Читать книгу Океан Разбитых Надежд - Макс Леман - Страница 10

9

Лето только-только началось, но оно уже не может не радовать людей замечательной погодой. Яркое солнце освещает своими лучами рыжеватого оттенка черепичные крыши, алые бутоны высаженных вдоль улицы роз, десятки самых разных и непохожих друг на друга лиц. Я отчаянно закрываюсь от солнца ладонью, а глаза опущены на разноцветную плитку под ногами. Когда тонкие щели исчезают под подошвами, я вспоминаю далёкое беззаботное детство. Когда мне было шесть, я любила резвиться на кладке, и мне не было так важно, где я находилась: в кипящем туристами центре Йорка или на окраине безлюдного Хантингтона. Я просто жила, жила и наслаждалась тем, что могу играть в игру сама с собой. С настоящей собой. Я быстро бежала вдоль кирпичных домиков, железных заборов и осиновых аллей, но никогда не позволяла себе наступить на щель. Чуть позже мне пришлось позабыть об этой игре, ведь мать поставила меня на каблуки, в которых, кстати, не очень-то удобно прыгать по плиткам. Я пыталась, и даже не один раз, честное слово. Когда мне было одиннадцать, и мама вела меня на предварительный показ, я уже стояла на каблуках высотой в пять сантиметров. Сложно ли мне было ходить на них? Совсем нет, я быстро свыклась с ними. Настоящий кошмар ждал меня прямо тут, на плитках. Остановившись тогда, я, покачавшись, постаралась перескочить через еле заметную щель. Разумеется, ничего у меня не вышло, только платье запачкала, свалившись в небольшую канаву, что была прямо подле дорожки. Велосипедный звонок заставляет меня оторвать глаза от плитки и вернуться из воспоминаний в реальность. Мимо проезжают велосипедисты, и рядом постоянно раздаётся прозрачный звон, который в следующую же секунду растворяется в общем уличном гаме. Машины пролетают мимо, оставляя в чистом воздухе после себя выхлопы. Люди торопливо бегают по тротуару: кто-то активно обсуждает планы на лето по телефону, а кто-то несёт в руках букет душистых цветов на долгожданную встречу. Остаётся надеяться, что они не завянут от машинной вони раньше времени.

Искусный монолог обрывает мужской трепет:

– И куда направляется самая красивая девушка школы? – Тяжёлая рука падает на моё плечо.

Я вздрагиваю от неожиданности, и лямка джинсового комбинезона почти слетает с моего плеча. Кстати, я всё-таки решила надеть его вместе со своей любимой белой футболкой. Концы широких штанин я аккуратно подвернула, а ремешок подобрала белоснежный, чтобы тот сочетался с футболкой. Мама, безусловно, была бы против моего наряда, если бы заметила меня в нём, ведь истинной английской даме не положено носить джинсы. Но теперь, когда я перелистнула одну страницу своей жизни, я готова пойти на жертвы.

Я начинаю судорожно поправлять сползающую лямку, приговаривая:

– Моррис! Чёрт тебя побери, у меня сердце в пятки ушло! – бурчу я не столько ему, сколько самой себе. Вообще-то, я боюсь многого, хоть и пересмотрела множество ужастиков, динамика которых была пострашнее моей жизни, и сюжет которых повергал в ужас. Я не переношу прикосновения.

– Оно и видно, – добавляет моё высказывание Лена, лениво вытаскивая руки из карманов брюк, – Всё лицо бледное, точно покойника увидела.

Лена появляется рядом с моим противоположным боком и быстро подстраивается под наш с Моррисом темп шага.

Хантингтон, на самом деле, большой район. Если как следует побродить по одиноким улочкам, обойти каждый, даже самый дальний переулок, что находится на другом берегу Ривер Фосс, то можно смело вычеркнуть из своей жизни несколько дней. Но есть здесь улицы, которые в априори оживлённее других. Одной из таких является Хантингтон-роуд, которая берёт своё начало в историческом центре Йорка. Разумеется, именно вдоль неё расположились все большие магазины, учебные заведения, театры и кафетерии. Дорога на ней не очень широкая, но, на моё удивление, она не оказалась загромождена заведениями. И именно вдоль неё чаще всего гуляет молодёжь.

– Так куда направляешься? Живёшь же, вроде бы, в другой стороне? – не отступает Моррис.

Я смотрю на него враждебным взглядом. Мне совсем не нравится, когда в мои планы вторгаются посторонние люди, поэтому я не спешу делиться ими со встреченными друзьями.

– Я в кафетерий, – вздыхаю я, уже боясь срыву моих планов. – Знаете, пирожные там пришлись мне по вкусу, а я как раз ничего не ела со вчерашнего вечера.

Я не стала упоминать про мою диету, которую я всеми силами избегаю. Когда я в последний раз вставала на весы, то искренне удивилась, как меня до сих пор не унесли северные ветра, что часто гуляют по Хантингтону. Затем я посмотрела на себя в зеркало, и не увидела ни одного лишнего килограмма: мои бёдра всё ещё в пределах нормы, моя грудь подтянута, а на талии идеальные изгибы.

