Читать книгу На крыльце под барельефом - Марина Хольмер - Страница 9

Зима выдалась ранняя, снежная, время близилось к новому году – первому столичному новому году. Бульвар между школой и метро превратился в длинный туннель под заснеженными деревьями, по которому вниз можно было катиться ледяными накатанными блестящими дорожкам. Ирина Евгеньевна осторожно обходила эти развлечения, недовольная тем, что теперь там дотемна долпились и толкались ученики. Дети есть дети, но она и в юности таким не баловалась – можно упасть, можно порвать или запачкать одежду, можно испортить обувь.

Она была всегда бережливой, и мама хвалила ее, ставя всем в доме в пример. Особенное отношение у Иры было к обуви. Не испортить, не поцарапать – особенно значимые аргументы: муж только-только ей достал сапоги в каком-то своем распределителе, на мягкой невысокой каучуковой танкетке, замшевые, такие в общем, такие… Все коллеги их заметили, отметили и долго рассматривали. Ей было особенно приятно, что даже Нина с Лилианой, школьные модницы, одобрительно поцокали языком, но почему—то, к сожалению, не спросили, откуда такая роскошь.

– Ирина Евгеньевна, заходите, заходите! Не надо снимать обувь! Можно просто вытереть. Вот тут я живу. Видите, самая обычная квартира… не хоромы.

Когда они вместе с Лилианой Георгиевной вышли из школы и пошли по бульвару к метро, было еще совсем рано. Ирине не хотелось ехать домой. Гулять, впрочем, тоже не сильно тянуло – день был промозглый, неясный. Над аллеей висела туманная дымка, сквозь которую виделся белый ровный круг зимнего солнца. Морозы, взяв реванш после легкого мягкого снега в начале декабря, решили себя наконец показать, и холод пробирал нешуточный. Бульвар был пуст, только где-то вдалеке шла обычная баталия у снежной крепости. Деревья склонялись над головой, задевая, если вовремя не увернуться, голыми ветками с остатками утренней изморози.

Дойдя до метро, коллеги еще немного постояли, поговорили. Ирине было интересно все, что касалось новых знакомых и общих школьных дел. Лилиана не стремилась, в отличии от Нины, обсуждать всех и вся, но слово за слово – и какие-то сведения от нее Ирине Евгеньевне все же удалось почерпнуть.

Лилиане не надо было никуда ехать, а только перейти на другую сторону широкого проспекта. Так они стояли, разговаривали, пока совсем не замерзли. Лилиана никуда не торопилась, следующий день был у нее выходной, официально значащийся как методический. Сама не зная почему, она вдруг предложила новой коллеге зайти к ней на чашечку кофе. Ирина была счастлива. Стараясь не сильно показать свою радость, она взглянула на маленькие золотые часики на руке и, изобразив на лице некоторое раздумье, заметила: «Мне домой, конечно, уже надо бы… Но знаете, отчего же не зайти? Если не помешаю, конечно… Очень рада, вот правда, рада прямо очень… Я с удовольствием».

Так они перешли уже вместе на другую сторону широкого проспекта, которую Ирина раньше рассматривала только издалека, со знакомого берега. Пускаться одной в неизвестность, отрываться от привычного, накатанного пути ей никогда не хотелось. Теперь она была не одна, ей не было опасливо-одиноко. Лилиана ей показала еще один вход на ту же станцию метро – уже с другой стороны, где было людно, не так полупустынно, как их ближайшее к работе «школьное» погружение под землю.

Ирина Евгеньевна заметила длинные очереди в магазины, отметила про себя, что нужно бы обязательно сюда наведаться как-нибудь самой, а лучше – вместе с мужем. Она чувствовала, как понемногу осваивает этот большой, такой разный, как лоскутное одеяло, город. На этой стороне проспекта возвышались не какие-то построенные на скорую руку пятиэтажки, а кирпичные «сталинские» дома с арками и за ними – внутренними просторными дворами, широкая улица обросла высаженными деревьями, народ деловито куда-то бежал, а на углу продавали горячие пирожки.

