА. Мне почему-то стало нехорошо.

– Кас, – шепнул я, не оборачиваясь.

– Сейчас, – ответил шёпот в наушнике.

Слева от алтаря стояла резная индонезийская ширма, я заглянул за неё и увидел медицинскую каталку с полным набором инструментов: секционные ножи, скапели, зажимы, пилы для ампутации, прочие неприятные побрякушки. По обе стороны алтаря под потолком тянулись деревянные балки с ржавыми крючьями. С некоторых крючьев свисали омерзительно пахнущие трупы ворон и целые гроздья воробьиных тушек. С других – чьи-то внутренности.

Что-то щёлкнуло за моей спиной: Кас взломал вмурованный в стену сейф. Я продолжал оглядываться. Пол под ногами устилала сотня чёрных пластиковых пакетов, скреплённых коричневым скотчем, прорези ручек заклеивал всё тот же скотч. Пакеты блестели как чёрное зеркало, разбитое на ровные параллелепипеды, отражая нечистый потолок, местами тронутый грибком.

От алтаря по полу тянулись разделанные трупы крыс, разложенные веером. Их мёртвые высохшие носы сходились в одной точке, словно принюхиваясь к женскому портрету. Раскладывали их затейливо: сначала по полу тянулись внутренности, потом шкурки, потом сами освежёванные трупики. В глазницах блестели тёмные камушки.

– Я пойду за ноутбуком схожу, а ты можешь пока придумать, как вынуть пули из потолка. Лестницу я видел рядом с баней, – сказал Кас.

Я вышел наружу, прихватил лестницу и вернулся в дом. Длины лестницы чуть-чуть не хватало, или же мне не хватало роста для того, чтобы удобно выковырять отверткой мягкие свинцовые пульки, пришлось тянуться изо всех сил. В окно я видел, как деловито проковылял мимо по двору Кас, неся в руке тяжеленный ноутбук «панасоник» – пыле- и влагозащищённый бронированный монстр, способный выдержать попадание из пистолета. Алабай всхрапнул и пошатываясь встал. Кас равнодушно оглянулся, молниеносно выстрелил ему в голову и так же деловито потопал дальше к бане.

Я только-только выковырял последнюю пулю, с оглушительным (как мне показалось) звуком упавшую на паркет, как в наушнике раздался сбивчивый шёпот:

– Мама, мамочка, боже, боже мой, нет. Мамочка, нет, не надо, что ж ты блядь… Гадина ты ёбаная…

Дальше я слушать не стал. Спрыгнув с лестницы и подхватив последнюю пулю, я вылетел из дома и в мгновение ока добежал до потайной комнаты, на ходу вынимая «ругер». Кас сидел на полу, глядя в светящийся монитор ноутбука. Похоже, ноутбук хозяина был запаролен и Кас напрямую активировал его жёсткий диск через свой компьютер. Я быстро шагнул к нему, но Кас выбросил вперёд ладонь и сказал:

– Кромм, не смотри. Пожалуйста.

Я с удивлением увидел, что его лицо мокро от слёз. Лицо Михаила Раисовича Касимова. Мокро от слёз. Рябое красное лицо человека, который убивал с той же лёгкостью, с которой я пил пиво. Лицо человека, который был мастером «форсированного допроса». Лицо человека, который на временном явочном пункте в Бейруте двенадцать часов пытал двоих моджахедов, пока они не раскололись, по какому маршруту пойдёт «грязная» радиоактивная бомба, которую они смастырили для подрыва аэропорта в Дамаске во время визита нашего посла.

Кас плакал и матерился самыми страшными словами, которые только мог придумать. Сто десять килограммов закалённой в боях стальной плоти тряслись, как собака, ожидающая плетей. Это было страшно.

– Что там, Кас?

– Фотки. Видео. Это всё надо мусорам1 отдавать, Кромм. Там гигабайты доказательств.

– Доказательств чего?

– Он хуже Чикатило2, Кромм. Он… [Всхлип] … пиздец какой-то.

– Кас, приди в себя.

– Кромм, прошу, не смотри. Он деток… [Всхлип] … Он пытал. Там расчленёнка, там ад какой-то, Кромм, там настоящий ад. [Всхлип] … Я знаю, если ты посмотришь, ты его грохнешь. А его живым надо брать, живым, понимаешь?

– Кас, я пойду и принесу фотоаппарат. А ты пока настучи в центр сообщение, чтобы тебя вывели на местных мусоров, хорошо?

– Кромм, его надо брать, понимаешь?

Я подошёл, чтобы похлопать его по плечу и краем глаза увидел стоп-кадр видео, который застыл на экране. Из меня будто выбили весь воздух… Даже сейчас, когда я пишу об этом, я не в состоянии нормально описать то, что увидел…

Кас встал и обнял меня. Потом отстранился, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Ты получше меня пишешь. Я всё засниму и тут же отправлю «Казаху». А ты напиши, чтобы меня вывели на контакт с милицией прямо сегодня, сейчас. И жди, когда этот пидор явится. Только не стреляй, ладно?