Если честно, в кафетерий я иду отнюдь не из-за вкусных пирожных, игры уличных музыкантов или запаха только-только сваренного американо. Я иду туда, чтобы дописать письмо Люку. В кафе я не чувствую себя одиноко, в кафетерии угнетения совести не рискуют нападать на меня. В кафетерии меня ничего не отвлекает.

– А вы, ребят, куда путь держите? – решаю

отвлечься я от своих мыслей, но слова я произношу без особого энтузиазма. Сейчас мне меньше всего хочется говорить с теми, кто предложил мне настолько радикальный путь к принятию обществом.

– Просто гуляем. – отмахивается Моррис, и Лена бросает через меня возмущённый взгляд на юношу. Её левая бровь поднялась выше и изогнулась. Я всё гадаю, притворяется она или в действительности недовольна словами молодого человека.

– Так вы пара, выходит? – решаю пошутить я.

Но Лена, быстро реагируя на нападение, ставит меня на место перед Моррисом:

– Выходит, что да. Этот кретин сам позвал меня на свидание на последней вечеринке, а теперь делает вид, что ничего подобного не было. – бесстыдно критикует парня девушка.

Моррис хитро улыбается ей в ответ, но ничего не говорит. Я догадываюсь, в каком состоянии он был, раз осмелился позвать на свидание Лену Роун. Нужно быть либо чересчур активным, чтобы общаться с этой девушкой, ведь она ни секунды не сидит на месте, либо переусердствовать с алкоголем. Знаете, некоторым людям стоит поменьше выпивать, ведь шотландский виски безвозвратно сносит им крышу. Я лишь закатываю глаза.

– Зависть – плохая черта, Кэтрин Лонг. – неумело насмехается надо мной Моррис, – Ведь у тебя были на меня все шансы, но ты ими не пользовалась. – заканчивает он, после чего я коротко отбрасываю в ответ:

– Пошёл ты.

Время летит, а люди всё не меняются. Моррис как был, так и остаётся не только человеком не только лёгкого поведения, но ещё и полнейшим моральным уродом без каких-либо ценностей. Говорить на первом свидании о своей влюблённости в другую – не лучшая тема для разговоров. Но парни почему-то считаю наоборот. Я никогда их не понимала.

Лена же, приняв мой вызов, бьёт в ответ:

– А у тебя как на личном? – задаёт ответный вопрос Лена. Она хороша во всём: в танцах, в играх, в выборе сорта вина и в манипуляциях. Она никогда не отречётся от вызова. – Уже всё уладила с Грином?

Я стиснула зубы:

– Дай мне времени до завтра. – с наигранной мольбой в голосе обращаюсь я к девушке, всем своим видом показывая, что мне крайне неприятно её задание.

Лена продолжает в своей прежней манере:

– Конечно, конечно! Ты только выполни моё задание, и будь спокойна – тайна твоя развеется вместе с моими мыслями.

Я терпеть не могу тайны. Одного человека они заставляют говорить, выкладывать всё, как есть, а другого вечно молчать, не обронив ни слова о чужом секрете. Лене, кажется, нужен некий стимул, чтобы продолжать хранить мою тайну при себе. И этим стимулом являюсь я – разогретая глина в её умелых руках. Пока я в её ладонях, из меня можно лепить то, что не сумела слепить мать. Пока я на крючке, мною можно манипулировать, как душа пожелает. Пока я одна, я становлюсь частью общества.

Мы молча расходимся, когда подходим к зданию кафетерия. Он расположился на всём первом этаже ветхого кирпичного здания, высотой в четыре десятка футов. Выцветшие кирпичи покрылись тёмно-зелёным мхом, по колоннам деревянной веранды расползлись тонкие сплетения вьюнов. Я ступаю внутрь помещения – приятная коже прохлада дружелюбно принимает меня в свои объятья. Включенный кондиционер с огромным опозданием помогает мне справиться с потливостью – жгучие струйки стекают с меня рекой, весь лоб влажный, а ключицы горят.

Я оглядываю забитый зал. Свободный столик у окна – отличное местечко! Я устраиваюсь поудобнее на деревянном стуле, поставив рюкзак на стул с другой стороны столика. Мышцы спины, наконец, расслабляются, а по коже в очередной раз стекает капелька пота. Смахнув её со лба салфеткой, я разворачиваю к себе уже приготовленное на столе меню. Чашечка зелёного чая с мятой и несколько клубничных пудингов – как раз то, чего мне так долго не хватало!

