Читать книгу Сирокко меняет цвет снега - Марина Абрамова - Страница 16

Вечером воскресенья я ехал от неё в свой Веддинг с пересадкой на «Гезундбруннен». В переходе пьяный старик играл на аккордеоне. Я хорошо знал эту мелодию. Она звучала в Пензе много раз. Я встал рядом с музыкантом и попытался вспомнить, где и когда слышал её в последний раз. Мне вдруг показалось, что она звучала там, дома, всегда. Это был лейтмотив моей жизни. Но старик путал ноты. Его скрюченные пальцы мучили мелодию. Как только он закончил, я бросил ему два евро. Он был русским. Ну или тем, кто знал русский. «Своих» быстро подмечаешь. Я знал «спасибо», но сказал «грацие». Старик впился в меня глазами. Я покраснел и вышел на улицу.

Я бежал по незнакомым улицам, пока мне хватало сил. Раза два меня чуть не сбили велосипедисты. Я пожалел, что не отдал старику все свои деньги. Кто знает, может, он был колдуном и мог бы вернуть мне его? Мне только и оставалось, что верить в сказки. Я присел на корточки и зажмурился. Голоса в голове кричали:

– Сервус, тезоро! Ви гейтс дир? Айне Шриппе? Цво? Вохер коммст ду? Тезоро, битте, антворте! Лиеба дёнер? Унд Хаусауфгабе гемахт, Зербино?! Сервус9!

Стоило мне открыть глаза, как передо мной выросла трехметровая витрина, подсвеченная круглыми лампами. Оттуда на меня высокомерно поглядывали бутылки дорогого виски, рома, вина, шнапса и чего-то ещё, что я не мог прочитать. Это они кричали мне по-немецки и издевались… Казалось, трехлитровая бутылка бароло была готова лопнуть от смеха. Сто девятнадцать евро… Имея такой ценник, эта стерва могла позволить себе любую выходку!

Я прислушался: бутылки шептались, но я теперь не понимал, о чём. Рядом с трехлитровым бароло расположилась пара его собратьев стандартной величины и подешевле: евро за тридцать-сорок. Но ни одна из бутылок была не похожа на ту, которую я выпил с Лаурой. Я мог только гадать, сколько стоило её вино. А на сколько месяцев хватит моих сбережений?

Мигрень ударила молотом по моему левому надбровью. Меня вырвало.

Всё стало невыносимо чужим. Гигантский котел Берлина вдруг забурлил и выплюнул меня. Я больше не знал, кто я, где я и зачем. Я прибежал обратно в Пензу? Туда, на мою улицу, где толпятся маршрутки? Я снова стал успешным адвокатом, который мог позволить себе всё и за любую цену? Ко мне опять обращаются на вы, по имени и отчеству? Нет, это Берлин. Город, где на меня смотрят сверху вниз. И я не знаю, как добраться в Веддинг. Нужно было слушаться профессора: Лехнер запретил мне пить.

Я позвонил ему.

Оказалось, что я забрёл в Гёрлитцер-парк, где не стоит гулять в одиночку даже в дневное время суток. Лехнер приехал за мной на такси. По дороге он пошутил, что я вспомню русский, когда откроют новый аэропорт Берлин-Бранденбург, который должен был поглотить действующий аэропорт Берлин-Шёнефельд и превратить его в один из своих терминалов. Однако проект затянулся, и предполагаемая дата открытия – тридцатое октября две тысячи одиннадцатого года – была отодвинута на неопределенный срок. Если случайная шутка профессора окажется правдой, Лехнер пообещал оплатить мой билет на самолет Берлин – Москва – Пенза бизнес-классом.

Когда мы приехали в Веддинг, Лехнер зашёл вместе со мною в квартиру и осмотрелся.

– Я прочитал ваш текст, – сказал я.

– Разобрались?

– Там ничего нет про меня… как меня лечить…

– Мы с Нойманом бредём в потёмках. – Лехнер сел на стул у окна. – Вы понимаете меня, господин Погодин?

– Да. К сожалению.

Я устал. Мне хотелось говорить легко, не перепроверяя мысленно каждую букву. Я с остервенением искал русские слова, но не находил. Чувство бессилия стало невыносимым. У меня затряслись руки, я прижимал их к груди, скрещивал, вскидывал. Я начал задыхаться – Лехнер встал и открыл окно.

– Вам нужно пережить эту ночь. Завтра вам станет лучше, а сейчас – потерпите.

– Что со мной?

– Терпите, это пройдёт.

Лехнер открыл свой медицинский саквояж и достал оттуда ампулу и шприц. Я не хотел рассказывать врачу, что был пьян прошлой ночью, но он, конечно же, обо всём догадался. Профессор сделал мне укол с успокоительным. Судороги прекратились, и я налил стакан воды. Но у меня не было сил, чтобы пить. Я подносил стакан к губам несколько раз, пока наконец-то не смог наклонить его и сделать пару глотков. Я подавился водой и закашлялся.

– Завтра мы поедем в клинику. Вас осмотрит психиатр, – сказал Лехнер.

– Меня уже смотрели… Смотрели… Сколько ещё?

– Нам нужно быть уверенными.

– Уверенными? В чём?

– Что вы с собой чего-нибудь не сделаете.

– Так я уже сделал! Мой мозг сделал! Селективная афазия – не помните?

– Пациент, про которого мы вам рассказали, пытался повеситься на карнизе.

На карнизе… Повеситься на карнизе… Почему я раньше не додумался до этого?

Прочитав мои мысли и осмотрев мой карниз – металлическую балку толщиной в указательный палец, – Лехнер вынес свой вердикт:

– Ваш карниз тоже не выдержит.

– Выпрыгнуть из окна надежнее?

– Терпите, Дмитрий, вам завтра станет лучше. Нужно пережить только эту ночь. Одну ночь.

– Идите, профессор Лехнер. Я справлюсь.

– Мне тоже нужно как-то пережить эту ночь. Знаете, мне вдруг неожиданно стукнуло пятьдесят.

– Сервус, – перепутал я поздравление с приветствием.

Лехнер похлопал меня по плечу и подмигнул:

– Ложитесь, господин Погодин. За меня не беспокойтесь, я могу спать сидя.

Я выполнил указания профессора. Едва закрыв глаза, я ощутил дыхание Лауры на своих губах. Моё тело заныло – я уже скучал по ней, хотя покинул её квартиру всего несколько часов назад. Я не нашел для себя другого лекарства, как начать говорить о ней:

– Я был у женщины.

Лехнер сидел неподвижно на стуле перед окном и, казалось, не слышал меня.

– Я жил, я снова был нормальным. Но я не смог не рассказал ей о…

Я продолжал в тишине, рассматривая, прищурившись, отражение безучастного лица профессора в стекле окна. На столе горела лампа – наш единственный источник света в бесконечном туннеле берлинской ночи.

– Мы встретились на курсе немецкого… Она итальянка… Итальянка из Турина… Вы слушаете меня? – не выдержал я.

Лехнер повернулся ко мне и ответил:

– Теперь у вас, господин Погодин, и врачи, и женщина! Но вы справитесь. Мы все, чёрт подери, справимся.