– Хорошо, Кас.

– Обещай, ладно?

– Обещаю, Кас.

Обливаясь потом в марлевой маске, я оттащил мёртвого алабая в гараж, сел на лавочку и набил сообщение для «Казаха». Достал «ругер» и приготовился ждать.

– Кромм? – шепнул наушник.

– Я.

– Я думаю, это преступление не на сексуальной почве.

– Почему?

– Здесь полным полно надписей на китайском, какие-то молитвенные колёса, я такие в Непале видел, когда в отпуск ездил. Я тебе точно говорю, это что-то религиозное.

– Религиозное помешательство?

– Слушай, я там жил, в Гималаях, целых три месяца. Всё просветления искал после той истории в Манчестере. Весь Непал излазил, даже в Бутан ездил, хоть там и дорого, пиздец. В Тибет только не попал.

– И чего?

– Ну, я хорошо помню, как выглядят их религиозные причиндалы все эти, их иконы на тряпках и прочая мудистика.

– И?

– Здесь то же самое, только всё на китайском. И ещё. Обрамление, как у тамошних икон, только нарисована на них какая-то хуйня. Это не буддизм, в буддизме такой херни нет, я тебе точно это говорю.

– Кас, у тебя папа правоверный мусульманин.

– Кромм, хорош прикалываться. Я понимаю, ты меня сейчас подъебонами своими будешь типа терапевтировать. Но ты потом зайди и оглядись здесь, как следует. Я тебе ещё раз говорю: я был в Гималаях, я представляю, как их культура выглядит. Но здесь как будто кто-то её сымитировал и на китайский перевёл.

– А ты на китайском говоришь?

– Нет, арабский и фарси только.

– Два языка? Всего-то? Ну, ты и лошара!

– Почему два? Ещё татарский знаю, турецкий и азербайджанский.

– Тихо. Ключ скрипит.

Он сразу всё понял. Я сроду не думал, что такая туша может так быстро бежать по обледеневшей поселковой улице, но он летел, как заяц, подстёгиваемый ужасом. «Не стреляй, убери ствол», – шептал в наушнике Кас. Я слышал, как сзади взревел мотор «шеви-нивы», бежал, разрывая себе лёгкие ледяным весенним воздухом, бежал, глядя, как весь мир съёживается и прячется, тухнет, только массивная фигура Якова, словно окрылённая развевающимися чёрными полами пальто, летит впереди огромным гнусным грифом. Он выпорхнул на поперечную заасфальтированную улицу и…

Бах!

Две человеческие куклы, неестественно дёргая конечностями, пролетели над светлым пятном, которое уличный фонарь выжелтил в грязносером крошеве. Мотоцикл «Урал» с коляской, ёбаная сраная повозка, лежал на боку, сиротливо крутя колесо. «Нива» подлетела сзади и остановилась, взвизгнув тормозами и обдав голени шрапнелью мелкого гравия. Кас выскочил из дверей и бросился к лежащему Якову, пока я переводил дух, убирая, наконец, ставший ненужным «ругер» за пазуху.

– Ну? – спросил я, когда смог более-менее отдышаться.

– Пиздец, – ответил Кас. – Открытая черепно-мозговая, пульса нет.

Над согнутой бело-голубой фигурой Каса, упакованной в комбинезон, в темноте медленно взошёл мутный силуэт мотоциклиста.

– Вы чо, бляди, глаз что ли нету нихуя, – промычал он.

Мрачный запах застарелого перегара сопроводил этот риторический вопрос. Селянин был мертвецки пьян. Кас быстро встал и молча зарядил ему с левой точно в глаз. Байкер рухнул навзничь, что-то блея про «понаедут, потом в темноте тут гоняют».

– И чего? – спросил я.

Кас стянул берет и повязку, устало вздохнул и помотал головой.

– Совсем?

– Думаю, он ещё до земли долететь не успел, уже подох. Вот тварь, а?

– Сука.

– Сука.

Надо было срочно уходить.

День восьмой.

Среда, 24 марта.

17:10

Принял душ, слегка полегчало. Сделал кофе.

Послушай. Ты. Вот, ты, кто сейчас читает эти записи. Я тебя не знаю, но это неважно. Просто поверь мне. Я знаю, что всё это будет звучать… Нет, не звучать, выглядеть – ведь ты же не слышишь моего голоса, ты только видишь оставленные мною буквы… Я знаю, что всё это будет выглядеть полным бредом. Я сам никогда не поверил бы таким свидетельским показаниям. Но прошу тебя: хотя бы на несколько минут умерь свою критичность и просто прочти всё, что я написал, без осуждения. Тогда я буду знать, что всё было не напрасно.

