Читать книгу Театр и жизнь. Записки старой провинциальной актрисы - Маргарита Анатольевна Оконечникова - Страница 17

Ну что ж… продолжим?

После 7 ноября мы достаточное время жили у тети Кати. Все гуртом – и веселее, и даже как-то теплее. А в блокаду были три вещи хуже всего. Не знаю, что первое, что второе – скорее всё вместе. Это, конечно же, голод; холод (на окнах изнутри висели сосульки и стены комнаты были заиндевелые. А что же еще? Об этом обычно никто не говорит. Вечная ночь. Это волосы дыбом! За водой на Неву, слава Богу, не ходили – а мамочка, как сейчас помню, в тазик эмалированный собирала снег – он был абсолютно чистый, даже не было никакой накипи, когда мы потом кипятили воду в этом же тазике. Ведь мамочка работала с людьми относительно благополучными – имеющими обычно воду в доме, поэтому ей, как она считала, нужно было тоже выглядеть «комильфо». Беда в том, что она собирала снег почему-то голыми руками и, конечно же, отморозила их (всю жизнь потом мучилась).

Комната была большая (больше 20 кв. м). Прежде на этом месте была «зала» площадью больше 40 кв. м, но потом ее разделили капитальной стеной. В меньшей половине жила бабушка, а в большей тетя Катя с семейством. О муже тети Кати ничего не знаю – а вот сынок ее, семнадцатилетний Игорь, сразу же пошел в военкомат добровольцем, добавив себе год или больше, и сразу сгинул. Я помню, как бабушка с тетей Катей сидели за столом и обсуждали новости. Стол был центром дома: на нем резали хлеб, пересыпали крупу, песок, табак (тетя Катя курила), а я потом мочила слюной ладонь и вылизывала все это. Жили очень дружно – помимо того, что отец возмущался тем, что бабушка не работает и сидит у него на шее (ведь эти 125 грамм именно «иждивенцам» давали). И как мама ни пыталась его убедить в том, что именно из-за нас она уволилась – он этого не понимал.

Утром все расходились по делам, скидывая на нас с Боренькой всё, чем они укрывались ночью. Мамочка отрезáла два кусочка хлеба, намазывала их тонюсенько маслом и присыпала сахарным песочком, когда и то, и другое начали выдавать на детские карточки. Это нам с ним была еда на весь день. Мы, не вылезая из-под одеял, крошили этот хлебушек очень мелкими кусочками возле себя на постели и потом весь день сосали их. Ведь в блокаду все сосали, а не ели: положишь на язык, прижмешь к нёбу и, пока не растает, получаешь наслаждение, и только потом берешь следующую крошку. Мама всегда ругала нас за это, но вот когда вроде всё иссосал и вдруг находилась еще одна крошечка – такое счастье! (Я все это доподлинно помню).

И вот однажды… еще и еще прости меня, Господи! У меня пропал целый кусочек хлеба, а не крошечка. Я, конечно же, решила, что его съел Борис, и как он меня ни уверял, что он не ел, я не верила. Ну и как старшая отлупила его. И только когда увидела кровь, пришла в себя (ну чем не второй папочка?). Видимо, я влепила ему по носу. Господи! Как я Бореньку молила простить меня, даже его довела до слез своими просьбами, потому что он, как он говорил, давно простил. Я на самом деле была в отчаянии от такого поступка. Поэтому и у мамочки, тут же ей рассказав, молила о прощении. А этот кусочек нашелся за диваном, на котором мы с Боренькой лежали. Господи, прости и помилуй!

Где-то уже в декабре, перед Новым годом, тетя Маруся выкупила праздничный паек и понесла домой. Нас-то в квартире не было, дядя Леня умер, и они переселились в кухню, т.к. в ней не было окон, ниоткуда не дуло – вроде теплее.

Юрочка был очень плох и попросил у нее в рот положить чего-нибудь. Она сказала, что скоро будет «обед». Но все же дала ему чайную ложку сахарного песку в рот, постелила ему на плите:

– Поспи пока, – говорит (чтобы время до обеда для него быстрее пролетело).

Зовут «обедать», а он…

Господи! Царствие ему Небесное! Вот и еще смерть! Сама тетя Маруся и Люсенька… Они с Юрочкой ходили в четвертый класс, а когда я была помладше, они всё играли со мной: завернут в одеяло и таскают по квартире, а мамочка и тетя Маруся всё боялись, что они меня уронят.

Так вот… они умерли уже после того, как мы уехали. Как тетя Маруся умерла – не знаю, а вот как Люсенька… соседка рассказывала, в последний раз видела ее сидящей в постели (в их комнате) с полубезумным взглядом. Тогда молодежь – девушки в основном – работали дружинницами, ходили по квартирам, а, обнаружив умирающих, вытаскивали их и отправляли в стационар, где выхаживали «дистрофиков». А такие, как Люсенька – дочь тети Кати – впоследствии сами становились дружинницами.

Но тетя Катя жила в большом барском доме, угол Среднего и Одиннадцатой линии, поэтому такой дом скорее обследовали, чем какой-нибудь во дворе-колодце, да еще во втором на лестнице, куда выходил черный ход от барских квартир. Так и умерла потом, наверное, только труп кто-то потом вытащил. Боже милосердный! Царствия им всем Небесного по милости Твоей и вечный покой!