Лилиана жила недалеко, в одном из таких кирпичных добротных домов. Ирина шла с замиранием сердца в предвкушении приоткрытия хотя бы одной, но реальной, настоящей двери в личную жизнь коллеги. Это ее занимало куда больше не всегда понятных анекдотов и обещанных билетов в театр, к которому следовало, по идее, приобщиться, но не сильно хотелось тратить время.

Ирина Евгеньевна, немного стесняясь, как делая первый шаг в холодную воду неизведанного озера, прошла из прихожей в большую комнату.

– У вас очень уютно! И много света!

– Спасибо, – улыбнулась Лилиана и направилась на кухню, чтобы приготовить кофе. – Ирина Евгеньевна, проходите, располагайтесь. Я сейчас. Пойду сварю кофе.

– Да… Уютно и так стильно! Какая красивая мебель…

Она медленно начала двигаться вдоль стены, ощупывая обои, потом вышла на середину и потрогала, как при покупке, разлапистый вальяжный диван, прикрытый нежно-бежевым пледом.

– Только вот я бы не смогла сидеть на диване прямо посередине этой, ну, посредине комнаты…

– Не поняла вас, – вернулась от двери Лилиана и с удивлением посмотрела на гостью.

– Ну… вот диван у вас стоит посредине… За спиной вот тут есть пустое пространство, диван ну… должен, он лучше, если будет стоять у стены. Обычно как бы всегда стоит у стены. Сзади ковёр там, на стене, полки могут быть разные. Мне было бы неуютно вот так сидеть посредине комнаты, сзади же могут люди ходить. Движение. А я спиной…

Лилиана не знала, что и ответить. Любое пространство, каждый его сантиметр в небольших советских квартирах, даже в сталинских домах с высокими потолками, старались использовать максимально практично, чтобы каждому в семье, даже коту, который тоже очень кстати вышел их встречать, распушив серый с серебристым отливом хвост, придумать свой личный уголок.

– Не нравится диван посередине? Это же большая комната, – пришла в себя слегка ошарашенная хозяйка. – У стены напротив мой муж устроил себе маленькое бюро, видите? Он сам сделал – такое нестандартное, правда? Ничего ведь оригинального не купишь. Да и вообще… мало что обычно запросто купишь.

– Да, столик очень миленький. Сам прямо сделал? Правда? Но я про другое. Мне не комфортно было бы сидеть на диване, и я не смогла бы спокойно смотреть телевизор, если сзади меня не стена, а пустое как бы пространство. Будете смеяться надо мной, наверное, это глупости, конечно… Но я должна все видеть, если хотите, ну как бы контролировать все в комнате. Это неспециально, подсознательно… Я должна видеть все перед собой, все, что происходит, ну это, везде, тут, в общем, в комнате. Если муж сидит за моей спиной, если сзади ходят дети, то я буду, ну, я того, буду все время оглядываться, чувствовать свою… ну… нервно чувствовать себя. Я так сбивчиво это объясняю, но это так, это все не должно как бы портить настроения. А вообще все это неважно… Что я такое говорю? Не слушайте меня… У вас очень уютно. Мне очень нравится. Такая мебель красивая. Все так… в стиль, со вкусом… Такие потрясающие шторы! Вы их заказывали?

Лилиана не сразу смогла переключиться на вопрос штор. Она смотрела на эту маленькую женщину, с маленькими руками, как-то неудачно постриженную, обычную, моложавую женщину, которая только что высказала желание все контролировать. И что самое важное – после первого удивленного потрясения она поняла, что это не шутка. Возможно, это желание все держать под контролем говорит о каких-то глубинных страхах… Что там у нее в жизни такого, что даже диван в своем доме нужно ставить, как вышку на зоне?