Кас быстро сделал слепок (полную копию всех данных) смартфона мёртвого Якова и бросил его на подоконник у входа в дом. Уже в машине, по дороге к областному управлению ФСБ (руководство дало указание реализовать материалы через них, а не через милицию), я нашел среди контактов заветное слово «мама». Через полчаса мы уже знали, где живёт абонент. Кас отправился к чекистам, а я двинул к «маме».

В жизни я видел много невероятного. Но такого – никогда. Нужно ещё кофе.

День восьмой.

Среда, 24 марта.

17:22

Мама Якова жила в элитной многоэтажке, настолько огромной, что она походила на Великую китайскую стену с окнами. Я нажал кнопку звонка и услышал голос консьержа:

– Кто там?

– Полиция, откройте, пожалуйста.

– По какому вопросу вы к нам так поздно?

– Слышь, грамотей, открой дверь. Иначе я вызову наряд и задержу тебя за препятствование проведению оперативно-розыскных мероприятий, – сказал я, чувствуя как в груди клокочет ярость.

Дверь слегка приоткрылась и в щели показался румяный парень лет двадцати пяти, что характерно, вооружённый. Я ткнул ему в лицо поддельное удостоверение. Он внимательно прочёл данные и с профессиональной улыбкой приоткрыл дверь чуть пошире.

– А вы к кому? Мне надо вас в журнал занести, – сказал он.

Я глянул на его закуток. Наверняка там есть тревожная кнопка и возможность заблокировать все двери. Стекло на вид вполне похоже на бронированное. Я вздохнул, вынул из кармана изъятый у Якова начинающий выцветать снимок, сделанный на древнем «полароиде», и показал парню.

– Ты думаешь, я, сотрудник центрального аппарата МВД, приехал из Москвы в эту жопу, чтобы отчитываться перед юными швейцарами? Посмотри-ка на этот снимочек. Нравится?

– Нет, – с секундной задержкой ответил парень, побелев от ужаса.

– А то я тебе могу таких фоточек ещё пару десятков показать. Надо?

– Нет. Прошу вас, не надо.

– А ты смотри, смотри. Не отводи глазёнки-то. Смотреть, я сказал.

– Я не могу, – ответил парень и его вырвало прямо на стол с журналом учёта посетителей.

– Подобных эпизодов больше двадцати. Если ты, юный мудак, будешь об этом языком трепать, человек, который всё это сделал и заснял, от нас скроется. И продолжит делать такое. Ты этого хочешь?

– Нет, простите.

– Тогда ты сейчас запрёшься у себя в каморке и будешь молчать до самого утра. А потом всю оставшуюся жизнь ты будешь молчать о том, что видел меня. До тех пор, пока не увидишь мою фоточку в газете рядом с пойманным маньяком. Ты меня понял?

– Так точно.

– Молодец. Даже маме не расскажешь?

– Никак нет.

– А любимой девушке?

– Нет, что вы.

Я доехал на лифте до самого верха и начал спускаться по широкой чистой лестнице, разглядывая номера квартир. На двадцать восьмом этаже остановился и позвонил в вишнёво-чёрную дверь с прихотливым орнаментом. Женский голос ответил почти сразу, несмотря на поздний час.

– Кто?

– Откройте, пожалуйста, с Яковом беда, – ответил я, положив руку на дверную ручку.

Как только ручка пошла вниз, я всем весом толкнул дверь и залетел внутрь. Передо мной стояла крупная женщина со светло-каштановыми волосами в красивом халате. Это определённо была женщина с портрета, только прилично располневшая. Мама.

– Кто вы? – спросила она поразительно спокойным тоном, учитывая обстоятельства.

– Тот, кого вам меньше всего в жизни хотелось бы видеть, – ответил я, вынув ствол.

Она никак не отреагировала на это действие, будто бы на миг потеряла зрение. По моему опыту, люди, наплевательски относящиеся к появлению пистолета перед их носом, делятся всего на три категории: слепые, невменяемые и те, кто понятия не имеет о том, что такое пистолет. Впрочем, судя по движению зрачков, мама Якова была вполне зрячей. Оставались ещё два варианта. Я выдернул шнур её домашнего телефона. Рядом лежал новенький мобильник, я опустил его в карман.

– Вы грабитель? – спросила хозяйка.

– Хуже, – сказал я. – Кто ещё в доме?

– Я живу одна уже много лет.

Зажигая повсюду свет, я осмотрел квартиру. Две большие комнаты действительно пустовали. Кровать в спальне белела разобранным бельём, рядом горел ночник, на полу страницами вниз лежал раскрытый пухлый том Толстого. На кухне царил идеальный порядок. В санузле тихо работала навороченная стиральная машина, душевой кабиной недавно пользовались. Я вернулся в гостиную.