Люди входят и выходят, впуская жаркий воздух внутрь. Небольшие картины с изображением кофейных зёрен чуть покачиваются при каждом открытии двери. А я всё думаю про Люка. Вечерний выпуск новостей выбил меня из колеи: репортёры поведали району историю, от которой кровь стыла в моих жилах. Семейная ссора привела к серьёзной потасовке, в результате которой погиб человек. Погибла Мисс Грин – биологическая мать Люка. Все знали, что Люк даже не пытался выстроить отношения с родителями, ведь их не выстроишь на бутылках дешёвого шампанского. В его семье выпивали, выпивали много и часто, практически не пересыхая. Сработала цепная реакция – один грех привёл к другому. Ребёнок пары остался без попечителей, поэтому был отправлен в единственный детский дом в Хантингтоне – детский дом, директором которого является моя бабушка. Я сразу же позвонила ей вчера – всё подтвердилось, но Люк всё ещё не в курсе про ситуацию с родителями. Его забрали работники социальной службы прямо из школы несколько дней назад, не оповестив о случившемся. Да и самостоятельно у него узнать никак не вышло бы: у Люка никогда не было выхода в сеть.

Я была не просто потрясена – я была подавлена. Жизни рушатся, будто бы игрушечные, одна за другой. Самое страшное – мне предстоит разбить всё, что осталось от жизни бедного парнишки. Мне поставили условие: либо я разбиваю жизнь человека во второй раз, либо во второй раз разобьют мою. Прошлым вечером я долго не могла взять себя в руки. Я метала белые листы, рвала в клочья исписанные и кричала отчаянно, что было мочи. Я сминала бумагу, сжигала её в пламени камина. Я наблюдала за тем, как тлеет ложь, но затем осознавала, что, если погаснет одна, всплывёт другая. Моя самая сокровенная тайна станет объектом обсуждения, осуждения и причиной моего непринятия. Я горько плакала, но ничего не могла с собой поделать. Самые страшные кошмары прячутся не в экране телевизора, а в головах людей. То, на что они готовы пойти ради сохранения репутации, пугает и повергает в сильнейший шок. Мой разум – мой самый страшный кошмар. Я достаю сложенный пополам листок из портфеля и продолжаю писать.

«Дорогой Люк. Есть в мире только одна вещь, загадочнее тебя. Это звезда. Если често, ты так похож на неё. Ты бороздишь темноту, окутывающую тебя, освещаешь себе путь одним собой и не нуждаешься в свете других. Тебя можно разгадывать долгими днями, месяцами, годами, но так никогда и не узнать, что скрывается за твоим одиноким таинственным светом. Его светлые лучи падали на пеня последние несколько дней и заставили широко раскрыть сомкнутые веки. Ты заставил меня открыть глаза, прозреть, и теперь я так хочу знать, почему это произошло…»

В его глазах я никогда не наблюдала ярких искр, в его неточных движениях никогда не было уверенности. Я знаю, что прячется за ними: бесконечное разочарование в других, опасения и тёмный страх. Много страха. Страх, который он встречал стойко, мужественно перенося все жизненные испытания. Люка унижали, Люка считали изгоем, но он справлялся с этими проблемами. Люка ни разу не любили, поэтому ему чужды эмоции и откровения. Я не знаю, как он справится с внезапной «любовью», которая своим весом заминает все его проблемы. Но у меня больше нет сил переписывать письмо. Каждое написанное слово для меня как лезвие ножа. И, когда их становится всё больше, я даже представить не могу, какую боль они причинят парню после их прочтения. Но жизнь заставляет выбирать: либо страдаешь ты, либо страдает кто-то другой.

Я откусываю пудинг – тесто сыпется на белоснежную тарелочку, а от чая вздымают вверх к потолку еле заметные потоки пара. Давненько я так не обедала. В любом случае, в детском доме смогу насладиться нормальными порциями, уж об этом повариха Хью позаботится. Ей никогда не нравились эксперименты над моим телом. Она постоянно сравнивает меня с тростинкой, какими поросли поля за детским домом. Я смеялась и отмахивалась, хотя в глубине души жаждала вырваться из цикла постоянных диет, правильного питания и занятий в спортивном зале. Настал тот момент. Я вырываюсь в общество – такое лживое и гнилое, поэтому сворачиваю несчастное письмо в конверт, который прихватила с собой.

Ещё кусочек – сливки и клубничный джем начинают растекаться по губам. Запивая еду чаем, я начинаю наблюдать за людьми вне кафетерия. День сегодня крайне неспокойный: вокруг фонтана через дорогу сгустилась толпа, где каждый борется за место под мелким дождиком, а детишки их бегают совсем рядом с дорогой; машины, поглощённые струями пешеходов, сливаются в длинной пробке, заслонившей переход.

Я протираю губы бумажной салфеткой, после чего складываю её пополам и сую под край блюдца. Где-то за окном мужчина в смокинге начинает кричать на водителя затормозившего такси, размахивая чёрной офисной сумкой. И только активные разговоры затмевают грязные ругательства. Это – наше общество. И мне тошно оттого, что мне предстоит стать его частью, опуститься так же низко, передав лживое письмо Люку. Кстати об этом – я отправляюсь в детский дом в тот же час.