Ирина Евгеньевна не вызывала неприязни. Она не вызывала отрицательных эмоций, не вызывала раздражения. Она всегда казалась душевной и понимающей. С ней было просто поделиться даже, наверное, чем-то сокровенным. Правда, не Лилиане, которая приоткрывала свое сердце с аккуратной сдержанностью далеко не каждому. Новая учительница старалась стать хорошей коллегой, хотела, как и все, наверное, понимания и внимания в ответ. Все мы такие, – думала хозяйка, – но…

Слова о контроле, возможно, были своеобразной защитой – человек не так давно приехал из провинции, и – как Лилиане не знать – путь так скользок, если карабкаешься без особой поддержки по столичным ступеням. Она сама почувствовала их твердость и холодность в юности, когда восторженная, наивная, пустилась в путь по неведомым дорогам открывшегося ей мира огромного нового города. И юная Лилиана старалась, старалась не сорваться, старалась удержаться, подтянуться, вырасти, дорасти, чтобы однажды с чувством удовлетворения, гордости за свои успехи и несказанного удовольствия от полученной, достигнутой свободы оглянуться уже с радостью вокруг.

Но вот контроль… это немного не то слово. Оно царапало. Оно уже поцарапало. Оно процарапало маленькую дорожку где-то в глубине сознания, может, души, может, просто повисло этаким чужеродным углеродом в воздухе просторной большой комнаты, которую поделил пополам огромный, любимый, теплый, собирающий всю семью по вечерам диван. «Она не столь проста, как кажется», – подумала Лилиана. Несколько секунд ушло на эти странные раздумья-штрихи-штопки. За это время гостья, кажется, успела задать какой-то вопрос и теперь ждала ответа…

– Вы что-то спросили, Ирина Евгеньевна? – Лилиана вынырнула из своих мыслей и теперь испытывала некоторое неудобство.

– Да, Лилиана Георгиевна, я вот хотела бы узнать, где вы шторы такие роскошные заказывали? Или покупали? Неужто в обычном магазине?

– Шторы? Я сама сшила. Если хочешь что-то оригинальное, то изволь – бери инициативу в свои руки вместе с иголкой!

– Ах, какая вы умелица! – Ирина Евгеньевна всеми силами пыталась загладить ляпнутое раньше, вырвавшиеся совершенно зря дурацкие слова про диван. Собственно, никто ее мнения не спрашивал, а вот комплементы всегда к месту, когда приходишь к кому-то в дом, тем более, первый раз.

– А я мало что умею, – то ли грустно, то ли кокетливо произнесла она. – Но надо же ещё где-то найти такую ткань! И потом достать такие красивые палки…

– Карнизы. Это мне родительница одна предложила, когда про ремонт говорили. Не знаю, где работает ее муж, но она мне дала один адресок и… вот и карнизы удалось заказать. Прямо в тон. И клипсы. Большие.

Лилиана задумалась, не слишком ли она суха по отношению к гостье.

– Но знаете, они все равно постоянно сваливаются и приходится залезать на стул и прикреплять.

– А тонкий тюль можно найти в магазине?

– Можно, наверное, – Лилиана понимала, что коллега пока мало знакома с московской жизнью и была готова терпеливо объяснять ходы и выходы, если таковые могут помочь. – На Ленинском есть магазин «Ткани». Знаете, где это? Метро «Ленинский проспект», прямо на площади. Там бывает, говорят. Правда, сами понимаете – длиннющие очереди, чуть ли не запись. Надо поспрашивать. Может, девочки в курсе, где кто что достает.

«Не школа, а золотое дно, – подумалось Ирине Евгеньевне, когда она после недолгого чаепития (хозяйка пила кофе) покидала квартиру коллеги. – Надо только правильно себя вести, не лезть со своими как бы мнениями, и все тогда у меня получится. Они ведь не злые, девочки, просто им все, похоже, слишком легко достается…»

Нет, она не считала себя завистливой. Она не считала себя плохим человеком. Она всегда старалась поступать правильно, ответственно, у неё в конце концов есть семья, близкие люди. Она все делает верно, как нужно. К тому же она не сегодня родилась, а жизнь научила ее все делить на части, на отрезки: географические, временные, плановые – как без планов то жить, на сегодняшние и завтрашние, на близкие и далекие, на важные и не очень, на то, что может повлиять на ее жизнь, и на то, что нужно просто для атмосферы. Так и атмосфера тоже важна. К людям это относилось особенно, но тут требовались внимание и осторожность. Только для сюрпризов и разных непредвиденных обстоятельств она не хотела оставлять места. Ирина Евгеньевна жила и хотела дальше жить так, чтобы неожиданностей у нее не случалось.