Хозяйка опустилась в кресло, достала сигарету, отточенным механическим жестом запалила спичку и закурила. Я, наконец, смог её как следует рассмотреть. На вид ей было максимум сорок пять или пятьдесят, впрочем, полные люди часто выглядят моложе своих лет, да и пластическая хирургия в наши дни способна творить чудеса.

– Он жив? – её тон казался ровным, но пальцы, державшие сигарету, подрагивали, суетливо разминая фильтр мелкими движениями.

– Что вы об этом знаете? – ответил я вопросом на вопрос, протягивая ей несколько омерзительных снимков из дома её сына.

– Когда-то это должно было случиться, – вздохнула она и закрыла глаза. – Значит, сердце меня не обмануло. Как он умер?

– Я бы очень хотел сказать, что это я вышиб ему мозги, но, увы. Судьба лишила меня такой возможности. Его сбил мотоциклист. Вернёмся к моему вопросу: что вы об этом знаете?

– Сейчас уже нет смысла обо всём этом говорить, – устало ответила женщина, не поднимая век. Слеза выкатилась из уголка правого глаза и покатилась по её румяной щеке.

Я сбросил куртку, стащил свитер, взял стул и сел на него верхом, скрестив руки поверх спинки.

– Как вас зовут?

– Элеонора, – ответила женщина, по-прежнему не открывая глаз.

– Элеонора, посмотрите на меня.

Она подчинилась. В её взгляде не было ничего, кроме усталости и равнодушия. Ни боли от потери сына, ни ненависти к вестнику, принесшему дурные новости – ничего. Холодная рыбья прострация.

– Вы приняли какие-то таблетки?

– Только валидол.

– Это хорошо, потому что я вынужден спросить вас ещё раз: что вы знаете об этих снимках, на которых ваш сын запечатлён в момент совершения тяжких преступлений над несовершеннолетними?

– Я не хочу говорить об этом.

Я вздохнул.

– Элеонора, посмотрите на меня внимательно. Я не являюсь сотрудником полиции. Вам не удастся спрятаться за спинами адвокатов или прикрыться законом. Сегодня я – закон. Посмотрите на эту штуку. Знаете, что это? Мы зовём эту смесь «волшебником». Они бывают разные, но все они творят чудеса. Например, этот «волшебник» помогает мне разговаривать с теми, кто не хочет разговаривать ни с кем. В этом шприц-тюбике содержатся миорелаксанты, которые превратят вас в медузу. Кроме того, сюда входит препарат, который усилит вашу чувствительность в десятки раз. Ваша кожа станет такой же ранимой, как поверхность глазного яблока. Вы понимаете?

Она хмыкнула, но довольно неубедительно.

– Я буду вас пытать, Элеонора. Я буду пытать вас очень, очень долго. Мы с вами будем смотреть на фотографии, а потом я буду делать с вами то же, что Яков делал с этими детьми. Только медленно. Эти две-три недели покажутся вам отдельной, очень долгой и мучительной жизнью. Я буду резать и зашивать. Резать. И зашивать. Я буду отрезать от вас по небольшому кусочку до тех пор, пока вы не расскажете всё. Впрочем, нет.

Я встал и закатал рукава рубашки.

– Я буду пытать вас просто так. Раз уж мне не удалось отомстить Якову, я буду мстить вам. Каждая слезинка, каждая капелька крови отольётся вам сторицей.

Элеонора вздохнула и сказала:

– Наверняка, вы говорили это много раз в своей жизни. И, знаете, я вам верю. Но я вас не боюсь.

– Это пока. Пока не боитесь.

– Нет. Вы не понимаете, – печально улыбнулась она и встала с кресла. – Пойдёмте, я покажу вам кое-что.

Она прошла в спальню и открыла старинный шифоньер. Отодвинув многочисленные, зашуршавшие полиэтиленом платья, Элеонора тяжело присела, открыла небольшой сейф, прятавшийся под одеждой и извлекла оттуда какой-то небольшой предмет. Я, на вский случай, держал её на прицеле.

Элеонора повернулась и показала мне изящную стеклянную ёмкость странноватой формы, более всего походившую на нераскрывшийся бутон. Она с усилием вывернула из горлышка притёртую пробку и перевернула флакончик донцем вверх. Зеленоватая светящаяся капля, вздрогнув, слезинкой повисла на горлышке и через секунду полетела вниз.

– Ну, вот и всё, – отрешённо сказала Элеонора.

– Что всё?

– Если вы хотели пытать меня, вам лучше поторопиться, потому что до утра я уже не доживу. Это была последняя капля моего «волшебника». Он давал мне жизнь. А больше его нет. И без Яшки уже не будет.