Читать книгу Океан Разбитых Надежд - Макс Леман - Страница 11

10

Семь раз я хотела нажать на кнопку «Stop» на поручне, чтобы сойти с автобуса и не ехать в детский дом. Но стоило мне поднять руку, как что-то задерживало её в нескольких дюймах от красного пласта, а на седьмой раз я даже умудрилась положила на него палец. Шероховатость его заставила меня почувствовать отвращение, а желание помыть руки только усилилось. Мама растила меня в идеальном порядке, блестящей чистоте и аккуратности. Она не забывала напоминать мне о правилах личной гигиены. Помнится мне, что она одним весенним днём она заставила меня помыть руки целых десять раз. Мы тогда собирались на ужин к её потенциальным клиентам, и, разумеется, мама сгорала от желание произвести на них приятное первое впечатление. А характер человека познаётся в его ребёнке – какая мать, такое и дитя. И мама очень злилась, если дитя вдруг не соответствовало выдвинутым идеалам. В тот день мне не было дозволено касаться пыльной мебели, жирной посуды и иных поверхностей. Так мать и приучила меня избегать всего грязного. Мне как ребёнку, конечно, больше всего на свете хотелось с разбега влететь в стог сена, прыгать по лужам и играться в песочнице, но мои желания обернулись крахом. В тот день я не сделала ничего подобного – я вела себя, как настоящая Леди, соблюдая все известные и неизвестные манеры. Когда я коснулась той кнопки на поручне, мне вдруг вспомнился едкий аромат мыла. И поэтому я отпустила свою затею.

Я сразу поняла – нужно перебороть страх и оставить несчастную кнопку в покое, иначе будет хуже. И вот, сейчас басы песни бьют по перепонкам и я надеюсь, что рядом сидящие люди не слышат музыку в моих наушниках. Вы скажите, мол, просто убавь громкость. Но я не могу сделать это. Тогда мысли заполонят всё пространство в голове и, боюсь, там не останется свободного места. Я то и дело буду возвращаться к думам о Люке и о лживом письме в кармане моего рюкзака. Эти мысли громче музыки, эти мысли громче рыка реактивных двигателей. Нет такого звука, который затмил бы голос совести.

Автобус круто поворачивает влево, и я, чуть покачавшись между людьми, замечаю в стекле напротив очертания детского дома. По шее пробегают морозящие мурашки, и, думаю, они сделали это отнюдь не благодаря эффектам 8D музыки.

Помню, как на одном из совместных вечеров в диалоге промелькнул мой девиз: «К чёрту индивидуальность!». Я кричала радостно, будто освободившись от тяжёлых оков. Что есть крепкие объятия и утешения, когда молодая душа рвётся вон? Никто не в силах остановить её. Я вырывалась из установленных матерью рамок, я освобождала своё тело от плена, я очищала свой разум от лишних мыслей. Мы с ребятами смеялись, смеялись долго-долго. Детский дом находится за городом, поэтому никто посторонний не мог слышать наш смех. Мы никому не мешали. Они освобождали меня. Они все помогали мне тем июльским вечером стать частью их большой и лживой семьи.

Я так резко выдёргиваю наушники, что даже круглые серьги легко покачиваются. Моя грудная клетка проваливается вовнутрь каждую секунду, и рёбра больно царапают мою плоть. Я стараюсь выровнять дыхание, но у меня ничего не получается. Я стараюсь овладеть своим телом, но у меня не выходит – руки продолжают трястись так сильно, будто я схватилась за оголённые провода. И, как бы я не пыталась успокоиться, у меня нет на это никакого шанса. Человек бессилен перед страхами, когда он один.

Автобус же тем временем уже подъезжает к нужной мне остановке, которая находится недалеко от широких ворот детского дома. Скрип колёс, негромкий скрежет тормозов и очередной вздох автоматических дверей – я на месте. Поправив причёску, я ступаю на тротуар и смотрю чуть дальше – высокие ворота, состоящие из переплетённых прутьев, широко распахнуты. За высоким забором скрываются десятки раскидистых ветвей, громадных зелёных крон, больше напоминающих купола. Под ними мы с ребятами прятались и от обжигающих солнечных лучей, и от сильнейших ливней. На территории детского дома давным-давно был высажен далеко не один фруктовый сад, и маленькие, ещё не созревшие яблочки приминают молодую траву после каждого порыва ветра. Белые лилии высажены в каменных клумбах вдоль забора. Душистый запах полностью обволакивает меня, стоит только сделать шаг. Аромат теряется на коже моей шеи, впитывается в неё, в одежду, в распущенные волосы. Мне очень нравится место расположения детского дома: окружающие бескрайние поля завораживают своим величием, над далёкой лесополосой возвышаются холмы, и природа здесь воссоединяется с человеком. Никакого гула транспорта, никаких переплетённых разговоров. Собор остаётся совсем далеко, и талантливого юного хора, который исполняет церковные песни, да и колокольный звон тут не услышишь. Одно только журчание близкой речушки, мелодичный стрекот цикад и тихий шелест листьев.

Я миновала ворота. Во дворе детского дома всё так же немноголюдно: всего две машины, одна из которых принадлежит моей любимой бабуле, а вторую я вижу впервые. Её владельцы, похоже, всё ещё сидят внутри. Должно быть, кто-то подъехал, чтобы обзавестись новым членом семьи. Так и хочется уберечь людей в машине, сказать им, что они делают очень плохой выбор, забирая одного из тех ребят.

Каждый ребёнок из них скрытен настолько, что ни один родитель до конца не познает мысли своего дитя. Каждый ребёнок из них ежедневно натягивает маску, под которую не заглянуть даже за кулисами погорелого театра. Каждый человек хранит в себе некую тайну, которую не обязательно знать всем. Но самые умные из людей пользуются чужими тайнами.

