Читать книгу На крыльце под барельефом - Марина Хольмер - Страница 5

«Учимся коммунизму! Строим коммунизм! Пусть каждый день в новом учебном году будет отмечен большими достижениями на ниве образования, ведь наши успехи – это успехи всей страны, страны, которая победила неграмотность, а количество издаваемых книг и людей, получаюших среднее образование, – самое большое в мире! Об этом надо помнить особенно сегодня – в год, когда мы готовимся отметить 60-летие Великой Октябрьской социалистической революции! А это требует нашей полной самоотдачи, чтобы мы могли с гордостью сказать: именно учителя подают подрастающему поколению самый положительный и яркий пример патриотизма, верности заветам Ленина и коммунистической партии!» – закончила свое выступление с гордо поднятой головой и нарастающим к концу трибунным голосом преподаватель истории и парторг школы Людмила Петровна Шубейко.

Ей неактивно похлопали, провожая на место. Она оглядела всех сурово и молча прошествовала к своему месту за первой партой. Там парторг с трудом, с заминкой, но все же втиснула свое дородное тело, облаченное в серый торжественный костюм, на место, предназначенное для пяти- шестиклассника, и благосклонно приняла поддержку от соседей по первым партам и нескольких сзади, которые ей улыбались и похлопывали по плечу.

Педсовет в начале учебного года проходил как обычно: сначала зачитывались доклады о планах на будущее, которые по идейному содержанию мало чем отличались от материалов партийных съездов, собственно, их и надо было претворять в жизнь здесь, в одной отдельно взятой школе, потом шли отчеты о результатах выпускных экзаменов, о поступивших в различные высшие учебные заведения бывших старшеклассниках, а в заключение обсуждались насущные дела, касающиеся дисциплины, школьных нововведений и рутинных проверок.

Впереди за ученическими партами сидели учителя, которые готовили доклады и считали своим долгом внимательно слушать выступающих, поддерживать рабочую и созидательную атмосферу, а задние парты, как и в классах, занимали не сильно сознательные элементы, не такие активные при обсуждении докладов, да и в общественной жизни школы особого участия не принимающие. Им было приятно снова увидеться друг с другом, не терпелось уже уединиться, чтобы вволю поболтать, покурить и выпить чай-кофе у кого-то в кабинете. Они, по мнению парторга, были легкомысленными пустышками, готовыми продать все, даже родину, за модный зонтик или заграничную футболку. Другие, если и не были пустышками с театрами и болтовней, то – что уже страшнее – балансировали, как казалось женщине, на грани диссидентства.

Она понимала, что таких коллег держат в школе за что-то особенное, английский например, которому не так давно здесь начали усиленно учить детей. Людмила Петровна, отдав школе уже не один десяток лет, точно знала, пусть даже и без фактов, знала и чувствовала сердцем, затянутым в корсет белой блузки под серым пиджаком со значком ленинского профиля, что они, эти свистушки с задних парт, как тот самый волк, все равно смотрят в лес неверия, а может, даже и антисоветчины. Пока, впрочем, все правила соблюдались и в самом страшном никто замечен не был. «Хотя… тонка эта грань, ох как тонка, – думала парторг, – когда ты постоянно читаешь с учениками тексты про этот Лондон, про королеву ихнюю, всякие парламенты, которым – ей ли не знать – уже столько веков стукнуло… Нет доверия им… Проверять надо бы почаще, чему они там детей учат. Ведь даже само произнесение иностранных слов в большом количестве звучит вызывающе…»

Средние парты и хлопали несильно, и шушукались нечасто. Что там у них на уме, у середнячков, Людмила Петровна не знала. В этот раз ее, правда, обрадовало несколько новых лиц. «Хорошо, – оглядывала она коллег, – хоть кого-то взяли, чтобы свежая кровь… Помню, говорили, что будут новые англичане, физкультурник, молодая словесница…»

Ирина Евгеньевна, для которой этот педсовет был первым в белой школе, как раз сидела на собрании где-то посередине. Она пришла в школу в прошлом году, за несколько месяцев до летних каникул, вовремя откликнувшись на форс-мажорные обстоятельства. Свои люди ей сообщили про внезапно образовавшуюся здесь вакансию. Школа срочно искала преподавателя русского языка и литературы. Ирина Евгеньевна искала хорошую школу. Интересы совпали.

Новый учебный год для нее начинался полным надежд, планов, желаний. Каждое утро она шла от метро по бульвару к стадиону, обгоняемая стайками детей, с чувством гордости и удовольствия. Пока Ирина Евгеньевна поднималась по правому косогору уже к самой школе, чувства причастности и радости усиливались, наливались, как яблоки соком, а в это волшебное, магическое варево сами собой добавлялись, как специи или скорее как маленький червячок, пробирающийся к сочной сердцевине фрукта, небольшая толика волнения и мысли собственно об уроках и учениках.

Она шла в буквальном и эпическом смысле по дороге своей мечты. Ирина Евгеньевна была, по ее собственному мнению, человеком незлобивым, незлопамятным, хорошим и общительным, поэтому надежда стать в новом коллективе своей, что занимало ее сейчас больше всего, не казалась ей такой уж сложновыполнимой. Сама же работа учителя выглядела делом обычным, обыденным, заключенным по определению в жесткие рамки программы и требований, которые обязаны соблюдать как ученики, так и преподаватели. Она привыкла к этому, сама так училась, а что тут такого?