Последнее время, по мере сближения с «девочками», ей становилось неспокойно, в первую очередь, именно из-за странных, еще не до конца ею понятых, и в целом не свойственных обычной, рядовой школе поворотов и этого «неуемного лицейского духа». Именно так с гордостью называли уклад белой школы Лидия Николаевна и Ида Иосифовна. Ирина не была уверена, что понимает, о чем идет речь. И это ее пугало.

В их странной гордости и даже некотором идеалистическом восторге крылась опасность, которую Ирина Евгеньевна чувствовала то где-то в животе, падающим в никуда камешком, то затылком, как будто вдруг сквозняк прошелся сзади холодной струей, то перехватом горла, когда откровенные слова буквально стягивали его стальным обручем и ей физически становилось плохо. Ее охватывал страх. Перед ней открывался непонятный простор, как будто она стояла на обрыве, на краю привычной земли, устойчивой почвы, последней пяди знакомых запахов и цветов. То, что представало взору, весь этот огромный небесно-горный пейзаж в дымке таинственности, неизвестности, притягивал, приглашал к прыжку. И Ирина, даже если не смогла бы сформулировать, определить свое состояние словами, ощущала внутри сбой, нарушение, распад внутренней гармонии – такой прыжок сродни самоубийству. Поэтому красота пусть остается красотой, а ей хватит прочного асфальта под ногами.

Ирина Евгеньевна была убеждена в том, что отношения с коллегами нужно строить и поддерживать, а особенно аккуратно строить с теми коллегами, которых она не понимала. Да, она себе честно признавалась: не понимала. Увы. Они ее восхищали, это верно, но были другими, совсем другими. Да здесь все другое, говорила она себе, но сама в это верила слабо. Сослуживцы мужа, соседи по дому, с которыми она уже познакомилась, да и часть педагогического коллектива, как ни высокопарно это звучит, были вполне понятным миром, ничем не отличающимся от того, из которого она приехала. Почему бы ей не подружиться именно с ними? Почему не обратить своё внимание на серьезную и симпатичную математичку или парторга? Да, они ее старше, но с ними она будет самой собой. Наверное.

Что ее притягивает к этой группе, компашке, интеллектуальной банде со своими особыми словечками-паролями, к людям, которые никого вокруг не замечают? Это ведь вызов. Что такого особенного в них? Не один раз она ловила, перехватывала их насмешливые взгляды, когда на педсоветах какая-нибудь школьная дама с большим стажем возмущалась из-за сережек в ушах девочек из пятых и шестых классов. Или вот недавно обсуждали театр. Школьный театр. Какие средства в это вбухиваются! Боже ж мой! Сборы макулатуры им не интересны, металлолом не собирают вовсе, а театр… Даже к ней обратились за поддержкой. Вы, дескать, словесник, вы тоже можете поучаствовать, себя по-новому раскрыть и детям дать возможность реализации и творчества. Она не смогла толком ничего сказать, театр ее не сильно занимал и возможности собственной реализации, впрочем, тоже.

Она была вполне сформировавшимся человеком, по ее твердому убеждению. Не все пока она реализовала, как мечтала, но к театру ее планы на жизнь точно никак не относились. Она молчала и не знала, что сказать, застыв между этими «вольными каменщиками» и парторгом, которая внимательно, или ей показалось, наблюдала за ней со своего места у окна и постукивала карандашом по тетрадке. Что она туда записывала, интересно? Как тут быть? Она решила, что пока можно и сыграть в наивную новенькую, а потому показательно засмущалась и сказала, что обязательно, обязательно подумает.

