Читать книгу Далёкие туманы вечности. Лёсик и Гриня. Книга 3 - Марина Важова - Страница 3

Как человек, наделённый почти не ограниченной властью, Виктор Генрихович Лилонга полагал, что держит руку на пульсе всего подвластного ему мира, потому как считал себя, и не без основания, проницательным и мудрым человеком. Клиника косметологической хирургии в Стрельне, которую он основал двадцать лет назад, как только появилась первая возможность открывать частные клиники, дала ему всё, о чём он мечтал: почёт, уважение и даже преклонение и обожание клиентов, заслуженное место в обществе таких же одарённых и одержимых делом. И к тому же – полную финансовую независимость.

Но, как все самоуверенные личности, он во многом ошибался. Пока всё шло размеренным и наступательным темпом, своих ошибок не замечал, да и не мог замечать. Со всей наивностью человека, не привыкшего беспокоиться о деньгах, а лишь помышляющего о деле – вернее, о многочисленных делах, разными путями попадающих в зону его интересов – он слабо представлял, что девяносто девять процентов людей из его ежедневного окружения в первую очередь думают именно о деньгах. Вернее, о тех благах, материальных и прочих, которыми можно обладать, получая высокий и гарантированный доход. Окружение умело мимикрировало, что было несложно, имея перед глазами достойный образец. Профессору даже в голову не приходило, что ему поверхностно подражают: в манере держаться, в словечках и даже в выборе блюд в столовой клиники.

Виктор Генрихович был аскетом, тяготеющим к простой, естественной и неизменной среде обитания. Если бы не Станислав Богуславский, его зам по связям с общественностью, до скончания веков ходил бы в единственном, купленном по случаю, добротном английском костюме и жил бы в угловой квартирке с окнами во двор. Стас круто поменял его привычки и уровень жизни. Именно он настоял на приличном и разнообразном гардеробе, но, встретив недовольство и пассивное сопротивление шефа, снял с него мерки и заказывал обувь и одежду через интернет.

Сам следил за профессорским имиджем и время от времени устраивал ему всяческие стрижки-массажи, попутно убеждая, что сапожник без сапог – вымерший персонаж. Лилонга не то чтобы привык, а мало обращал на всё это внимания и рычал лишь в тех случаях, когда «дурацкий маникюр» мешал делу. Но тут же всё образовывалось, переставлялось, отодвигалось – не дело, конечно, а «вся эта мишура», увы, необходимая по статусу.

Занятый исключительно делами клиники, Лилонга пребывал в некоторой оторванности от реалий бытия. До тех пор, пока не пришло несчастье. Оно, конечно, в его жизни было далеко не первым: болезнь и смерть старшей дочери и последующая смерть жены – сразу после родов второго ребёнка – это двойное горе сильно ударило по нему. Но Лилонга устоял. Был ещё молод, на подъёме главного дела своей жизни, и, окунувшись с головой в работу, пережил двойную потерю.

Маленькая Жанна свалилась на руки старой няньки профессора, китаянки Шу, Шурочки, а с пяти лет полностью перешла в ведение воспитательницы из глубинки, Катерины Сергеевны, переехавшей с вещами в бывшую комнату супруги. И на долгое время заменившей Жанне мать, а профессору жену. Конечно, не официально, о том и речи не было, да она и не настаивала.

Когда Жанне исполнилось тринадцать лет, она из смуглого, порывистого сорванца вдруг превратилась в юную красотку, на которую все мужчины на улице оглядывались, мальчики в школе боролись за её внимание, а дома… Дома она была семейным идолом. Всё, что отец даже не мыслил для себя лично, всё презираемое и отторгаемое, вдруг приобрело громадное значение. Она же девочка, рассуждал он про себя, оплачивая неслабые счета. И с восторгом и лёгким сердцем отправлял Жанночку на Майами или в Прагу, естественно в сопровождении верной воспитательницы, которую дочь смешно называла Тёкатё – тётя Катя. Она и себя тогда называла Тяджень – «маленькая Жанна», и все её стали так называть.