Когда Ирина Евгеньевна овладевала педагогическим мастерством в институте, распределение в школу ее ничуть не пугало. У неё не было больших потрясений в своей школьной жизни, размеренный и четкий ритм которой различался только номерами классов. Она настолько всегда боялась что-то сделать не так или невпопад, настолько не хотела прилюдного, лишнего для нее, внимания, что ее красиво написанные домашние работы оставались лежать незамеченными на краю парты. К доске ее вызывали редко. Ничто в аккуратно и тихо сидящей где-то посередине девочке не задерживало скользящего по классу взгляда строгого учителя, да и в памяти преподавателей ее имя не отпечаталось. У Иры были подруги, но если Ира запаздывала или вообще не приходила на чей-то день рождения, никто особо ее не ждал и переживать не собирался.

В то время когда в школе ее серединная невидимость никого не привлекала, но никому и не мешала, в институте она даже нашла единомышленников. Так уж получилось, что большая часть девушек, закончив школу с хорошим аттестатом, но не имея особых идей, куда и как приложить свои силы, кроме замужества, пошла в Педагогический от безысходности, мечтая о спокойной жизни с небольшой, но стабильной зарплатой. Других привлекало, помимо школьной надежности и уважения в своей среде, то, что учитель может освободиться и пойти домой в 2—3 часа дня.

Профессиональные вопросы почему-то здесь не ставились, а все свободное время студентки пытались потратить с пользой для личной жизни. Мальчиков в пединституте не было, а мамы настоятельно советовали дочерям обзавестись поклонниками с далеко идущими правильными планами до окончания обучения: «Вот распределят в школу – считай все, не до того будет, да и в школе сплошное бабье царство… Так что не теряй зря времени, к сессии наверстаешь свои лекции…»

Стоит ли говорить, что первые же месяцы в средних классах с хулиганистыми мальчишками и перекидывающими записочки девчонками разбили идеалы, как вазу с покачнувшегося шкафа, а реальные проблемы, не абстрактные – из методик преподавания, сильно удивили молодых специалистов.

Ирина Евгеньевна в школе удержалась в отличии от многих своих сокурсниц, но большой любви к ней не испытывала. Работа как работа. Она только не всегда понимала, как могут ученики с ней спорить, ведь ей никогда в ее школьном прошлом даже в голову такое не приходило. Она старалась этого не позволять, обиды не показывала, но и не спускала с рук: вызывала родителей, мстила, подгадывая моменты невыученного урока для позора перед всем классом, любым путём требовала уважения и соблюдения правил. Ученики, столкнувшись веселым взглядом с ее холодными глазами и получив в четверти заниженную оценку, а дома нагоняй от родителей, больше молодую учительницу открыто не задевали.

Ее отъезд в Москву в школе восприняли довольно равнодушно и быстро нашли замену.

Столица встретила Ирину Евгеньевну холодной весной и хлопотами по обустройству на новом месте. Несколько месяцев работы в белой школе, куда она попала случайно, но очень вовремя, совпали с ее освоением общемосковской жизни. Коллеги встретили ее доброжелательно, но без особых эмоций – приближался конец учебного года и всем было, чем заняться. Ирина Евгеньевна была мила, дружелюбна, всегда участвовала в общих чаепитиях в учительской, сдержанно, но очень внимательно впитывая и поглощая информацию о новом месте работы и людях. Она быстро поняла, что ее коллеги были не только разных групп и мирков, но и вообще другими, иными, не похожими на тех, с кем доводилось Ирине пересекаться раньше в родном городе.

Впрочем, скоро начались летние каникулы. Ирина Евгеньевна не отказывала никому в просьбе подменить на дежурстве или поменяться сменами. Она приобрела, как говорится, важный первоначальный капитал – расположение коллег, которые, не занятые летом уроками, приглашали ее покурить и поболтать. Она отвечала взаимностью – слушала, улыбалась, интересовалась, казалось, всем, что составляло жизнь внутри, за тяжелыми дверями на крыльце с барельефом, если позволяла обстановка, а если нет, то просто слушала и кивала головой. В отпуск Ирина ушла совершенно счастливой с предвкушением следующих этапов приближения к новому витку жизни и исполнения мечты.

Этот педсовет, как известно, стал первым в новом учебном году. Ирина пришла на него в подаренном мамой костюме и в бледно-розовой блузе под пиджаком. Ей казалось, что только так должны выглядеть учителя в московской школе. Собственно, и не в московской тоже. Высокие каблуки, несмотря на небольшой рост, она не признавала, но быстрый и жесткий стук ее сменных школьных туфель на низком отдавался в коридоре эхом приближающегося поезда. Этот стук запоминался больше, нежели внешность новой учительницы, но и он почти выветрился из памяти коллег за время летних каникул.

На педсовете было очевидно, как и везде, впрочем, идеологическое разделение общества. Ирина Евгеньевна потопталась немного в дверях, здороваясь со всеми и улыбаясь коллегам, чтобы потом занять серединное место. Она старалась быть милой со всеми, со всеми без исключения, но нравились ей те, кто сидел сзади, «на Камчатке», как говорили школьники с незапамятных времен. Она постоянно, хотя и полуоборотно, стараясь остаться незамеченной, поглядывала назад, на тех, кто выделялся на общем педсоветном фоне. Чем? Она не могла так сразу сказать. Зато она быстро поняла, что если ее это привлекает и притягивает, то для Людмилы Петровны, парторга, которая то и дело щелкала, как затвором ружья, взглядом в ту, «камчатскую», сторону, там проходила линия фронта, а по другую сторону от нее затаились враги. Серединное место как нельзя лучше дарило прекрасный обзор. Ирина Евгеньевна была собой довольна и смотрела, слушала, сравнивала, снова слушала, подмечала, впитывала…