Нет, думать о каком-то самодеятельном театре после уроков с уже и так надоевшими учениками она не собиралась. И ведь вот что непросто: как соединить несоединимое? Совершенно точно: ей хотелось стать такой же свободной, легкой, ходить в гости к интересным людям, знать столько анекдотов, сколько знает Нина Абрамовна, иметь такую эрудицию как у Лидии Николаевны, уметь к месту вставить пару фразочек на английском как Рита и Ольга. А вот зачем при этом быть фигурой раздражающей, провокационной для администрации? Ладно, администрации, там тот еще директор, сам всех собрал таких особенных… Зачем делать врагами школьных идейных тяжеловесов, которые сгруппировались вокруг парторга и очень зорко, как уже поняла Ирина Евгеньевна, наблюдают за работой коллег по воспитанию подрастающего поколения советских людей? Главное – во имя чего?

В противоречие с внутренней идеологией самой Ирины Евгеньевны, которая привыкла к той реальности, которая ее окружала, без вопросов и какой-либо дерзкой критики, школьные правила и требования не вступали. Она воспринимала существующий порядок вещей как должное и как заведенное строгой и – не нам решать – великой рукой. Да, свежий анекдотный взгляд не сегодня проложил первую скептическую дорожку в ее восприятии советской жизни, она не считала себя дурой, но разрушать в своем мире она ничего не стремилась и никому бы не позволила.

Она ехала, качаясь и отдавшись этой качке, в вагоне метро, смотрела в темноту за окном, отсчитывала станции, боясь проехать. В переходе Ира уже привычно пошла направо, потом по лестнице… Немного приостановилась перед эскалатором, перебирая ногами, прежде чем решительно вступить на скользящие вздымающиеся ступеньки…

«Как я устала», – подумала Ирина. Дорога была долгой, нудной и людной. Все толкались, куда-то неслись, даже если это и не был утренний час пик. «Могла бы устроиться в школу поближе к дому», – ворчливая мысль с маминой интонацией ходила туда-сюда в голове. Ощущение неприятное. Как будто кто-то посторонний двигает мебель в твоём доме. Пришлось с ней внутренне поспорить: «Я все делаю верно. Не страшно, что дорога… У меня ответственность перед семьей. Мы и так с Толей столько всего сделали! Как мы вырвали для него это назначение в Москву! Нам все удалось. И в этой школе все будет хорошо, вот увидишь, мама! Да и все увидят!»

– Иринушка, я готовлю ужин! Раздевайся! Давай быстрее! Где ты ходишь? Я начинаю уже тебя ревновать к твоей школе!

– Привет, привет, Толя! Иду, родной! Как хорошо дома…

Ирина любила возвращаться, когда муж и дочь уже дома, вслушиваться еще из-за двери в звуки радио или телевизора, в уютную вечернюю болтовню, угадывать доносившиеся из кухни запахи. Толя хорошо готовил, любил это делать. Вот еще одна деталь, которую Ирина держала в тайне, и не очень любила знакомить посторонних со своим мужем. Все мое только мое, повторяла она, как молитву, слова своей бабушки и встречалась с подружками и коллегами только днем, чтобы не нарушать ритма своей семейной жизни и главное – ничего не смешивать. И не рисковать.

Толя был высоким, с возрастом стал интересным, оставив далеко позади неуверенного в себе худощавого подростка-юношу. Ирина готова была рассказывать всем о нем с гордостью, представляя как полученную ею награду или приз. В гости, если звали, она старалась ходить с Толей только туда, где – она узнавала заранее – застолье не обещало никаких сюрпризов в виде случайно забежавших на огонек или по старой дружбе одиноких женщин. Ох уж эти одиночки… От них все беды приличным людям…

«Надо завести кота, – подумалось ей вдруг, – ведь у Лилианы есть. Надо только узнать, какой он породы. И пореже болтаться не пойми где после работы…»