Но я не бегу к неизвестной машине, не стучусь в тонированные окна и не спешу отговаривать людей, сидящих внутри, от роковой ошибки. Некоторым из нас нужно ошибаться до тех пор, пока урок не будет выучен. Я тихо трясу рюкзаком на спине и решительно двигаюсь в сторону почтового ящика. Скинув со спины груз, я шмыгаю рукой под молнию. Свёрнутый конверт с письмом лежит сверху, поэтому долго искать в вещах его не приходится. Я собственноручно запускаю механизм, которая уничтожит все остатки чьей-то жизни. Я подвергаю Люка осуждающим взглядам, делаю из него объектом обсуждения и всеобщего внимания. Люди чудовищны, и я должна с этим смириться. Мне всегда было так далеко до окружающих, а теперь жизнь других оказывается слишком близко, и я не могу устоять перед таким шансом лишиться индивидуальности. Бумажный конверт летит в почтовый ящик, и уже через секунду глухо приземляется на горстку из десятков подобных ему.

Тёплый июньский ветер поддувает мне в спину, и я решаю, что больше мне у почтового ящика делать нечего. Механизм успешно запущен. В последний раз глубоко вдохнув запах распускающихся цветов, я срываюсь с места и направляюсь к крыльцу детского дома. Тонкая извилистая дорожка, засыпанная гравием, ведёт меня к главному входу, где меня уже ждёт широко улыбающаяся бабуля. По мышцам проносится волна расслабления: всё худшее позади, утверждаю я. Или нет? И как же я вздрагиваю, когда в десяти футах от меня широко распахивается металлическая дверь автомобиля.

Голубые глаза бабушки в момент разбегаются: они смотрят то на машину, то на меня. Но я махаю рукой в сторону автомобиля, параллельно чувствуя, как сердце продолжает колотиться от неожиданности. Бабушка, взяв мой одобряющий жест на заметку, подходит к автомобилю, и в ту секунду оттуда выходит достаточно немолодая пара. Кажется, бабуля с ними давно знакома: тёплые объятья с женщиной, а рядом стоящий мужчина вообще целует бабушкино запястье! Честно говоря, от последнего у меня чуть челюсть на землю не упала.

До этого я не встречала мужчин, способных на проявление истинных английских манер. Все мужчины, которые окружали меня, всегда были бестактными, необразованными и не имели и капли уважения к противоположному полу. Кто знает, может, джентельмены – всё же не выдумка известных писателей-романтиков. Мужчина, который так тепло и нежно поздоровался с моей бабушкой, выглядит достаточно статно: белоснежная рубашка идеально выглажена, а пуговицы её застёгнуты; серый пиджак мужчина перекинул через левую руку; классические туфли совсем чуть-чуть покрылись уличной пылью, но она нисколько не портит вид мужчины – даже наоборот, делает его более естественным, живым. Его волосы уже седые, но лицо остаётся подтянутым, и на нём я с большим трудом могу разглядеть морщины.

Я уже преодолеваю остаток пути:

– Добрый день! – пытаюсь улыбнуться я, с интересом смотря на будущих родителей.

Женщина поворачивается, и её тёмные каштановые волосы легко колышутся на ветру. Мне нравится её аккуратно подстриженная чёлка, которая почти достигает её тонких бровей. Одета она просто: алая водолазка, светлые джинсы и белые босоножки.

– Знакомьтесь, это моя внучка, Кэтрин. – бабушка ладонью указывает на меня, хоть в жесте этом и не было необходимости: пара давно догадалась, что смотреть нужно не на проползающую мимо гусеницу, – Она помогает мне с бумагами. Кэтрин, знакомься, это семейство Кларк, они помогают нам материально. – бабушка заканчивает на одном дыхании.

Я осторожно кидаю взгляд на заднее сиденье автомобиля. И вправду: оно заставлено многочисленными картонными коробками, швы которых аккуратно закрыты поблёскивающей изолентой.

Мне кажется, что бабушкино любимое занятие – восхваление меня всем, кого она только встречает на своём пути. Она может долго-долго рассказывать о моих школьных успехах, скорому карьерному росту в индустрии моды и моём добром сердце. А я, как и положено хорошей внучке, безмерно благодарна ей за каждое тёплое слово и еле успеваю прятать румянец на щеках. Мама никогда не считала нужным хвалить меня за те или иные успехи, ведь она считает, что все они – её рук дело. Я постоянно удивляюсь тому, насколько критична разница между бабушкой и матерью.

– Очень приятно. – скромно отзывается женщина, протягивая мне руку. Я протягиваю руку ей в ответ. – Сара. Это Лиам, мой верный спутник и самый щедрый человек, которого я знаю. – с гордостью заявляет женщина, и я не могу не улыбнуться. Таких людей, как они – искренних, щедрых и с большим сердцем, – почти не осталось. Но мне больше не хочется быть таковой: слишком тяжелая ноша для хрупкой девушки. Моя доброта и щедрость не один раз оборачивались против меня же. Моё великодушие безжалостно рвали на клочья, втаптывали в чёрствую землю раз за разом. Мною пользовались, как игрушкой, а затем выбрасывали на улицу. И, когда меня в таком состоянии встретила Лена, всё стало только хуже. Осколки сердца слишком сильно скребутся в груди, к глазам подкатывают слёзы, а горло стремительно пересыхает. Мышцы сводит, и я не замечаю, как сильно начинаю сжимать руку бедной Сары. Спустя ещё мгновение женщина отстраняется.

– Вот и славно, – бабушка заключает ладони в тугой замок, – Кэтрин, поднимайся на второй этаж и занимай свободную комнату. – заканчивает она.