Читать книгу Океан Разбитых Надежд - Макс Леман - Страница 9

8

Я иду вдоль оживлённой улицы, но всё вокруг для меня давно окрашено в серый цвет. Я не вижу лиц прохожих, не замечаю звуков проезжающих мимо автомобилей, забываю про землю под ногами. Вдалеке садится солнце, уступая место злосчастной тьме, от которой мне не скрыться даже под последними лучами. Ветер обдувает мокрые от слёз щёки, а те всё вытекают и вытекают. Солёные капли сохнут на лице, оставляя после себя серые разводы. Дыхание превратилось в негромкие всхлипы, в горле давно сухо, будто я на пила целую вечность. Ноги еле несут на себе тяжёлое тело, я вот-вот грохнусь прямо посреди тротуара.

Почему именно меня заставили разбить сердце человеку? Потому что я должна стать такими же, как все. Ведь людям свойственно разбивать сердца других. Я сама поставила перед собой задачу – вырваться из рамок, стучась в дверь дома Морриса. Но кто же знал, что сразу за рамками меня ожидает кромешная тьма. Будь ты проклята, гребаная деревяшка!

Я вхожу домой и захлопываю за собой дверь. Поток воздуха в последний раз подхватывает уголок моего небесно-голубого платья. На часах семь тридцать, дома никого нет, кроме меня. Только я и мои тайны. Только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой.

Уютная пижама, распущенные волосы, мятный чай и замороженный чизкейк. Любимый плей-лист, открытые вкладки в «Google» с образцами письма и белый лист бумаги прямо перед носом. Белый лист, которому суждено быть запачканным сотнями лживых фраз. Белый лист, на котором никогда не будет отражения той действительности, которой он заслуживает. Бедный Люк. Он ведь не виноват в моей трусости.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать данное письмо, я хочу заметить, что это будет очень смелый поступок с твоей стороны. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала его. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Примерно в шестом классе я начала замечать за собой странные вещи. Например, стоя около школьного крыльца, я любовалась твоей хитрой ребяческой улыбкой, которая лишь изредка украшало твоё унылое лицо. Я восхищалась бархатным голосом, который ты подавал раз в несколько дней. Я рассматривала твои мягкие кудрявые волосы. Мне было особенно интересно наблюдать за тем, как их колыхал ветер. Ведь, когда он делал это, я могла разглядеть твои выразительные глаза, которые ты прятал под длинной чёлкой. Тогда я и догадываться не могла, во что перерастёт мой интерес.

Помнишь, как ты засмотрелся на меня, и споткнулся о бордюр на занятии физической культуры? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я удивлялась твоей искренности. Ты не позволял себе улыбаться другим, ты не смеялся над чужими шутками, хотя они были намного остроумнее моих. Ты влюблял меня в себя, Люк, своим острым, своей медленной походкой и своей блестящей улыбкой. Той, которая была предназначена лишь для меня одной…»

Этот парень никогда не смеялся ни с моих шуток, ни с шуток других – на его лице я ни разу не замечала той улыбки, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в неблагополучной семье. Я громко стучала высокими каблучками, когда проходила по длинному школьному коридору, и чёткий стук разлетался во все стороны. И, когда все парни сходили с ума, начиная любоваться не то длинными ногами, не то большой грудью, Люк тихо покидал коридор. На занятиях физической культуры мы вовсе не пересекались. В действительности же Люк никогда не замечал меня, хоть это и было трудно делать.

Я кладу гелиевую ручку рядом с исписанной бумажкой и перечитываю полученные абзацы. Я пробегаюсь глазами по буквам, составляющих фразы, предложения. Бумага пропитана грязной ложью. Я вздыхаю, а затем сминаю в руках бумажный лист. Когда он окончательно превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро под столом. Гелиевая ручка вновь появляется в моей ладони, а я смотрю на новый чистый лист перед собой. Затем я начинаю выводить слова.

«Дорогой Люк!

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать данное письмо, я хочу заметить, что это будет очень смелый поступок. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала его. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Твой бархатный голос ласкал мои уши со времён младших классов. Ты громко рассказывал интересную историю из своей жизни, и я не могла оторваться. Ты с таким невероятным восторгом описывал всё, что помнил. Из твоей груди вырывались вздохи, разум составлял красивейшие фразы, а сердце придавало им чувственности…»

Я неуверенно ставлю точку в конце предложения. Люк никогда не подавал голоса в школе. Он молчал всегда: и на уроках, и на переменах. Этот парень никогда ни с кем не общался. У него не было друзей или хотя бы товарищей как в младших классах, так и в старших. Я осознаю, что никогда в своей жизни не слышала голос Люка до последней нашей встречи. Люк никогда не передвигался по коридорам медленно, как об этом написала я. Когда он бежал к главному выходу, он мог снести с ног не только учеников, но и педагогов. Юноша ни на секунду не задерживался в школе.

Я бросаю гелиевую ручку на стол и, вздыхая, подпираю голову двумя руками. Лена дала мне слишком сложное задание – не только солгать человеку, но и постараться разгадать его. Разгадать его настоящего, чтобы письмо было максимально похоже на правду. Мне больно, мне обидно. У меня складывается ощущение, что моё становление частью свободного от рамок общества точно специально осложняют.