Повзрослев, Тяджень сохранила непосредственность и боевой характер, которые в сочетании с красотой и проступающей женственностью создавали образ трепетного экзотического цветка, на который летели полчища мотыльков, но даже крыльев не успевали опалить – тут же валились почти бездыханными. Аура защиты, сочетание раскованности и отпора – реликтовый феномен! – окружали Жанну-Тяджень долгое время.

Но семейное проклятие настигло и её. То, чего опасался отец, проявилось неожиданно, жёстко, не вызывая сомнений. Хотя, пожалуй, уже где-то с полгода предвестники угрозы давали о себе знать отдельными эпизодами. Особенно встревожила профессора история с учителем пения. Он, единственный в школе, жаловался на плохое поведение Жанны Лилонга: на уроках дерзит, нарочно поёт фальшиво, хотя слух прекрасный, солистке хора порвала блузку на праздничном концерте. Профессор пробовал образумить дочь, но при одном упоминании об учителе Жанна впадала в ярость с признаками психоза. У неё тряслись губы, слова выговаривались с трудом, а голос… Голос становился низким, гортанным, в углах рта появлялась розоватая пена.

Показали светиле-психиатру, Валентину Альбертовичу Карелину. Так он и вошёл в их семью, ведь рецидивы шли один за другим. Скидка на переходный возраст, на метизацию кое-что могла объяснить, если бы не болезнь и смерть старшей дочери. К тому времени профессор уже знал о наследственности, проявляющейся через поколение по женской линии. Жанна по всем статьям вписывалась в поведенческий рисунок его несчастных предков.

Доктору Карелину он решил этого не говорить. Вообще – никому. Запер в своей душе, а присланные документы закрыл в сейф. Это мой крест, буду нести его до конца, решил Лилонга и увёз Жанну во Францию, к своим дальним родственникам. Там её устроили в пансион при самой элитной школе, которую она закончила, и вроде бы даже без эксцессов. Это потом Лилонга узнал о её бесчисленных скоротечных влюблённостях, истериках, об особом режиме, поблажках и строгостях, применяемых руководством школы во избежание припадков.

Отцу ничего не сообщали из боязни потерять состоятельную ученицу и лишь по окончании школы передали – вместе с исключительно примерным аттестатом и объёмистой папкой рисунков – медицинскую карту. Из неё профессор узнал, что дочь употребляла наркотики, её анонимно лечили, и перечень лекарств не оставлял надежды.

Вернувшись домой, Жанна поначалу была тиха и добра ко всем, только наотрез отказывалась учиться дальше. Бог с ним, с высшим образованием, решил профессор и устроил дочь на работу в свою клинику, где ей поручали всякую незначительную и не ответственную, но чистую работу: привести в порядок формуляры книг в небольшой библиотеке, составлять и отправлять рекламную и благодарственную корреспонденцию, читать «постояльцам» вслух.

И всё было спокойно, пока из Штатов не приехал Стас. Больше года он жил в Бостоне, занимаясь с Сергеем Королёвым новым лекарственным препаратом, нашёл финансирование в обществе «Будущее без наркотиков», под флагом которого создал клинику для лечения наркозависимых. Виктор Генрихович только раз по настоятельной просьбе своего референта выбрался познакомиться со спонсором, Питером Гнессером, который ему страшно не понравился своей манерой смотреть при разговоре куда-то в плечо собеседнику, а ещё неприкрытым меркантилизмом, от чего профессора страшно коробило. Тем не менее, Лилонга согласился стать президентом фонда и даже пригласил Гнессера в свои финансовые советники.

На последнем настоял Стас. Он вообще всё время находился поблизости и, по сути, руководил действиями патрона, что под конец возмутило профессора. Это случилось в аэропорту, Виктор Генрихович улетал, Стас провожал и вдруг стал пенять шефу за какую-то опрометчивую фразу. И тут Лилонга взорвался и, если бы не объявили окончание посадки, наговорил своему помощнику по полной программе. Время поджимало, и он спустил обличительный монолог на тормозах. Стас и глазом не моргнул, только наклонился к уху профессора и душевным голосом произнёс: «Шеф, я ведь для вас стараюсь, вы же мне как отец», и на прощанье приобнял его за плечо. По-родственному.