Впервые я почувствовала, что ложь может быть горькой и обидной. В сто, нет, в тысячу раз обиднее самой страшной правды. Для меня сотворение лжи – самое трудное, что только может быть. После расчётов по математике, разумеется. Но общественные отношения строится на постоянной лжи, коварном обмане и эгоистичных манипуляциях, поэтому мне некуда деваться. Я медленно поднимаю голову, беру третий лист, кладу его перед собой и начинаю писать вновь.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Чёрт возьми, я больше не могу молчать – так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя, при этом сохраняя ровность дыхания. Я больше не могу сдерживать себя. Твоё молчание заставляет меня говорить, твоя быстрая походка заставляет меня задумываться над пунктом твоего назначения, твой томный взгляд сбивает моё дыхание. Твой загадочный вид выдёргивает меня из образа, который я тщательно оттачиваю почти ежедневно. Я хочу разгадать тебя. Я жажду знать, почему ты действуешь на меня подобным образом…»

Хочешь солгать – скажи долю правды. Так я и поступаю. В этом мире не осталось ничего святого, раз правду мы теперь выдаём за ложь. Поставив последнюю точку на сегодня, я отбрасываю исписанную бумагу в дальний угол стола и даю себе обещание, что обязательно закончу письмо чуть позже. Ведь я не хочу, чтобы моя тайна стала темой обсуждения для не одной тысячи человек. Эгоистично и глупо, скажете вы, но разве высокая репутация – не то, к чему вы все так яро стремитесь? Открою вам маленький секрет: высокая репутация строится на разбитых низких. Всё в этом мире элементарно, высокомерно и жестоко. А сейчас мне нужно немного отвлечься.

Я беру в руки горячую чашку зелёного чая и делаю несколько маленьких глотков. Осторожно-осторожно, ведь кипяток больно обжигает остывший язык. Глоток за глотком – мята должна меня успокоить. Мята поможет мне вернуться в повседневность. Я начала пить чай с мятой одним далёким Рождеством. Тогда я была в третьем классе. На Рождественских каникулах я, как и обычно, осталась в детском доме бабушки на несколько праздничных дней. Здание было украшено многочисленными сверкающими гирляндами, внутри повсюду шуршала мишура, а подарочные коробки были на каждом шагу. В этот период самые добрые люди Йорка и всего округа отправляют подарки детям, которые по вине своих родителей были лишены шанса на их получение. Подарочная обёрточная бумага шелестела так громко, что не все дети услышали тихий перезвон колокольчиков Хью – повариха лет шестидесяти, которая до сих пор работает в детском доме. Так эта милая старушка приглашала детей за праздничный стол, где нас поджидал зелёный чай с листами мяты, рождественские пудинги и бесконечно долгие, но очень интересные истории из прошлого. С тех пор я ни на день не расстаюсь с ним.

Я встаю со стула и медленно перемещаюсь в гостиную. Последний рыжий луч садящегося солнца освещает лежащий на тумбе пульт от телевизора. Мне срочно нужно отвлечься. Я направляю пульт в сторону широкой плазмы и нажимаю на красную кнопку. Искусственный свет слепит глаза, а я лишь пощурилась. Я начинаю канал за каналом, но мне даже посмотреть нечего. Щелчки кнопок пульта раздаются в пустой комнате, слегка напрягая моё сознание. Шестнадцать – это возраст, когда тебе уже не интересно смотреть американские сиквелы, но и к чему-то более взрослому переходить не хочется. Шестнадцать – это возраст, когда ты уже не смеёшься с нелепых шуток из любимого шоу и не дрожишь от страха, когда на экране транслируют будоражащий ужастик. В этом возрасте людям вообще что-нибудь интересно? Как оказывается, да. Тайны, ложь и скандалы – вот, что по-настоящему увлекает разум подростков. Поэтому я, следуя примеру большинства, останавливаюсь на новостном канале – там всегда говорят о каких-нибудь разборках, о потасовках и, главное, раскрытии самого сокровенного. Интересно, что смотрит Люк? Да и смотрит ли он телевизор вообще? Честно, я считаю, что телевизоры давным давно вышли из моды, ведь смартфоны полностью заменили их. В плоских кусках алюминия и новостная лента, и развлекающие видео, да и в игры на них поиграть можно без специальной приставки. Люк не имеет ни одной странички в социальной сети. Люк не зарегистрирован ни на одной онлайн-площадке и не состоит ни в одном сообществе игроков. Я осознаю, что у Люка нет ни смартфона, ни выхода в интернет.

К моему большому удивлению, беглый говор ведущего способен перекричать мои мысли, и я точно ошпаренная вскакиваю с мягкого кресла. Я рывком откидываю пульт на светлую деревянную тумбу, установленную рядом с креслом, после чего рвусь ближе к телевизору.

Вообще-то Хантингтон – самый тихий район при Йорке. Здесь достаточно редко грубят в общественных местах, устраивают разборки и затевают драки. О кражах я ничего сказать не могу: практически каждый дом находится под оплачиваемой администрацией охраной. Хантингтон – это городок, который бережно хранит внутри себя почти тысячелетнюю историю. Здесь широкие стволы деревьев принимали многочисленные пули, здесь потрескавшаяся каменная кладка далеко не один раз сыпалась на мелкие кусочки, здесь находятся одни из древнейших икон. Чаще всего сюда приезжают образованные люди, чтобы насладиться окружающей средой и проникнуться истинным английским духом. Но то, что произошло с одной из семей Хантингтона, не укладывается у меня в голове.